Укрощение - Лэкберг Камилла. Страница 12

— Как у тебя дела? — спросила Анника, положив руку ему на плечо — и он поймал себя на том, что стоит с кофейником в руке.

— Меня по-прежнему мучает бессонница, — проговорил мужчина и налил себе кофе. — Ты хочешь?

— Да, спасибо, — ответила секретарь и потянулась за чашкой.

Эрнст прибежал из кабинета Мелльберга, явно надеясь, что перерыв на кофе в кухне будет означать лично для него что-нибудь вкусненькое. Когда коллеги уселись, пес забрался под стол, пристально следя за каждым их движением.

— Не давай ему ничего, — сказала Анника. — Он становится таким толстым, что это уже не на пользу. Рита делает все от нее зависящее, чтобы выгуливать его, но она не успевает давать ему ту нагрузку, которая необходима, чтобы компенсировать такое обжорство.

— Ты сейчас о ком — о Бертиле или об Эрнсте? — усмехнулся ее собеседник.

— Ну, это, без сомнения, относится к обоим. — Женщина скорчила гримаску, но тут же снова приняла серьезный вид. — Как ты себя чувствуешь, если серьезно?

— Со мной все в порядке, — произнес Молин и увидел скептическое выражение лица Анники. — Правда. Я только плоховато сплю по ночам.

— Тебе помогают с Тувой? Тебе необходимо отдыхать, чтобы все успевать.

— Родители Пии очень меня поддерживают, и мои родители тоже, так что все в порядке. Но… Мне так ее не хватает. И в этом никто не может мне помочь. С одной стороны, я благодарен за все прекрасные воспоминания, которые у меня остались, с другой — мне хотелось бы вырвать их из души, потому что от них особенно больно. А я больше не хочу так!

Полицейский подавил всхлип. Давать волю слезам на работе он не хотел. Это была его заповедная зона, в которую он ни за что не хотел пускать грусть и скорбь, иначе ему станет некуда сбегать от душевной боли.

Коллега смотрела на него с сочувствием:

— Как бы мне хотелось, чтобы я могла сказать тебе утешительные и мудрые слова. Но я понятия не имею, что такое потерять близкого человека — и от одной мысли о том, чтобы потерять Леннарта, меня буквально разрывает на части. Единственное, что я могу сказать, — что на все требуется время, и я всегда рядом, если я тебе понадоблюсь. Ведь ты знаешь, что это так?

Мартин кивнул.

— И попытайся хоть немного поспать, — попросила его женщина. — Ты начинаешь напоминать выжатую тряпку. Я знаю, что ты не хочешь принимать снотворное, но может быть, сходить в магазин биодобавок и спросить, чем они могут тебе помочь?

— Да, надо попробовать, — ответил Молин, решив про себя, что ему и правда стоит последовать этому совету. Его ненадолго хватит, если ему не удастся спать по ночам хотя бы пару часов без перерыва.

Анника встала и подлила кофе в обе чашки. Эрнст с надеждой приподнял было голову, лежавшую на лапах, но потом снова разочарованно улегся обратно, поняв, что никаких булочек на его пути, похоже, не встретится.

— Что сказали в других округах по поводу идеи создать профиль злоумышленника? — спросил Мартин, осознанно меняя тему. Забота Анники согревала сердце, однако говорить о том, как он оплакивает Пию, было слишком тяжело.

— Похоже, им эта идея понравилась, — ответила ему секретарь. — Никто из них пока ничего подобного не делал, а все новые зацепки воспринимаются с благодарностью. То, что случилось, потрясло их. Все ведь думают одно и то же — неужели с их пропавшими девочками случилось то же самое, что с Викторией? Само собой, они волнуются, как отреагируют семьи пропавших, когда узнают подробности. Будем надеяться, что это произойдет не сразу.

— Хорошо бы, но я сильно сомневаюсь. Людям свойственна болезненная склонность разбалтывать информацию прессе. Учитывая, сколько медицинских работников видело ее увечья, боюсь, эти сведения просочатся в газеты очень скоро, если уже не просочились.

Анника кивнула:

— Мы наверняка заметим это на пресс-конференции.

— Для нее все готово?

— Да, все в порядке, остался один вопрос — как удержать Мелльберга на расстоянии. Тогда я была бы значительно спокойнее.

