Здесь все рядом - Дашевская Анна Викторовна "Martann". Страница 8

Я посмотрела на часы: половина первого, ещё минут двадцать-тридцать, и приедем.

Розалия Львовна ждёт меня, ждёт и пустующая половина того самого дома, и директор бежицкой музыкальной школы, по словам той же Розалии, «потирает лапки от радости». Ни разу в жизни я так круто не меняла… всё. Почти всё. Город, окружение, образ жизни… Получится ли?

За прошедшее время я успела довольно многое.

Для начала созвонилась с Розалией и спросила, что она думает о перспективе принять меня в коллеги по работе и соседи по дому. Та похмыкала и ответила, мол, выяснит, свободна ли вакансия и перезвонит.

Как оказалось, желающие преподавать сольфеджио и музлитературу в бежицкой музыкальной школе в очередь не выстраивались. Место было свободно, зарплата, по предварительным сведениям, должна была быть ненамного меньше московской, и половина дома, предназначенная для сотрудника школы, всё ещё пустовала.

С этой стороны всё складывалось отлично. Но сторон в нашем неправильном многоугольнике было ещё достаточно…

Во-первых, мама. Когда они с отцом поженились, ей было девятнадцать, и в его дом она пришла прямо от родителей; через год они погибли в автокатастрофе, мне тогда только-только исполнилось два месяца. Всю мою жизнь за нашими спинами стояла бабушка. Александра Михайловна. Организовывала, направляла, решала, находила деньги и возможности, нанимала домработниц, составляла меню, успевая при этом работать и подниматься вверх по карьерной лестнице. Сможет ли мама жить сама, без подпорки?

Я утешала себя тем, что уезжаю не на другой конец света, если что – стоит свистнуть. Утешалось плохо.

Во-вторых, я ведь тоже не сказать, чтобы была очень уж самостоятельной. Конечно, два года замужества приучили меня хоть к какой-то независимости, но не уверена, что эти уроки я хорошо выучила.

В-третьих, вопрос с бабушкиными сокровищами так и остался нерешённым. Сама не знаю, отчего меня так заботила собственная неосведомленность в их истории и ценности, но вот дёргало, точно больной зуб.

Увы, ни бывшие коллеги-народники, ни музей определённости в этом вопросе не добавили.

Кстати, коллеги во мгновение ока стали именно вот бывшими. Меня исключили из школьного чата, не позвали на вечеринку, устроенную по случаю начала учебного года и даже по телефону разговаривали… не то, чтобы сухо, но отстранённо. Как с чужой.

Я ужасно огорчилась – мы восемь лет вместе проработали! С Эсфирью были лучшими подругами, она меня подменяла, когда я с гриппом свалилась, я ей жилеткой служила, пока она разводилась! Я Андрею самого крутого остеопата в Москве нашла, когда он в каком-то своём походе спину свернул! Поплакала даже минут пять, а потом поняла внезапно: так ведь чужие и есть. Отрезанный ломоть, вот как это называется.

Ладно, переживём. Уже пережили.

Вот бабушка – это потеря, настоящая, горькая, а бывшие коллеги – это всего-навсего бывшие коллеги.

Автобус в последний раз повернул, и моим глазам предстала площадь со старинными торговыми рядами, ремонтирующимся храмом и стелой в память погибших. Городской парк уже подёрнулся золотом осени, в листве пряталась красная крыша музыкальной школы, и огромная лужа у крыльца магазина тканей за прошедшее время нимало не уменьшилась.

Приехали.

Бежицы.

Накормив меня поздним обедом или ранним ужином, Розалия Львовна строго сказала:

– Сложи посуду в раковину и сядь, есть разговор.

– Что там той посуды, две тарелки, – пробурчала я, но послушно сунула всё в раковину и села напротив тётушки.

– Теперь рассказывай в подробностях, что произошло, – велела она.

Н-да, похоже, на смену бабушке пришла другая командирша. Ну да ладно, могу и рассказать. Кратко – чего там рассусоливать – я описала памятное собрание, нового директора и беседу с ним. Розалия покивала и спросила:

– И почему ты не позвонила прежней директрисе?

