"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли. Страница 42

Тако же и царь — как узнает он, что исчез Петенька, то в неистовстве будет, — вздохнул Федор и нежно, бережно поцеловал жену. «Ты спи, любовь моя, а то утомилась вконец».

Феодосия послушно закрыла глаза, и, только услышав, как закрывается дверь опочивальни, позволила себе заплакать — тихо, безнадежно, комкая во рту рукав сорочки, что заглушал рыдания.

— Расстроил ты меня, Алексей Данилович, — царь раздраженно отвернулся от окна. «Две бабы, одна из которых при смерти, и пащенок шестилетний — и ты за ними уследить не смог!»

— Говорят стрельцы, — тихо ответил Басманов, — что мальчишка перелез через забор ночью, да и был таков.

— Ровно ты забора того не видел! — желчно сказал царь. «Он же в два человеческих роста, и колья у него сверху заостренные — куда там мальчишке с ним справиться! Ворота не открывали твои стрельцы?»

— Как же можно! — зачастил Басманов, — коли не велено, им было? Во все время вороты заперты держались!

— И не приходил к ним никто? — царь остановился перед Басмановым и посмотрел ему в глаза.

— Да говорят, что никто, — развел руками окольничий. «Если б кто и появился — не пустили бы, приказ на это дело строгий».

— А мать-то что говорит? — царь продолжил ходить кругами по палате.

— Аки волк, — вдруг подумал Басманов, и сам испугался этой мысли.

— Говорит, что проснулась утром, а сына нет, — ответил он государю.

— Пусть сказки свои где-нибудь в другом месте рассказывает, — Иван помолчал. «В округе-то ты спрашивал?»

— Конечно, — Басманов подался вперед. «Баб с детьми видели, а чтоб мальчишка один был — не замечали».

— Ты найди мне его, — протянул государь. «Раз сказал я, что семя их истреблю, так оно и будет — он сорвался на крик и грохнул кулаком по столу.

— Так, — сказал растерянно окольничий, — где ж на Москве найдешь мальчишку шестилетнего?

Можа, околел он уж давно, а можа, куда дальше убег».

— Ну, так и пошли куда дальше! — заорал на него Иван. «В вотчины их пошли, может, его туда вывезли. И Прасковью, стерву эту, поспрашивай строго — знает она что-то, не может не знать. В остроге уж она?»

— Да, и дочка ейная с ней. Та совсем плоха, кончается, — сказал Басманов.

— Чтоб она и вовсе издохла, — пробормотал Иван и добавил. «Но за то, что от Башкина признания добились — хвалю, молодцы вы с Федором Васильевичем. Теперь сведите его с собакой этой, сыном Воронцова, посмотрим, как они изворачиваться-то будут».

— Государь, — робко сказал Басманов. «Федор-то Васильевич, — сродственник он Воронцовым».

— А я князю Старицкому, изменнику, двоюродным братом прихожусь, — язвительно ответил царь. «Сейчас мне голову рубить будешь, али погодишь немного?»

— Да я, — залепетал Басманов, — я, государь, вовсе не….

— К Федору Васильевичу у меня доверия больше, чем к любому другому, понял? — тихо сказал царь. «Если и есть у меня надежный человек, так это боярин Вельяминов».

Басманов ушел, а царь, постояв несколько мгновений у окна, направился в покои Анастасии Романовны.

Царица, в окружении ближних боярынь, вышивала напрестольную пелену в Успенский собор. Шел уже третий месяц, как понесла она, и Анастасия, выполняя обещание, что дала она Богородице, щедро жертвовала на церкви и ставила ослопные свечи.

Дверь широко открылась, и женщина вскинула глаза — на пороге стоял ее муж. По тому, как дергалась у него щека, — едва заметно, — Анастасия поняла, что случилось плохое.

— Все вон отсюда пошли, — грубо сказал Иван Васильевич. Боярыни, бросив пелену, порскнули из опочивальни.

— Что такое? — стараясь, чтобы голос у нее не дрожал, спросила царица.

— А то, что по бабской твоей жалости у Воронцовых с усадьбы мальчишка убег, — еле сдерживаясь, ответил Иван. «Сидели бы они в остроге, не было бы этого».

— Петенька? — ахнула царица. «Ему ж шесть лет всего, что ж ты, Иван, с детьми воюешь?»

— А ты меня не учи, как мне врагов государства уничтожать, — сказал царь, и — Анастасия даже не успела спрятать лицо, — ударил ее.

