Нотами под кожу (СИ) - "Anzholik". Страница 40

Выхожу из душа, непонимающе разглядывая на кровати Германа, который, похоже, и вправду собрался добивать мое тату. Я так-то не против, просто в постели? Серьезно? Охуенный сервис, я вам скажу…

Я кончил меньше часа назад, да и до этого было весьма изматывающий марафон. Но… но, сука, стоило его пальцам даже в гребаной латексной перчатке дотронуться, как меня прошибает. И в жар, и в холод, и дрожь, и возбуждение. Плыву. Задыхаюсь от близости, от него, почти на моих коленях сидящего, от запаха геля для душа и его собственного, чуть терпковатого запаха. Рассматриваю немного светлее, чем сами, выкрашенные волосы, ресницы, губы потемневшие, кровью налившиеся после остервенелых поцелуев. Его внешний вид сейчас — «официально пиздец какой оттраханный». Так и веет недавним сексом. Да от него постоянно им веет. Афродизиак на двух длинных стройных ногах. Красивый. Искушенный мной и искушающий теперь меня. Блять… Интересно, рядом с ним я думать смогу? Хотя бы через пару месяцев? Непрерывной ебли… я имел в виду. Что-то мне подсказывает, что даже спустя год я буду наркоманом липнуть к нему и глотать вязкую солено-горькую сперму, как вкуснейшее лакомство. Я не могу допустить того, чтобы белесые капли стекали на неблагодарные простыни. Он мой. ВЕСЬ. До последней гребаной капли: слюны, спермы, крови. Неважно. Просто мой.

Только он об этом пока еще не знает, видимо. Интересно, как он обозначит то, что теперь между нами? Взаимное желание давно доказано, этап пройденный, а что дальше? Полюбит? Прогонит? Или дальше в полуподвешенном состоянии, в неопределенности, что как леденящий мороз медленно убивает, сразу тебе жутко холодно, после ты немеешь и… засыпаешь. Милосердно с одной стороны, если смерть по определению можно назвать милосердной. Уж лучше так, чем отказ… наверное.

Что за мысли… Ш-ш-ш, ауч. Дергаюсь, почувствовал болезненный укол иглы в месте, где кожа тоньше и кость выпирает сильнее. Кажется, действие мази прошло. Мило. Терплю, хотя по правде даже благодарен, это отвлекло меня. Выдернуло из болота ненужных сейчас размышлений. Зачем сушить себе мозг, все равно скоро узнаю, что к чему. Куда мы приплывем с ним. Вариантов-то не так уж и много, а точнее, всего два: мы вместе или вообще нет никакого «мы».

Хочу ему улыбаться. Тепло и по-настоящему, так как никому и никогда. Для него… Цепляюсь за удивление чайных глаз, вылавливаю, как сачком из аквариума эмоции, проскальзывающие так быстро, что не успеваю понять, к чему они и для меня ли… или из-за меня? Сложно.

Хочу, чтобы он сказал: «Останься. Пробудь со мной весь день, пропитай еще больше постель собой, испачкай полотенце, тарелку, кружку. Выкури полпачки моих сигарет. Просто будь здесь, со мной, я скучал…» Но он молчит, и то ли в шутку, то ли всерьез выгоняет. И я уже одеваться собираюсь, заклеив предоставленным пластырем и салфеткой свежее тату, как кто-то приходит. Он с кем-то живет? Кому настолько много позволено? Кто занимает столько места в его жизни?

А это больно. Ревновать. Тонкими иголочками, как крючки на концах подкрученными прямо в сердце и обратно вытаскивать, отрывая маленькие ошметки плоти. Прямо в душу, оставляя крошечные дыры, так медленно стягивающиеся.

Девушка. Красивая и именно она в первый мой сеанс в салоне была на нем верхом. Это ей он улыбался так искренне и тепло, что меня выворачивало. Кто она для него? Что она делает здесь? Почему кричит, словно тот ей что-то должен, и размахивает рукой, на которой как на манер кольца ключи висят с уродливым ярким брелком. Его ключи…. У нее есть, у меня… будут ли? Блять.

Стою, не зная, как поступить. Пойти дальше одеваться? Или подождать? Глупо, но когда он утыкается в меня, а после, не отстранившись, так и стоит, опираясь, я и не думаю даже двинуться, только перебарываю в себе резко вспыхнувшее чувство собственника. Сжимаю руки так, что им обоим не видно, в кулаки, чтобы не прижать Геру к себе, перехватив поперек живота, и не зарычать как последний дикарь: «МОЕ, ТВОЮ МАТЬ!»

А девка не промах, вопросы как выстрелы ровно между глаз. Рубит наотмашь, зыркая любопытными глазами.