– Не знаю, – пожала я плечами. – А смысл? Этот… Ксенофонт уже назначен, разговор с Анастасией Леонидовной ничего не изменит. Предположим, я узнаю, что её перевели в министерство или наоборот, ушли на пенсию – и что?

– Будешь знать, куда ветер дует.

– Точно не в мои паруса, – отрезала я. – Моё дело – преподавать, раз уж это у меня получается.

– Кстати, а почему сольфеджио? Почему не инструмент?

Тут я поморщилась: не люблю эту историю, но, наверное, придётся рассказать. Положила на стол левую руку, которую обычно держу на коленях, и показала безымянный палец и мизинец, согнутые и испещрённые мелкими красными шрамами.

– Мне было шесть с половиной, и мы поехали на Селигер. На машине. Бабушка была за рулём. Ну и попала в аварию. Ничего катастрофического не случилось, но разбилось боковое стекло, как раз рядом со мной, и осколками вот тут перерезало сухожилия, – я шевельнула скрюченным пальцем. – Поскольку мне достался от отца абсолютный слух, я в конце концов стала преподавать сольфеджио. Как-то так.

– Понятно…

Розалия поднялась из-за стола, налила в чайник воды, включила его и стала доставать чашки и какие-то банки с вареньем. Я подошла к раковине и начала мыть посуду. Говорить в самом деле было не о чем, ведь так?

Об одной вещи я умолчала – о содержимом банковской ячейки. Не потому, чтобы не доверяла тётушке, просто… мы ведь мало знакомы. Вот Эсфирь я вроде бы знала куда лучше и дольше, а оказалось, что вовсе и нет. Не знала.

Накануне отъезда мне позвонили с незнакомого номера, я ответила. Мужской голос обратился по имени и отчеству и попросил встретиться за чашкой кофе. Мол, есть вопрос, обсуждение которого может быть интересно нам обоим. Мне не трудно было спуститься в кофейню. Так что через час я уже сидела за столиком напротив средних лет господина в дорогом костюме, с отличной стрижкой и «ролексом» на запястье.

Ладно, даже если «ролекс» поддельный, всё равно любопытно.

Как оказалось, господин этот представлял некоего коллекционера, заинтересовавшегося моей собственностью. Поскольку из всяких видов собственности, помимо души и тела, мне принадлежала только унаследованная от бабушки часть квартиры и содержимое банковской ячейки, даже не пришлось переспрашивать, что конкретно привлекло этого собирателя.

Вежливо поулыбавшись, я обещала подумать, взяла у господина с «ролексом» визитку и ушла.

И скажите мне, как это информация о моем наследстве так быстро добежала до неведомого коллекционера? Знали о самоучителе и балалайке только Эсфирь и Андрей, у обоих были фотографии, так что выбор оказался невелик.

Почему я почти уверена, что информация протекла именно от Эсфири? По двум причинам.

Во-первых, Андрей невообразимо далёк от коллекционирования. Походы, палатки, альпинизм, сплавы по горным рекам, мотогонки – вот где можно хватануть адреналина, туда его и тянет. А раскладывать по альбомам марки или кисточкой смахивать пыль с мейсенских статуэток он не станет. Значит, в этих кругах у него знакомства могут быть только совсем уж случайные.

Во-вторых, бывшая свекровь Эсфири работает секретарём у какого-то крупного бизнесмена, и вот он-то как раз из числа собирателей. Кажется, букинист. Впрочем, это не так важно, существеннее другое – со свекровью моя дорогая подруга сохранила прекрасные отношения, так что вполне могла рассказать о том, что видела своими глазами.

С другой стороны, может быть, и стоит сказать спасибо за переданные сведения, по крайней мере, теперь понятно, что это странное наследство чего-то стоит. Ну и хорошо. Полежит в банковской ячейке, всяко уж до конца года она оплачена, а дальше видно будет.

Когда чай был допит, Розалия спросила:

– Ты как, очень устала?

– Да нет, нисколько. От чего было уставать, сидела в поезде, потом в автобусе… А что?

– Пойдём, погуляем. Погода хорошая, золотая осень во всей красе. Покажу тебе, что у нас где, заодно с соседями познакомлю.

И мы пошли гулять.