— Иван, — сказала царица, держась за покрасневшую щеку, — непраздна ж я, что ты делаешь…

— Кабы не твое чрево, сапогами я б тебя поучил, — сквозь зубы сказал царь. «Возомнила о себе невесть что, дрянь, змея!»

Анастасия под градом пощечин молчала, только дергалась у нее голова, и текли быстрые слезы по опухшим щекам.

Иван, утомившись, опустил руку. Царица, всхлипывая, утерла лицо платком и посмотрела на свои трясущиеся пальцы.

— Коли выкину я, Иван, то твоя вина будет, — сказала Анастасия, не смотря на мужа.

— Про Соломонию Сабурову забыла? — муж намотал на руку косы царицы и пригнул ее голову вниз. «Помни место свое, и молчи, паршивка».

Федор зашел на конюшню и прислушался. Сверху, с сеновала, доносились детские голоса.

— А как стрельцы пришли за батюшкой, — тихо сказал Петя, — Волчок им навстречу бросился.

И главный их сначала его сапогом отпихнул, а Волчок его укусил.

Тот обозлился, Волчка взял и голову ему об стену разбил. Я сам все это видел, я под столом сидел, — мальчик прервался и заплакал. «Я потом Волчка взял и на дворе похоронил, за амбаром, ямку вырыл, в ручник его завернул и «Отче наш» прочел. Я не знал, что на похоронах читают».

Марфа потянулась к мальчику и обняла его. «Петенька, — девочка вздохнула, — а давай ты Черныша возьмешь? Если б у меня собачка была, я б тебе ее отдала, да нетути».

— Ну что ты, Марфуша, Черныш, — он же твой, — покачал головой Петя.

— Он тебя тоже любит, — коты, черный и полосатый, — лежали, обнявшись, между детьми, в сене. Марфа пощекотала полосатого кота между ушами. Тот зевнул, не открывая глаз.

— А я Барсика себе оставлю, — сказала Марфа.

— Его, может, и не Барсик зовут, — улыбнулся Петя.

— Будет Барсик! — упрямо ответила Марфа. «Как я сказала, так и будет!»

— Куда ж мне Черныша? — погрустнел мальчик. «Я ж, Марфуша, вскорости уеду, как же с котиком-то ехать мне?»

— А так и ехать, — сжала губы — ровно мать, — Марфа. «Черныш хороший, он тебе мешать не будет».

Петя осторожно взял черного котенка и прижался к нему щекой. «Марфуша, — сказал он, — а давай крестиками поменяемся, будем мы ровно братик и сестричка родные».

— Давай, — Марфа потянула с шеи крохотный золотой крестик.

— Детки, — позвал снизу, глубоко вздохнув, Федор, — трапезничать-то пойдемте, поздно уже».

Марья открыла глаза и увидела над собой склоненное лицо матери. «Как постарела-то она, — подумала девушка. «А все я виновата».

— Маменька, — прошептала Марья. «Родная….»

— Тише, тише, — Прасковья приложилась губами ко лбу дочери. «Ты как, Марьюшка?»

— Холодно, — по телу девушки пробежала судорога. «Болит нутро все, матушка, ровно огнем там жгут, а все одно — холодно».

Прасковья взяла в свои руки мертвенные, посиневшие пальцы дочери и подышала на них.

— Что батюшка? Степа и Петенька что? — еле слышно спросила Марья.

— С Петенькой все хорошо, — Прасковья смахнула слезу с ресниц.

— Повидать бы их, батюшку, Степу, — мучительно медленно сказала девушка. «Согрубила ж я, обидела вас всех и тебя, маменька…Ты благослови меня на смерть, кончаюсь я…»

— Ну что ты, доченька, — Прасковья приникла к Марье. «Никого ты не обидела, милая…»

— Вот так и держи меня, матушка, — пролепетала Марья. «Тепло-то как, солнышко вроде светит…»

Прасковья посмотрела на темные, каменные своды подвала, и еще крепче прижала к себе дочь.

— Да хранит тебя Пресвятая Богородица, — прошептала женщина и услышала, — в тишине подвала, — последний, легкий вздох Марьюшки.

— Вечный покой да дарует тебе Господь», — сказала Прасковья, не выпуская дочь из объятий, и закрыла ее синие, уже потускневшие глаза.

Чуть покачивая, как в младенчестве, девушку, она тихо запела:

Ой же ты, родима моя доченька,
Прилети ты на свою сторонушку,
Распусти сизы свои крылышки,
Да превратися ты в быстру пташечку….