ЧТО?! Да ладно, он вот так с ходу сказал, что мы трахались? Смело и мне спокойнее. Выкуси, мелкая. Закусываю изнутри щеку, сдерживая злорадную ухмылку, только вот то, что он меня выставляет, не нравится мне, но я зверь неприхотливый сегодня. Перетерплю. Он ведь такой, да? С ним сложно, но одуренно, и другого не хочу.

Дай за дай. Месть сладкое ощущение и не всегда холодное и долго вынашиваемое. Тяну к себе, думая, оттолкнет ведь, Оля его стоит и смотрит, а он целует в ответ. С той же дикостью, грызет мою бедную губу, руками сжав мои бока, так что явно синяки останутся. Да, пожалуйста, пусть кусает. Лижет. Сосет. Целует. Делает все, что только хочет. Я даже сопротивляться не буду.

Вытолкал за дверь. Сучка. Именно сучка, не сука, не кобель, не козел. А сучка, раскрепощенная и громко стонущая, МОЯ сучка.

Педаль в пол и на скорости домой. Блядский костюм, гладко выглаженный, на тело. Начищенные туфли и тяжелые часы на запястье, что как кандалы висят, красиво? Да. Удобно? Нет. Зато престижно. Ага….

Компания. Честно, я сейчас с удовольствием отдал бы руль другому. Ведь в голове бардак, в душе раздрай. Как мне это все, блять, решать? Когда не варит башка совершенно. Еще и папка, в которой досье на Геру и его семью… исчезла. Мистически. Кому ж она нужна-то? Хотя, тут догадаться в принципе несложно, кто, как, зачем и для чего роет под меня, всеми мыслимыми и немыслимыми способами.

— А тебе-то что надо от меня многострадального? — устало спрашиваю, подняв трубку неугомонно орущего в шестой раз подряд мобильного.

— С друзьями, настоящими друзьями, которых у тебя нихуя, кроме меня нет, так не разговаривают, Тихон Игоревич.

— Лех, не заводись. У меня пиздец по всем фронтам.

— Я тебе говорил еще в прошлое нашествие сатаны в юбке запечь ее в психушку, даже подсобить мог, это ж ты не захотел.

— Мне проблемы с ее папашей ни к чему, даже с тем раскладом, что я их проглотить и переварить могу с моими связями. Они же моя… родня. Блять, как ругательство звучит, ей-богу.

— С такой родней — врагов и не нужно. Просто будь осторожнее, ладно?

— Ага, папаш.

— Кстати о нем, ничего не слышно? Может, мне все же отца попросить помочь?

— Не люблю долги, Леш, не люблю. Куда денется мой старик-то? Ты вот мне скажи, куда? Может, пьет где с братвой своей или просто захотел исчезнуть, подкопив денег, которых я немало каждый месяц отваливаю, и уехал. Если он пропал, значит, посчитал нужным так поступить. Если ему насрать на то, что я, пусть и не любимый им, но волнуюсь, он же сука, отец… Не береди, Леха, просто не трогай, болит. Как гребаный нарыв, столько лет жду, что прорвет, а он лишь распухает.

— Заеду к тебе вечером, лекции привезу, что ты благополучно проебал.

— На том и порешили, давай. — Откидываю телефон от себя, теперь немного успокоившись. Леха странный. Он скрытный. Чаще всего молчаливый, но преданнее собаки. Он один из тех для меня, за кого я бы отдал все, если бы поставили выбор. Он не просто друг, он как рубашка. Своя и ближе к телу. Максимально близко допущенный. И знающий меня, наверное, даже лучше, чем я сам.

…

Возле двери домофонной стою. Ночь. Холодно. Ветрено. А у меня куртка нараспашку, и по голой коже горла ветер лезвиями острозаточенными щеголяет. Зачем я приехал к нему сам? Всего-то полдня прошло, а я готов собакой, побитой шавкой скулить без него. Противно от самого себя, но тянет так, что сопротивляться не в силах.

— Впустишь? — без предисловий на сонно хриплый голос из динамика. В ответ молчание, лишь оповещение, что дверь открыта. И на том спасибо, что впустил. Я так отчаян? Похоже на то. Жалкий. Уже бегать начинаю за ним, за бабами так никогда не ходил, да вообще ни за кем, а к нему как питомец на задних лапках, и язык свисает изо рта. Животное….

— Дверь закрывай быстрее, холодно, — ворчливо, шаркает босыми ступнями в комнату, ежась от прохлады в квартире. У него тут градусов пятнадцать от силы. Дубарь, а он босой и в одних спортивках. Безголовый пацан. Ей-богу, безголовый. Стягиваю с себя одежду, пока не остаюсь только в джинсах, и залезаю к нему, уже дремлющему и скрутившемуся под одеялом.