Счастливчик - Костин Сергей. Страница 17

Железные руки сцепились на моем горле, стиснули так, что перехватило дыхание, опрокинули назад и остановили валящееся тело в полуметре от земли.

– До встречи на твоих Дорогах, Ночной Охотник! – или я ослышался.

Губы впились с такой силой, что я почувствовал вкус крови. Ее и своей. Общей. На долгие, долгие мгновения.

А потом последовал приказ покинуть территорию плаца и всем составом переместиться на шестой уровень.

Пока я истошно метался по длинным коридорам в поисках своей фамилии на дверях, одна мысль буравила голову. Ночной Охотник! Откуда она знает? Единственный человек из человеческой стаи? Я уверен, что никогда, ни при каких обстоятельствах не произносил этих слов. Даже Главе Академии.

Мимо глаз промелькнула прикрепленная к дверям табличка – «Чат Счастливчик». Я резко затормозил, вернулся назад и долго не думая, толканув дверь плечом влетел в свою комнату.

Пола под ногами не оказалось.

Я только взмахнул руками, выругался, вспомнив последнюю, явно направленную ко мне лично, хитрую улыбку Главы Академии и рухнул вниз. Пятый уровень начинался прямо у порога.

Глава 4

Уровни «пять – десять»

… Еще десять шагов и я ложусь. Сил нет никаких. Всего десять.

Пустая и потому ненужная фляга отлетела в сторону и ее тут же засыпало песком.

Я посмотрел на солнце.

Огромное, раскаленное блюдце. Ни лучика пощады. Даже не сдвинется с места. Словно приклеенное, вот уже седьмые сутки висит над головой.

Я облизал, вернее попытался облизать потрескавшиеся губы, ничего не получилось. Со скрипом повернул шею и бросил долгий взгляд назад.

Где—то там остались остальные. Как говорил старина Гриффит – ни могилы, ни цветов по выходным. Прав оказался сержант. И прав Глава Академии. Это игра со смертью.

Как хочется пить. Как хочется пить. Как жутко хочется…

Не думать! Забыть о воде. Думать только о том, что где—то впереди, за многочисленными барханами песка дожидается спасательный транспорт. И ждать он будет еще два дня. Потом улетит.

А у меня нет никакой уверенности, что я двигаюсь точно на него. У меня вообще нет никакой уверенности в правильности того, что я делаю… Не думал, что Забросы такая жуткая штука…

… Первый Заброс я помню очень хорошо.

Нас, сводную группу из пяти человек выкинули в прекрасном, солнечном лесу, на какой—то периферийной планете.

Пение роскошных, ярких птиц в раскидистых кронах деревьев. Небо без единого облачка. Температура – сорок делений по шкале Крауза. Масса грибообразных образований и огромных зеленых ягод. Мягкая, густая трава. Не жизнь, а вечная благодать.

После года жуткого затворничества и унылого однообразия, мы, скинув одежду, голышом носились по лесу, прыгали как дети. Кувыркались до икоты в раскиданных повсюду горячих источниках. Спали там, где настигала усталость. И так целый месяц.

Иногда я даже думал, что Академия издевается над нами, устроив проверку на выживание в таком райском месте. Но Академия ничто не делает зря. Это я усвоил давно, и ждал неприятностей каждую минуту. Но проходил день за днем, ничего не менялось. Местное солнце все так же отдавало нам свое тепло. Трава оставалась такой же нежной, а вода теплой, словно парное молоко. ( Я не понимаю, откуда взялось это определение – парное молоко. Я даже не имею ни малейшего представления, что это вообще означает.) Никто не отравился, никто не утонул.

Если добавить ко всему, что через неделю самые дотошные из нас установили – если сорванным ягодам дать сутки перебродить в местной воде – получается приличной крепости напиток, то становиться ясно, скучать времени просто не было.

Когда нас снимали с планеты, мы едва могли ворочать языками. Ругались по чем зря, настаивая на продолжении праздника жизни.

Но нас быстренько запихали в гипноконтейнеры и начисто стерли память о пребывания на винной земле. Не вина техников, что мои мозги слишком окаменели от долгой жизни под землей и по неизвестным причинам отказались подчиняться.

