Импульс - Коултер Кэтрин. Страница 86

— Ты великолепна, — шепнул Маркус и жестом пригласил ее сесть рядом с собой. — Только не ври, что этот наряд влетел тебе в восемьсот долларов.

— Это из моей рабочей одежды, часть моего прежнего гардероба блестящей выпускницы. Еще карандашик за ушком, и само совершенство.

Зловещая «медсестра» промолчала, заученным движением направив на них револьвер. Никак не реагировали и ее подручные, вяло наблюдая за происходящим со стаканами в руках. Рафаэлла спокойно уселась рядом с Маркусом.

Потом Маркус попросил поесть, и один из охранников мгновенно принес еду.

— Апельсиновый сок, пожалуйста, выпей весь, — велел ей Маркус. — Я где-то читал, что он — панацея от всех болезней.

Они утолили голод сандвичами с ветчиной и сыром. Ровный гул моторов отделял их от похитителей прозрачной стеной, и время от времени казалось, что они одни в самолете, но, разумеется, это была только иллюзия. Маркус держал Рафаэллу за руку, ища на ее лице следы усталости и страдания, но лицо девушки было на удивление безмятежным.

— Я говорил тебе, что у меня не было ни единого ночного кошмара с тех пор, как ты взяла все это в свои руки?

— Что значит «взяла в свои руки»?

— Это означает, что ты сумела подчинить меня себе, целиком и полностью.

— Приятно слышать — выходит, что я выбилась в начальники. А что еще за кошмары?

Он рассказал ей о своем отце, Неудержимом О'Салливэне, человеке с глазами фанатика на мертвенно-бледном лице, чьим единственным оружием было бойкое перо и который ни разу в жизни не ударил ногой по мячу, зато умело цитировал хлесткие высказывания профессиональных спортсменов. Всю свою жизнь он отчаянно боролся за справедливость и честную игру, а когда Маркусу было одиннадцать, отца убили, и почти наверняка это сделал могущественный, недосягаемый для правосудия человек по имени Карло Карлуччи.

— Его убили на наших с мамой глазах, тремя выстрелами, — продолжал Маркус. — С тех пор меня постоянно преследовал этот кошмар, он стал совершенно невыносимым, когда я оказался во Вьетнаме, приобрел там дополнительную остроту, превратился в изощренную пытку. И так продолжалось все эти годы. — Он улыбнулся и добавил: — Благодаря тебе, Раф, случилось чудо: наваждение исчезло, и, похоже, навсегда.

— У тебя есть мама?

Он усмехнулся и рассказал ей о Молли.

— Сильная она женщина, моя мать, а какое у нее большущее сердце, под стать мускулатуре, а как любит поговорить, дать совет на любой случай жизни… — Mapкус налил Рафаэлле еще сока, заставил съесть еще один сандвич и заметил, что глаза у нее слипаются. Ее рассказ об отчиме и «Вирсавии» может подождать — времени у них предостаточно, торопиться некуда. Она нужна ему сильной.

Рафаэлла спала, и он тоже уснул. Впереди была неизвестность, но хорошая форма, подумал он, засыпая, в любом случае необходима им обоим. Проснувшись ночью, он услышал голос надзирательницы:

— Вы сделали ужасную глупость, мистер О'Салливэн. Похоже, общество двух сонь ей наскучило, и она решила поболтать. Интересно, как долго она вынашивала в уме эту фразу?

— Возможно, — вяло отозвался Маркус. — И у гениев случаются промашки.

— Вам не стоило гадить мистеру Джованни.

— Это любопытно. Только вот не думаю, что вам известно, чем это я ему так насолил.

Она неопределенно кивнула головой, но Маркус был уверен, что она не знает, в чем он провинился, и это задевает ее за живое. Она была пешкой, наемным исполнителем, не больше. На вольных хлебах или в штате у Джованни? Как бы там ни было, с заданием она пока справлялась.

Доминик, однако, действовал с невероятной быстротой. Это производило сильное впечатление, вот только роль, отведенная в этом спектакле Маркусу, была ему в высшей степени противна. Интересно, чей это самолет. Доминика? Нет. Он вспомнил о Марио Калпасе. У него тоже был самолет, возможно, это он и есть.

— Наверняка тут все дело в ней. — Женщина ткнула револьвером в сторону Рафаэллы. — Он ясно сказал: не убивать. Наверное, сам хочет. Бывшая любовница?

— Да нет, она — его биограф.

