Счастливчик - Костин Сергей. Страница 18

Да кто способен в моем положении сделать эти дурацкие сто шагов. Здесь вам не площадь и не плац. Пустыня…

… Потом наступила очередь диких джунглей. Планета на окраине галактики. Климат нормальный, слегка влажноватый, ничего особенного.

Вот где я отыгрался.

Пока сотоварищи по Забросу носились по джунглям, спасаясь от диких животных, буквально наводнивших планету, я быстренько отыскал глубокую канаву и забрался туда. Зачем? Странный вопрос для Ночного Охотника.

Через сутки я имел в своем распоряжении самую безопасную, самую уютную и просторную нору на всей Поверхности. Слишком глубоко зарываться в местную Твердь я не стал. Во первых можно напороться на опасные формы местных подземных зубчиков, а во вторых требовался постоянный контроль за Поверхностью.

Днем я отдыхал, а ночами выходил на охоту. Незначительная местная особенность в виде хищников, ведших преимущественно ночной образ жизни, не смутила меня. Требовалось всего то расставить на своей территории чувствительные метки, угробить парочку гривастых существ и все. Больше я никого из порыкивающих и повизгивающих близко не видел.

Потом я отыскал обглоданные кости, снес их в свою пещеру. Так на всякий случай. Ровно четыре комплекта. Знаю, что невеселая история. И знаю, что следовало позаботиться об остальных. Но кто меня осудит? Это игра со смертью. Не более.

Зато я отдохнул по полной программе.

Пилоты спустившегося с корабля ботика, увидев сделанные мной продовольственные запасы и прогулявшись по моим Дорогам, однозначно заявили, что подобное видят впервые в жизни.

Я не стал ничего говорить. Потому, что я давно озлобился. Как можно бросать людей, живых людей в джунгли, даже не предоставив им малейшего шанса на выживание?

Академия, ты не права.

… Мимо медленно проплыл остов старого колодца. Я уже не обращал на них внимания. Одно из двух. Если вокруг нет ни одного деревца, значит колодец пуст. А если вокруг него заросли пальм и кактусов – пустынный призрак. Первое время я сломя голову бросался вперед, надеясь обмочить бренное тело в живительной влаге, но убедившись, что колодцы лишь иллюзия, вообще перестал обращать на них внимания…

… Чем же еще порадовала меня жизнь? Всего и не упомнишь. Академия с завидным постоянством отправляла меня в Забросы. Иногда было легко. Иногда не очень. Это только потом, распластавшись на койке в своей комнатушке, я понимал – это интересно. И это нужно. Прежде всего мне.

… А на кой черт мне сдалась эта дурацкая пустыня?

Вскарабкавшись на вершину бархана, я вгляделся в пылающую мерцающим зноем даль. Ни одного цветного бугорочка. Ни деревца, ни кустика. Кругом только песок, песок и ничего кроме песка. Скучно. И грустно. И некому руку подать, в минуту душевной разлуки. Блин.

Вздохнув обожженными легкими и вспомнив, что одним стоянием на месте ничего не достичь, я брякнулся с размаху на попу и съехал по крутому склону. Вот так целый день. Корчишься часа два, карабкаешься, сознание теряешь. А спуск длиться всего одну минуту. Где справедливость?

Её, родной, вообще в природе, похоже, не существует.

Подниматься не хотелось. Если бы я точно знал, что означает слово отчаяние, то охарактеризовал свое нынешнее состояние именно им.

Откуда—то сверху послышался шорох осыпающегося песка.

Как бы мне этого не хотелось, но пришлось вскочить на ноги и метнуться в сторону. Но не успел.

Сверху навалилась визжащая масса, которая кусалась, царапалась, брыкалась и делала все, чтобы я ее постепенно возненавидел.

Излишне себе напоминать, что любое животное в пустыне так же ценно, как, например огонь при пожаре. Это, загибаем пальцы, влага, пища и развлечение. Но дабы этим богатством воспользоваться нужно всего ничего. Напрячь обессиленное тело, сбросить хищника со спины и задушить его руками.

Легко сказать. Чудовище, которое я нарисовал в своем горячем воображении как один ненасытный желудок, оказалось настолько прилипчивым, что мне пришлось изрядно повозиться, прежде чем задуманное удалось провести в жизнь.