Мартин приподнял одну бровь, и его собеседница беспомощно подняла ладони:

— Знаю-знаю, ничто не может помешать ему прийти туда! Даже смерть. Он восстал бы из могилы, как Лазарь, чтобы поприсутствовать на пресс-конференции…

— Не в бровь, а в глаз…

Поставив чашку в посудомоечную машину, Молин двинулся прочь из кухни, но по пути остановился на мгновение и обнял Аннику.

— Спасибо тебе, — проговорил он. — А сейчас мне пора пойти пообщаться с Тирой Ханссон. Она должна уже вернуться из школы.

Эрнст с мрачным видом последовал за ним. Для него перерыв на кофе закончился сплошным разочарованием.

Фьельбака, 1967 год

Жизнь была прекрасна. Все было восхитительно и невероятно и давалось легко и просто. Все изменилось в то жаркое лето. Когда цирк уезжал из Фьельбаки, Владек Ковальский не поехал с ним. Вечером после последнего представления у них с Лайлой было назначено свидание, и он, словно по молчаливому уговору, упаковал свои вещи и пошел с ней в ее квартиру. Ради нее он пожертвовал всем. Отказался от матери и братьев. От своей прежней жизни и своей культуры. От всего своего мира.

С того момента они были так счастливы вместе — девушка даже не представляла себе, что такое счастье возможно. Каждый вечер они засыпали в объятиях друг друга в ее кровати, которая была слишком узка, однако вмещала их обоих и их любовь. Дом был на самом деле маловат — однокомнатная квартирка с кухонным уголком, однако Владеку, как ни странно, здесь все нравилось. Они тесно прижимались друг к другу, и их любовь росла с каждым днем.

А теперь требовалось место еще для одного члена семьи. Рука молодой женщины невольно тянулась к животу. Пока небольшая выпуклость была незаметна для посторонних глаз, однако сама она невольно то и дело гладила свой округлившийся живот. Ей даже хотелось ущипнуть себя за руку, чтобы убедиться — это не сон, они с Владеком действительно станут папой и мамой.

Во дворе перед многоэтажкой показался ее любимый — он всегда появлялся в это время, возвращаясь с работы. И до сих пор по всему телу Лайлы словно пробегал электрический разряд, когда она видела его. Казалось, мужчина почувствовал на себе ее взгляд, потому что он поднял голову и посмотрел на их окна. Широко и нежно улыбаясь, он помахал ей рукой. Хозяйка помахала в ответ и снова провела рукой по животу.

— Как папа себя чувствует? — спросил Юнас, целуя мать в щеку, а затем уселся за кухонный стол и попытался изобразить улыбку.

Хельга, казалось, не слышала вопроса.

— Какой ужас — то, что случилось с этой девочкой из конюшни, — проговорила она и поставила перед ним блюдо с только что испеченным кексом, нарезанным на ломтики.

Ее сын взял верхний ломтик и откусил большой кусок:

— Ты меня балуешь, мама. Вернее, скорее все еще меня откармливаешь.

— Ну да. В детстве ты был таким тощим! Все ребрышки можно было пересчитать.

— Знаю-знаю. Я слышал тысячу раз, какой маленький я был, когда родился. Но сейчас я почти метр девяносто, и никаких проблем с аппетитом у меня нет.

— Очень хорошо, что ты кушаешь — учитывая, как много тебе приходится двигаться. Вся эта беготня… Это все не на пользу.

— Да ну что ты, моцион, как известно, очень полезен для здоровья. Ты никогда не занималась спортом? Даже в молодости?

Ветеринар потянулся за новым куском кекса.

— В молодости? — усмехнулась фру Перссон. — Ты говоришь это таким тоном, словно мне уже пора на свалку.

Она говорила строгим тоном, однако не могла сдержать смеха, от которого невольно подрагивали уголки губ. Сын всегда заставлял ее улыбаться.

— Ну, насчет свалки я бы не сказал, — заверил он мать. — Я употребил бы слово «антиквариат».

— Слушай, ты! — воскликнула женщина и слегка шлепнула его по плечу. — Будешь так себя вести — не будет тебе больше кекса и домашней еды. Придется довольствоваться тем, что ставит на стол твоя Марта.