Срезанная ветвь (СИ) - Скоробогатов Андрей Валерьевич. Страница 34

Внутри шатра расположились два старых, набитых соломой матраса, обгоревший чайник, грязная сквородка, сигареты, пачка чая и несколько пледов.

Отец прочёл название упаковки сигарет.

— «Яскинский знамённый табачный завод имени М. Санджиева». Два каких-то бобыля, судя по всему, — предположил отец. — Наверное, те самые, что на нас охотились. Что ж, давай остановимся и подождём их.

— В избу идти не будем? Там печку можно натопить.

— Не будем. Засядем в машине, тут тоже тепло.

Мы подогнали машину к избе — так, чтобы было удобнее, в случае чего, и обороняться, и поскорее уехать. Снова разожгли костёр, подкинули дров. Через час — разогрели сухпайки. Ещё через час — сделали вылезку в окрестности. Следов от хозяев шатра толком не было — то ли они топали по грязи дороги, то ли уплыли по растаявшему озеру.

Ещё через час мы достали топоры, выломали замки и проверили избушки. Ничего, кроме егерьских припасов там не оказалось. Самих егерей тут не было несколько месяцев — явно больше, чем с последнего возможного появления Ануки.

— А шатёр стоит от силы неделю, — предположил отец. — Как раз, когда было зафиксировано телепортационное возмущение. Всё сходится, они могли её видеть. Ошибки быть не должно. Телепортация явно была отсюда…

Тщательно изучив поляну и груды мусора, мы сделали вывод, что неделю назад здесь стояло ещё два или три шатра. Полдня прошли незаметно. В итоге посовещавшись, мы решили переночевать, а затем отправиться искать следы в пяти километрах севернее.

Дежурили по очереди, я успел поспать четыре часа, отправил спать Степана, а сам залез в телефон.

Сеть здесь, разумеется, не ловила. Что-то накатило, и прошёл по старым перепискам, закэшированным сообщениям. Сперва — от Нинели Кирилловны, затем от Аллы, затем от Самиры. Затем — снова от Нинели Кирилловны. Интересно, где она сейчас? С кем? Получила ли моё послание через Волкоштейна-Порея и через телевизионное интервью?

А главное — ждёт ли меня после всего этого?

Меня уже основательно клонило в сон, когда я в очередной раз подкинул дров в костёр, расположенный между машиной и шатром, а затем уселся обратно на сиденье. Поэтому шевеление внутри шатра я посчитал галлюцинацией и игрой сумеречных теней.

Но секундой спустя я схватился за мушкет и хлопнул по ноге отца, улёгшегося в разложенное сиденье рядом.

— Смотри!

Внутри шатра кто-то сидел. Я не видел, как он вошёл, и точно знал, что весь день шатёр стоял пустой. Отец сообразил быстрее меня.

— Чуешь? Сила…

И я почуял. Это был не дым и не жар от костра — мощь, ядовитое жжение на коже, которое я уже испытывал при встрече с Елизаветой Петровной.

Когда мы вышли из машины, по краям поляны синхронно загорелись факелы. Десятки, сотни факелов. Я опустил мушкет — в ситуации, когда вас всего трое, и ты полностью окружён, полагаться стоит либо на счастливый случай, либо на дипломатию. Именно тогда я понял, насколько же самоубийственное мероприятие у нас было. Безумное. Опасное.

Из шатра вышел мужчина, и я понял: его бронзово-зелёному лицу могло быть и тридцать лет, и пятьдесят, и даже пару тысяч, как и моей душе.

— Разбудите третьего, говорящие с драконами, — сказал он на чистейшем русском. — Он должен слышать.

— Мы пришли поговорить, — сказал отец и демонстративно положил оружие на пол. — Мы хотим знать о девочке.

— Я знаю, — сказал тонмаори и снова скрылся в шатре.

Я дошёл до машины, растолкал Степана. Увидев, что происходит, он сперва забился в угол, но затем напялил куртку и вылез, приговаривая:

— Ой блин. Ой блин. Ой блин…

Вождь — так я решил его называть — появился снова, сжимая в зубах дешёвую папиросу. Он деловито вытащил из шалаша матрасы, бросив их на грязную почву около костра, а я гадал — сколько в нём процентов? Примерно как в Елизавете, наверное. Может, чуть меньше.

— Сядьте, — сказал он.

Мы сели — рядом, бок о бок.

