Сказка - Кинг Стивен. Страница 109

Только что ведро было у рта Кла и наклонялось. Через секунду, — по крайней мере, мне так показалось, — оно с грохотом покатилось по каменному полу, расплескивая воду. Кла повернулся к нему, а Глаз уже лежал на полу камеры, опираясь на одну руку. Другой он схватился за горло. Его глаза выпучились. Его тошнило. Кла наклонился за ведром и поднял его.

— Если ты убил его, ты дорого за это заплатишь, — сказал Янно. А потом добавил с явной надеждой: — Тогда Честные игры не состоятся.

— Состоятся, — печально сказал Хейми. — Губитель Летучих не станет ждать. Если что, Красная Молли займет место Глаза.

Но Глаз не умер. В конце концов он поднялся на ноги, доковылял до своего тюфяка и лег на него. В течение следующих двух дней он мог говорить только шепотом. Пока не появился Кла, он был самым крупным из нас, самым сильным, тем, от кого можно было ожидать, что он все еще будет жив, когда кровавый спорт, известный как Честные игры, приблизится к концу, но я даже не заметил удара в горло, который свалил его с ног.

Кто должен был противостоять человеку, способному на это, в первом раунде игр?

По словам Келлина, эта честь должна была достаться мне.

Мне часто снилась Радар, но в ночь после того, как Кла избил Йоту, мне приснилась принцесса Лия. На ней было красное приталенное платье в стиле ампир с плотно облегающим лифом. Из-под подола выглядывали красные туфли с пряжками, усеянными бриллиантами. Ее волосы были стянуты сзади сложной нитью жемчуга. На груди у нее красовался золотой медальон в форме бабочки. Я сидел рядом с ней, одетый не в тюремные лохмотья и не в ту одежду, в которой пришел в Эмпис со своей умирающей собакой, а в темный костюм и белую рубашку. Костюм был бархатным, рубашка шелковой. На ногах у меня были замшевые сапоги с загнутыми голенищами — такие могли носить мушкетеры Дюма на иллюстрации Говарда Пайла [230]. Без сомнения, из коллекции Доры. Фалада удовлетворенно паслась неподалеку, а серокожая служанка Лии расчесывала ее гриву.

Мы с Лией держались за руки, глядя на наши отражения в неподвижной воде бассейна. Мои волосы были длинными и золотистыми. Мои немногочисленные прыщи исчезли. Я был красив, а Лия прекрасна, особенно потому, что снова обрела рот. Ее губы изогнулись в легкой улыбке. В уголках ее рта были только ямочки — никаких признаков язвы. Скоро, если моя мечта осуществится, я поцелую эти алые губы. Даже во сне я понимал, что это было: финальная сцена диснеевского мультфильма. В любой момент лепесток мог упасть в бассейн, покрыв воду рябью и заставив наши отражения дрогнуть, когда губы воссоединившихся принца и принцессы встретятся и зазвучит музыка. Никакой тьме не будет позволено омрачить идеальный финал сказки.

Только одна вещь была не на своем месте. На коленях красного платья принцессы Лии лежал фиолетовый фен. Я хорошо его знал, хотя мне было всего семь лет, когда умерла моя мама. Все ее вещи, включая этот фен, отправились в магазин «Гудвилл» [231], потому что отец говорил, что каждый раз, когда он смотрит на то, что он называл ее «женскими штучками», его сердце снова разбивается. Я не жалел о том, что он отдал большую часть вещей, только спросил, могу ли я оставить ее сосновое саше и ручное зеркальце. У папы не было вопросов на этот счет, и они все еще лежали у меня дома на комоде.

Мама называла свой фен «Фиолетовым лучевым пистолетом смерти».

Я открыл рот, чтобы спросить Лию, зачем ей мамин фен, но прежде, чем я успела это сделать, заговорила ее горничная:

— Помоги ей.

— Я не знаю как, — сказал я.

Лия улыбнулась своим новым совершенным ртом и погладила меня по щеке:

— Ты быстрее, чем думаешь, принц Чарли.

Я пытался объяснить ей, что совсем не быстрый, потому и играл на линии защиты в футболе и у первой базы в бейсболе. Хотя я действительно продемонстрировал неплохую скорость в игре Индюшачьего кубка против Стэнфорда, но это было короткое и полное адреналина исключение. Однако, прежде чем я успел что-либо сказать, что-то ударило меня по лицу, и я мгновенно проснулся.

