Нотами под кожу (СИ) - "Anzholik". Страница 42

— Ты что дел… — испуганно опускаю глаза и, дабы не взвыть в голос, проглатываю последние слова. Прокашливаюсь в кулак, когда эта сволочь, якобы уронив мобильник, ныряет под стол и без зазрений совести начинает сосать. Активно так сосет, правда, без его любимых пошлых причмокивающих звуков. Заглатывает по самые яйца, облизывает алеющую головку. А я…

А я, как ебло телячье, утыкаюсь в собственные руки, поставив локти на стол. Приоткрыв рот в немом крике, тяжело дыша, попеременно то облизывая губы, то кусая почти до крови, чтобы только не выдать себя. И мне, с одной стороны, уж очень посмотреть хочется на то, как он ласкает меня, как развратно выглядит, на губы его влажные от слюны и смазки. А с другой… я его упиздить готов, об стенку головой уебать за то, что такую чернь творит.

— Кончай… — тихий-тихий шепоток, развратно-хриплый. И мне стало так похуй на то, что кто-то может увидеть или услышать… на все похуй, когда его губы плотным колечком сжимают головку, а рука ритмично надрачивает. Кончить? Да без проблем. Подаюсь чуть вперед, проталкиваюсь глубже в рот его и кончаю, прикусив большой палец и прикрыв глаза. Вздрагиваю всем телом от силы оргазма, от того, как сокращается мой член, выплескивая белесую вязкую жидкость. Смотрю на эту сволочь, шумно выдохнув.

А вид у него, как у кота, что сливок обожрался. Довольный… пиздец. И тоненькая струйка спермы стекает с губы на подбородок, а он, улыбнувшись, собирает ее пальцем и слизывает. Нормально?

— Сука, ненавижу тебя, — застегиваю штаны и ложусь на парту, дожидаясь конца учебного часа. Моему возмущению нет предела. Потому как наваждение прошло, я осознаю, что, блять, он натворил.

— Ага, не за что, — ехидный смешок на ухо.

Часом позже мы поругались. Громко. И не менее бурно, чем после потрахались в туалете для персонала на третьем этаже. Правда, я послал его нахуй, как только кончил, и свалил с Максом, которого любезно попросил за мной заехать. По другу я соскучился, потому даже малейшего сожаления о поступке у меня не проскочило. Ну, послал, и что? Он, падла, заслужил, хотя и я хорош, задницу подставил, на кафель светло-бежевый кончил, губу его искусал, а потом: «Нахуй пошел, уебок». Не прав — знаю. Но признать? Не дождется.

— Новости есть? — издалека начинает Макс. Знаю его замашки, из года в год не меняющиеся. Прямо он не любит спрашивать, сразу вокруг бродит, вынюхивает то, что ему нужно, и сам после додумывает. Ему голые факты не так важны, как незначительные детали.

— Есть, — киваю и закуриваю. Свалил ведь от Маркелова по-быстрому, даже не покурил после секса, не дело.

— Да я вижу по тебе, у тебя вид, словно тебя минут пятнадцать назад хорошенько трахнули, — усмехается, поворачивая к дому.

— В точку, мой голубой друг, в гребаную точку, — выдохнув, отвечаю, тру переносицу и зеваю. Последнее время я то слишком много сплю, то катастрофически не высыпаюсь.

— И как оно?

— Честно? Настолько охуенно, что пугает. Чертовски сильно пугает, — признаюсь, радуясь, что он приехал за мной один. Инфа не для Пашкиных ушей, уж он-то мастак подъебать меня невовремя.

— Отпусти себя и живи в свое удовольствие, кто, как не ты, лучше всего знает, что, когда, как и с кем тебе нужно? Расслабься, Гер, и если еще раз увижу тебя в такую погоду в косухе, пусть и байка теплая под ней, получишь пизды. Понял? Я заебался каждую зиму, осень, весну, да, блять, постоянно, круглый год смотреть за твоей безответственной задницей. Неужели так сложно одеться нормально? Я так много прошу?

— Я ненавижу пуховики, куртки, пальто и так далее, кто как ни ты это знаешь.

— Я много чего ненавижу, но здоровье важнее. И с каждым годом его не прибавляется, уж поверь.

— Бля, ты такая зануда… Как тебя Паша терпит?

— Это к нему, не ко мне. И вопрос задан неверно, как я его терплю, а не он меня. Потому что грыземся мы редко, но метко и из-за его гребаных косяков.

— Я-то думаю, с хуя ли ты, Биба, приехал без Бобы. Неприятности в Раю?

— Да бесит его ревность постоянная.