— Ты знаешь о девочке, Вечный? — спросил отец. — Знаешь, где она?

— Слышал. А зачем она тебе? А главное — зачем она ему?

Он кивнул в мою сторону.

— Ты знаешь, кто он такой? — спросил отец, сделав акцент на слове «такой» — то есть без агрессии, осведомляясь.

— Знаю, говорящий с драконами. Он предатель. Он предал дело, которому служил много веков. Предал его ради любви. И ради созидания мира, в котором мы живём. Но надолго ли предал?

Вечный смотрел мне в самую душу, а я чувствовал, как у меня в голове вращаются галактики.

— Надолго, — заверил его я. — Навсегда.

— Зря, — сказал он и сделал затяжку. — Ты же понимаешь, что мир уже не спасти? Сорви плод. Тебе нечего здесь делать, твоё место там, на севере. Как и тебе, отец предателя. Ну-ка, переносчик.

Степан вдруг приосанился, посмотрел вперёд стеклянными глазами, пропел:

— Хоп, мусорок, не шей мне срок. Машина «Циммера» иголочку сломала…

Воздух качнуло около моего правого уха. Я резко обернулся — отец, который сидел рядом со мной, исчез.

— Отец!! Что ты сделал с отцом⁈

— Он давно хотел отпуск. Отправил домой, — расплылся в улыбке вечный. — А тебя…

— Стой! Секунда! Где Анука⁈ — спросил я.

— Её здесь нет. Она ушла два месяца назад. Перенос, который вы засекли — это мой перенос…

Он тоже телепортатор. Он тоже сильный телепортатор, понял я — мы взяли ложный след.

— Где она⁈

— У неё теперь другой дом и другие планы. И у нас на неё — другие планы. Девочка не хочет с тобой общаться. Займись делом…

Сознание померкло. Стало жарко, тошнотворно, сыро, мокро. Ноги подкосились, я упал. Но очень скоро пришёл в сознание, поднялся и осмотрелся.

Я был в тесной землянке. Здесь было темно, но где-то там, снаружи, пели птицы. Свет шёл через открытую дверь, я шагнул в неё и нос к носу столкнулся с солдатом в незнакомой броневой униформе.

Солдат дважды выстрелил в меня — в бедро и в живот. Кольцо-автощит, которое я успел зарядить перед последней поездкой — не подвело.

— Who… who are you, motherf…ker⁈ (Кто ты, твою мать⁈) — услышал я вопрос.

— Where I am? I’m… was teleported (Где я? Меня телепортировали).

— Winnipeg! Fucking Winnipeg! (Виннипег! Е…ый Виннипег!), — ответили мне.

Часть II

Титаномахия. Глава 23

Наверное, примерно в четверти случаев я реинкарнировался в тело двойника, который сидел в окопе, или в военном бункере, где-то в укрытии недалеко от фронта, или просто будучи гражданским рядом с фронтом. По видимому, это помогало достаточно успешно и быстро возненавидеть мир, в который я приходил.

Чаще всего, это была какая-нибудь совсем неправильная война — или гражданская, или война на территории моей Родины, или, того хуже, постапокалиптическая война на обломках того, что когда-то являлось моей Родиной.

По счастью, в этой жизни всё начиналось не так. Я успел увидеть и другие стороны этого мира — увидеть его красоту, прекрасных женщин и сложность миропорядка. И с родиной здесь было всё более чем в порядке — по крайней мере, для конца двухтысячных, которые были неспокойными в большинстве реальностей. Желание усекать лишние ветви всё ещё теплилось во мне, но тот факт, что я внезапно оказался в окопе в зоне боевых действий — ни прибавило, ни убавило у меня желания продолжать здесь жить и трудиться во благо мира.

К первому солдату, пригнувшись, подошёл ещё один, с удивлением на меня воззарившийся. Возникла короткая пауза, когда никто толком не знал, как поступать. Эту паузу я заполнил мыслительным процессом.

Услышав про Виннипег, я прикинул ситуацию. Итак, это западное полушарие. Точка, равноудалённая и от Антарктиды, и от Москвы. Место схватки Норвежской империи и Луизианы, которую можно было назвать союзнической. Осталось не ошибиться с тем, на какой стороне фронта я очутился. У обоих солдат были типичные реднечьи морды — нормальные тридцатилетние мужики из американской глубинки, которые могли оказаться что с той, что с другой стороны фронта.