Зверь, сваленный в кучу поднятой возней пыли, взвизгнул и, изловчившись, впился клыками в мою лодыжку.

Я заорал. Как можно сильнее, наивно полагая, что данный вид обороны сыграет свою роль. Ничего подобного.

Сильнейший удар копытом на секунду лишил меня сознания. Только на секунду. Потому, что я понял, если не перестану придуряться, меня через минуту можно будет употреблять как с солью, так и без.

Я сделал то, что должен был сделать.

Выбросил вперед руку и вцепился железными пальцами в тело дико рычащего зверя. Это особая хватка Ночного Охотника. Две, три секунды, и от противника отрывается приличный кусок мяса. Боль заставляет жертву забыть о нападении, и тогда совершается последнее действие. А именно само умерщвление.

Пальцы словно бурава стали входить в плоть и зверюга закричала. Но почему—то человеческим голосом:

– Больно…

Наверно ослышался. От усталости.

– Да больно же! Отпусти меня, переросток!

Я подумал о том, что в ближайшее время вряд ли утолю жажду.

Отплевываясь от набившегося в рот песка, ругаясь такими словами, что даже сержант Гриффит заткнул бы уши от стыда, из облака мелкой пыли показалась разгневанная рожица Янины.

– Болван, ты чуть не оторвал мне…

Я скромно покраснел. Я ! Держался за это?! Провалиться мне на месте.

– А ты что, хотела меня расцеловать?

Девчонка молчала, баюкая раненую грудь. И правильно делает, что молчит. Только что на меня совершено нападение с целью лишения жизни. Уверен на все сто процентов. Об этом говорит весь потрепанный вид Янины.

Ну и видок! Камуфляжные штаны, от которых остались только ошметки. Выше пояса вообще ничего нет. По такой жаре, да при таком многочисленном обществе нет смысла париться в туалетах. Отросшие за время обучения в Академии волосы замотаны, закручены, спутаны до такой степени, что смотреть страшно. Но все равно, должен признаться, Янина выглядела даже сейчас просто великолепно.

– И давно у тебя признаки бешенства? – молчит. Значит недавно.

Я присел чуть в стороне. Сейчас на девчонке нельзя доверять. Жажда кого угодно доведет до неуравновешенного психического состояния. А с другой стороны, что мешает мне воспользоваться данной ситуацией и слопать эту аппетитную девочку. Все равно, двоим нам не выдержать. Кто—то должен предложить себя в жертву. Лично я не собираюсь.

Янина зыркнула глазами, поймала мой кровожадный взгляд и оскалила прелестные клыки, которые еще так недавно казались мне нормальными зубами:

– Попробуй только подойти ко мне! Я… Я тебя…

Ну вот. Ей даже нечего мне сказать.

– Ты же сама хотела меня только что убить? Ты проиграла и теперь моя очередь. Разве это не справедливо?

– Ублюдок! – наверно это в мой адрес. Я осмотрелся кругом и понял, что это действительно так, – Свинья, негодяй, диффузор!

Вот. Опять это странное слово. За последние пару месяцев я пролистал все словари, но не нашел ничего похожего.

– Это почему это я диффузор? – возмущение никогда не должно быть наигранным. Иначе зачем вообще возмущаться?

– Потому, болван – замечательно. Коротко и ясно. Но так же непонятно.

– Послушай…

– Не лезь ко мне, – Янина, быстро работая ногами, отползла на пару шагов.

– Я и не лезу. Пока. Но перед тем, как… воспользоваться твоим телом, должен признаться. Я никогда не встречал самку прекрасней, чем ты. Мне очень жаль, что все так получилось, но в пустыне…, – выделившийся желудочный сок позволил облизать губы, —… В пустыне выживает сильнейший. Я буду плакать, нет, рыдать, обгладывая твои аппетитные пальчики. Прости меня.

Я поднялся и пошатываясь пошел за Яниной, которая, проявляя не дюжие способности, пятилась от меня задом.

– Будь благоразумна, девочка. Уже ничего нельзя изменить.

Янина с трудом поднялась на ноги и, покачиваясь из стороны в сторону, бросилась бежать. Проклиная топкий песок. Проклиная Академию. И проклиная меня.