Но так хорошо было только в первый раз…

… Песок метнулся навстречу, и тело, безвольное тело, рухнуло вниз. Вот так бы лежать всю жизнь и мечтать о воде. Но нельзя…. Надо двигаться. Надо…

Первым сломался рекрут со смешной фамилией Рабинович. Ни отпаивание личными запасами воды, ни пинки не смогли заставить его подняться с раскаленного песка. Появилась проблема. Или тащить его на себе, неизвестно сколько времени, неизвестно куда. Или… Может быть наше решение было неправильным. Кто нас осудит? Свидетелей нет. Уже нет. Рабинович остался там, где упал. Никогда не забуду его глаза, когда мы, забрав его флягу и разделив на четверых жидкость, уходили в глубь пустыни.

С узкоглазым Чан Ши было проще. Когда он свихнулся и стал бросаться на остальных, его просто убили. Руками. И за это никто не осудит нас. Потому что нет свидетелей. Уже нет. Ши, окровавленного, со сломанной шеей бросили без всякого сожаления. Четыре дня в пустыне уничтожают всякую человечность.

… Солнце… Ненавижу солнце… Кожа слазила с меня уже четыре раза. Какой, к Великому Светилу, загар. На голое мясо загар не пристает. Теперь это известно мне лично…

… Вот уже ровно сутки, если они существуют на этой раскаленной планете, я упрямо двигаюсь вперед в гордом одиночестве. Где то там, за горами песка остались чернокожий Джим—Оторви —Ухо и славный, никогда не унывающий Урзул. Как они молили меня дать хоть один глоток, хоть одну каплю воды. Но разве мог я признаться, что последний глоток, оставшийся в фляге, я оставил на самый последний шаг. Кто меня осудит? Кто? Жизнь, или смерть…

…Второй Заброс оказался чуть веселее первого. Прямо в самый центр Большого Ледника. Это название планеты, состоящей из одного громадного куска льда.

Признаться честно, нас не обидели вниманием. Каждому из пяти предоставили максимум одежды, оборудования, пищи. Мы, словно большие мохнатые животные неторопливо, сознавая собственную всесильность, двинулись к точке встречи. Офицер, давший нам последние напутствия уверял, что она находиться в трех днях пути. Слово Академии. Но Академии верить нельзя. Даже когда все слишком хорошо.

Одежда развалилась через два часа. Просто взяла, рассыпалась по гнилым ниточкам и унеслась вслед за пронизывающим ветром. А вместе с ней и все, что было изготовлено из ткани. Спальные мешки, заплечные рюкзаки, веревки крепления.

Потом наступила очередь пищи. Сплошной муляж. Набитые песком консервы, рассыпающийся пенопластовой крошкой хлеб. Остался только шоколад, но такой твердый, что даже я не смог отколупать от плитки не крошки.

Тогда я впервые почувствовал, что такое отчаяние. Безнадега. Сбивающий с ног , ледяной ветер. Снег, нагло просовывающийся во все мыслимые и немыслимые щели. Голодный блеск глаз.

В тот Заброс я впервые узнал вкус человеческого мяса. И научился сооружать грубые накидки из человеческой кожи.

Конечно, офицер соврал. Три дня растянулись в бесконечную неделю. Или месяц. Я не могу с уверенностью утверждать. Знаю только, что когда я, завернутый в задубевшую кожу своих товарищей, с нестирающимися следами крови на губах ввалился в тепло и уют спасательной станции, первое что я сделал, перегрыз горло тому офицеру.

И я снова не виноват, что мои мозги оказались такими памятливыми…

… Северный Ледник… Зато там было полно льда. А лед – вода.

Даже не знаю, что хуже.

Нога предательски вильнула в сторону, задела за соседку, и я в очередной раз растянулся на песке, всем телом чувствуя, как песчинки пустыни втискиваются в обоженное мясо. Странно, что боль уже не воспринимается. Но лежать нельзя. Встань, Ночной Охотник! Встань, будь другом. Еще неизвестно, что впереди? На восьмом уровне, наверно, тоже не больно сладко.

Тело послушалось, собрало в один маленький кулачок остатки силы и, приподняв разваливающуюся массу, толкануло ее вперед. Вот и ладненько. Вот и замечательно. Сделаем так. Сто шагов – остановка. Сто шагов – остановка.