Это был добавочный кусок стейка — маленький, едва ли больше пальца. Перси зашаркал дальше по коридору, бросая такие же кусочки в другие камеры и приговаривая «Осаки, осаки». Это, как я предположил, было его лучшим способом сказать «остатки».

Хейми храпел, измученный последней тренировкой и обычной послеобеденной борьбой за опорожнение кишечника. Я взял кусочек стейка, сел, прислонившись спиной к стене камеры, и откусил от него. Что-то зашуршало у меня под передними зубами. Посмотрев, я увидел кусочек бумаги, размером едва ли больше, чем в печенье с предсказанием, засунутый между мясных волокон. Я извлек его. Написано аккуратной мелкой скорописью, почерком образованного человека:

«Я помогу вам, если смогу, мой принц. Отсюда есть выход через комнату администрации. Эта записка опасна. Уничтожьте ее, если вам дорога моя жизнь. Готовый служить вам Персиваль».

«Персиваль, — подумал я. — Не Перси, а Персиваль. Не серый раб, а настоящий мужчина с настоящим именем.

Я съел записку.

На следующий день на завтрак были сосиски. Мы все знали, что это значит. Хейми посмотрел на меня опустошенными глазами и улыбнулся.

— По крайней мере, я покончу со спазмами в животе и больше не буду надрываться, пытаясь посрать. Хочешь это съесть?

Я съел все свои сосиски и четыре его, надеясь, что они придадут мне немного дополнительной энергии. Но они засели у меня в животе, как свинец. Из камеры на другой стороне коридора на меня пялился Кла. Нет, не так — он сверлил меня глазами. Йота пожал плечами, как бы говоря: что тут сделаешь? Я ответил тем же жестом. Действительно, что?

Мы ждали. У нас не было возможности следить за временем, но оно тянулось невыносимо медленно. Фремми и Стакс сидели бок о бок в своей камере. Фремми сказал своему товарищу:

— Теперь они натравят нас друг на друга, старина, вот и все.

Я подумал, что они, вероятно, так и сделают — потому что это было бы особенно жестоко. Но хотя бы в этом я ошибся.

Как раз в тот момент, когда я начал верить, что это все-таки случится не сегодня, появились четверо ночных солдат, во главе с Аароном. Он всегда был на поле во время тренировок, размахивая своей гибкой палкой, как дирижерской палочкой, но это был первый раз, когда он явился в Глубь Малейн с тех пор, как водил меня посмотреть Беговую дорожку. И камеру пыток, конечно.

Двери камер с грохотом разъехались на своих ржавых полозьях.

— На выход! Топ-топ, детки! Хороший день для половины из вас, плохой для остальных!

Мы вышли из камер — все, кроме худощавого лысеющего мужчины по имени Хэтч.

— Не могу, — сказал он. — Я болен.

Один из ночных солдат пошел к нему, но Аарон его остановил. Он встал у дверей камеры, которую Хэтч делил с куда более крупным мужчиной по имени Куилли, родом из Деска. Куилли отпрянул, но аура Аарона все равно задела его. Он тихо вскрикнул, схватившись за руку.

— Ты Хэтч из того, что когда-то называлось Цитаделью, верно?

Хатча с несчастным видом кивнул.

— И ты чувствуешь себя плохо. Может, из-за сосисок?

— Может быть, — сказал Хэтч, не отрывая взгляда от своих сжатых, но все равно дрожащих рук. — Вполне возможно.

— И все же я вижу, что ты съел все, кроме палочки.

Хэтч ничего не сказал.

— Послушай меня, детка. Или Честные игры, или Дева. Я бы предпочел, чтобы ты навестил эту леди, и это заняло бы много времени. Я бы медленно запер тебя в ней. Сперва ты бы почувствовал, как шипы легко касаются твоих глаз — прямо-таки нежно, знаешь ли — прежде чем проткнуть их насквозь. И твой живот тоже — не такой нежный, как глаза, но достаточно мягкий. То, что останется от этих сосисок, вытечет наружу, пока ты будешь вопить. Понравится тебе такое угощение?