«Медсестра» презрительно хрюкнула. «Мерзкая баба», — подумал Маркус. Было уже за полночь. Он ждал, когда эта стерва заснет.

Итак, у нее приказ не убивать Рафаэллу. Маркус прекрасно понимал: если вдруг понадобится, эта дамочка не моргнув глазом прикончит и Рафаэллу, и его — любого, кто попадется ей под руку.

— Она — замечательный писатель, — сказал Маркус.

— Чушь. Будь она писателем, не валялась бы тут вся в крови.

— Разносторонне талантлива. «Медсестра» снова противно хмыкнула.

— Кстати, у вас случайно нет сестры по имени Тюльп? Она жила в Мангейме.

— Нет.

— Странно. Вы на нее чем-то похожи.

Она так и не представилась, но Маркусу было все равно. Хорошо уже, что она замолчала и отвернулась от него, тупо уставившись в темноту за окном.

Проснувшись, Рафаэлла первым делом попросилась в ванную.

— С тобой все в порядке? Поклянись.

— Да, — твердо сказала она, и Маркус поверил. Он помог Рафаэлле подняться, чувствуя, что проклятая баба внимательно следит за каждым движением. Неужели она так и не вздремнула? Он подождал у двери ванной, а затем потребовал у охранников принести еды. Когда Рафаэлла вышла из ванной, Маркус сразу понял, что она вполне готова для дела, любого дела. Перед ним стояла прежняя Рафаэлла.

Уничтожив новую порцию апельсинового сока, девушка ощутила такой прилив сил, что, казалось, могла бы сейчас без труда совладать с этой «медсестрой», которая сидела в прежней позе, с пистолетом в руке, и наблюдала за ними. От ее бездушного сверлящего взгляда становилось не по себе.

Рафаэлла поглядела на Маркуса, затем приблизилась к нему настолько, что они едва не столкнулись лбами, и прошептала:

— Доминик Джованни — мой отец.

Результат превзошел ее ожидания: Маркус был потрясен. Впервые она видела его таким — ошеломленным, утратившим дар речи. А ведь временами Рафаэлле начинало казаться, что ее уравновешенного, сладкоречивого Маркуса просто невозможно застать врасплох. На этот раз, однако, он был буквально ошарашен.

— Боже мой, — наконец выдохнул Маркус, вскинув брови. — Честное слово, это не укладывается в голове.

— Моя мать замужем за Чарльзом Уинстоном Ратледжем. Это подсказка на тот случай, если ты сам не улавливаешь связь.

— Боже мой, — повторил он.

— Доминик давно забыл о ней. У нее та же фамилия, что и у меня, — Холланд, но когда они встретились, он знал ее как Маргарет Пеннингтон. Между прочим, она была тогда очень богата — да и сейчас тоже. Просто ее дядя и тетка настояли, чтобы она взяла их фамилию, иначе не было бы отбоя от охотников за богатыми наследницами.

— Твои глаза… черт возьми, твои глаза. Ведь я заметил в них что-то знакомое. Они такого же цвета, как у Доминика.

— Надеюсь, это все, что я унаследовала от отца. Моя мать лежит сейчас в коме — в ее машину якобы случайно врезалась на своей Сильвия Карлуччи Джованни. Для Чарльза эта версия, может, и годится, но я в нее не верю — слишком невероятное совпадение.

Маркус уставился на нее:

— А я-то думал, что ты от моих секретов обалдеешь. Куда там — мы с тобой в разных весовых категориях.

— Тогда сиди и слушай. Даже мне трудно во все это поверить. Моя мать вела подробный дневник. Я не подозревала об этом до того дня, когда в нее врезалась Сильвия или еще кто-то. Через некоторое время после несчастного случая я обнаружила дневники и прочла их от корки до корки. Помнишь ту красную тетрадь, в наш первый вечер на пляже? Это был один из ее дневников. Все это так грустно, Маркус, так печально. Короче, Чарльз тоже наткнулся на эти дневники и прочитал их, примерно год назад. Я полагаю, он решил убить Доминика, отомстив ему и избавив от него жену и весь мир раз и навсегда. Эта картина — «Вирсавия»… по-моему, он видел в этой библейской истории некую аналогию: царь Давид, то есть он, Чарльз, посылает на верную смерть человека, который все еще обладает мистической властью над его любимой. Возможно, подобное толкование притянуто за уши, но мне оно представляется единственно разумным.