— Кто на этот раз?

— Фанат. Блондин высокий, симпатичный и явно не совсем традиционной ориентации. Занятный малый. Весь в тату, пирсинг, дреды. Аккуратный. Ухоженный, весь с иголочки. Только вот не мое, я совершенно не таких, как он, люблю, а Паше это докажешь? Он же, как истеричная жена, сразу шипит, словно я не просто посмотрел и улыбнулся вежливо, а уже взял и на виду всех разложил и трахнул.

— Оу… — многозначительно выдаю, не зная, что тут сказать. Ревность? Это что за зверь такой? Я помню, как-то вспылил, когда к моей девочке лез какой-то мудак, но я не доктор, что это было: ревность или банальная злость и чувство собственника, сработавшее тогда.

— Я люблю его, люблю так сильно, что иногда, кажется, это нам и мешает. Я прощаю. Я молчу. Я терплю. Я многое отпускаю. Выслушиваю. Меняюсь. Крою себя под него, хочу стать идеальным в его глазах, лучшим. Он же, скотина, как с картинки. Гребаное совершенство с этими блядскими светлыми глазами и бледными губами. Пластичная шлюха в постели, а в следующую ночь, трахая меня, он кажется почти животным, на грани между грубостью и дикой страстью. Я не могу объяснить тебе, что это, но одно знаю точно — без него я загнусь… А он психует, как баба.

— То есть, и ты, и он, ну вы оба…

— Меняемся, ага.

— Круто. И как тебе больше нравится?

— Ах ты, извращенный сукин сын, я тут душу изливаю, а ему интересно, что круче: трахать в задницу или свою подставлять! — хохочет, откинувшись на сидении. Ну, не молодец ли я? Всего одним дебильным вопросом развеселил расстроенного друга.

— Ты не ответил, — улыбаюсь, чуть прищурившись.

— Честно? Я не знаю. Иногда хочется дать, иногда взять. Все зависит от настроения, атмосферы, отношений. Да от всего зависит, — пожимает плечами, выходя из машины. — А вообще, я, например, люблю эксперименты, да и Паша тоже, потому проблем нет. Некоторые непреклонно выстраивают позиции пасса или актива. Попробуй и так, и так, тогда поймешь, что тебе ближе.

— Эксперт хуев, — пихаю в плечо, смеясь. Напряжение уходит всегда и в любом нашем с ним разговоре. Наедине мы можем говорить о чем угодно, безо всякого стеснения и зажимок. Я доверяю ему больше, чем самому себе, как и он. Тогда чего скрывать? Кого бояться?

Паша в самом деле психованно насиловал ноутбук, когда мы вошли. А еще жрал пиццу с кукурузой, любимую Макса и ненавидимую им. Хотя, когда он злой, обиженный или виноватый, то начинает жрать все без разбору. На Максима он не смотрел, активно делая вид, что пиздец как занят разглядыванием какого-то бреда на ютубе. И зря… ибо если первый игнорил, то второй методично заливался вискарем у меня в комнате, развалившись на кровати с пустым взглядом прямо в стену. Хотелось дать по симпатичному еблишку блондинке. Вот подойти и этим же ноутом в его руках проломить череп, но Макс попросил не влезать, сказал, им не по пятнадцать — сами разберутся или не разберутся, но уж точно должны все сделать они, не я.

Вечер стремительно приближался. За окном, медленно оседая на землю, падал первый в этом году снег. Красиво. Одиноко. И охуенно грустно.

Зима для меня тяжелое время. Депрессивное. Меланхоличное.

Зима — время непрошенных воспоминаний. Похороненных где-то там глубоко на девять месяцев. И воскресающих на оставшиеся три.

Зима чертовски отвратительная пора года. Она никогда и ничего хорошего мне как не принесла, так и не приносит.

Зима — это время моих сомнений. Самокопаний. И, зачастую, посещения города моих корней.

Раньше я любил снег. Любил подолгу гулять на заснеженных улицах, отмораживая руки и нос. Лепить с братом разные причудливые вещицы. Валять друг друга в сугробах, сыпать за шиворот быстро тающие белоснежные хлопья. А после мокрыми и смеющимися бежать домой или в ближайшее кафе, чтобы выпить почти залпом обжигающий чай или же какао. Съесть по пирожному, причитая, что они слишком сладкие, а после снова смеяться тому, что мысли сходятся, и строить планы на будущее. Именно гребаной зимой мы с Сеней смотрели вперед с надеждой. Именно она вселяла надежду, она словно давала обещание своей сказочной атмосферой, что все когда-нибудь сбудется. Все будет.