Жаворонок Теклы (СИ) - Семенова Людмила. Страница 73

Супруги и их товарищи надеялись на дипломатическую культуру и этику, позволяющую манипулировать даже самыми важными людьми так, что это нисколько не заденет их самолюбия. В крайнем случае пункт о стерилизации, которым они готовы были пожертвовать, мог отвлечь внимание от базовых моментов.

Однако эти надежды рухнули: правительство не одобрило проект и отказало в финансовой помощи. И никогда прежде Айвар не видел свою вспыльчивую от природы жену в такой степени отчаяния, как в тот вечер.

— Ты знаешь, чем это мотивировано? — сказала она ему вполголоса, но на страшном надрыве. — Они не желают поощрять деятельность людей, которые ставят под сомнение правильность нынешнего курса, подрывают доверие народа и внушают ему ложные ценности. По мнению государства, статистика женской и детской смертности преувеличена, а пути, которыми мы предлагаем это исправить, противоречат принципам, завещанным предками и христианской церковью. Тем более, среди учредителей сети есть иностранцы, а они же спят и видят, как бы нас развратить, сократить наше население и превратить в рабов...

Айвару и самому показалось, что из-под него выбили почву. Он предполагал, что такой смелый проект протолкнуть будет очень сложно, но почему-то в этот раз в нем горела какая-то шальная интуитивная установка, что им удастся победить. Схожие чувства он когда-то испытывал, выходя на старт перед соревнованиями, только в этот раз на кону был не значок и не гордость одной больницы.

Он долго молчал. Налия тем временем перевела дух и, закурив, добавила:

— Те, кто поумнее, вспомнили о евгенике, а самые тупые — о древней Спарте со сказками про сбрасывание больных со скалы. Напоследок «сразили» отличным аргументом: как я могу рассуждать о материнстве и детстве, не имея собственных детей? Разве у меня есть право распоряжаться чужими судьбами, да еще учить будущих матерей, что можно безнаказанно убить своего ребенка? И тогда...

— Что? — спросил он, взглянув на нее с тревогой.

— Тогда я ответила: «Я уже дала своим детям самое лучшее, что могла: не вынудила их родиться в такой стране».

— Это было, конечно, опрометчиво. Может быть, зря ты отговорила меня пойти с тобой, но скорее всего, я бы сказал то же самое. Надеюсь, на нас за это не решат отыграться по полной.

— Да плевать, — устало произнесла Налия и села рядом, — пусть теперь уже думают что хотят, я больше не собираюсь ничего доказывать.

— Ты что же, опускаешь руки? Но на государственной поддержке мир не заканчивается, есть также частные и иностранные фонды, а ты сама рассчитывала на приток инвестиций. Если госпиталь Красного Креста удалось поднять до такого состояния, что не стыдно показать ни политикам, ни туристам, то рано или поздно получится и с другими проектами.

— Какие теперь могут быть инвестиции, романтичный ты мой? Ты понимаешь, что те люди из-за рубежа, которые искренне хотели помочь, блестящие профессионалы, труженики, теперь себя чувствуют так, будто им в этой, с позволения сказать, стране, наплевали в душу? Что они посоветуют своим соотечественникам и коллегам держаться отныне от Эфиопии подальше, как от чумы?! Потому что здесь их помощь, оказывается, не только лишняя, но и противоречит нашим незыблемым духовным ценностям! Ты думаешь, такое можно простить?

Налия посмотрела мужу в глаза и почему-то притихла. Ей стало ясно, что он гораздо больше думает о том, как пострадают беззащитные люди, не виноватые в том, что родились в столь подлом государстве, чем о раненом достоинстве медиков и чиновников. Оба понимали суть этой идеологии: планирование здорового потомства нанесло бы большой удар по мафии попрошайничества, которая использовала детей с врожденными патологиями, выкупая их у родителей, и по благотворительным инвестициям с Запада, которые держались на разрекламированном образе увечного ребенка. Но неужели Айвар еще на что-то надеялся?

— Ладно, милый, — произнесла она, хотя прежде никогда его так не называла. — Ты прости, что нет сегодня хороших новостей... Но что же, не жить теперь из-за этого? Давай выпьем кофе.

Вечер вроде бы закончился мирно, но на следующий день Налия все-таки отважилась на опасный разговор. К этому времени супруги уже поужинали и она, как обычно, отпустила прислугу, приняла вечернюю ванну и пришла к Айвару в спальню.

— Айвар, я хотела тебе кое-что сказать, но откладывала до того, как разрешится ситуация с грантом, а теперь уже смысла нет, — начала она. — У меня есть друзья в Западной Европе, интернациональная команда, которая хочет раскрутить новый бизнес. Он имеет отношение к медицине, хоть и косвенное. В основном это сфера красоты, полезных привычек и прочее, что сейчас в моде... И они меня приглашают. Это, конечно, шанс, который нам только предстоит реализовать, и несколько лет уйдет на адаптацию и неудобства, но потом мы сможем начать нормальную жизнь, в стране, где к своим и к чужим относятся по-людски.

Он выслушал все до конца, однако смотрел на жену безмолвно и неопределенно, так что ей пришлось его окликнуть:

— Ну так что, Айвар, ты вообще меня слушаешь?

— Я тебя слушаю, просто ты не задала ни одного вопроса, поэтому и молчу. И как я понимаю, самого главного ты еще не сказала?

— Верно, — произнесла Налия уже более уверенно. — Я все продумала, проблема только в деньгах. Это в Эфиопии мы с тобой шикуем, а на Западе бизнес требует гораздо большего. К тому же, для получения вида на жительство желательно купить недвижимость. Кредиты в Африке брать страшно, так что вложить солидный капитал не получится без разговора со стариками, и тут очень понадобится твоя помощь. Я до них пока не достучалась, но тебя они должны послушать. Ну и еще надо не попасть впросак с эфиопскими деловыми навыками, которые только здесь на вес золота. Да знаешь, это не так страшно, как жить здесь! Даже если вложенное не окупится, если бизнес не выгорит, я готова рискнуть. В Европе работу и крышу над головой всегда можно найти, и к последнему нищему отношение лучше, чем к нам здесь.

— Налия, ты все время говоришь то «я», то «мы», — осторожно заметил Айвар. — Так о ком на самом деле идет речь? Или ты уже решила за нас обоих?

— А ты что, откажешься от такого предложения? Ну да, никто не обещает золотых гор и гражданства ЕС на блюдечке, но все можно перетерпеть. У нас с тобой хороший потенциал, и грязная работа уж точно не грозит. Но в крайнем случае я бы и на это пошла, лишь бы забыть об этом страшном сне, который называется Эфиопией.

— Будь, пожалуйста, осторожнее в высказываниях! — сказал Айвар уже сурово. — Это во-первых, а во-вторых — я бы на это не пошел! Я уже миновал такой эмоциональный взрыв, когда тоже думал, что везде будет лучше, чем здесь. Если ты забыла, то я напомню, что меня цивилизованные люди смешали с дерьмом и в спину коленом отправили туда, где, по их мнению, таким и место. Я же хотел! Я надеялся жить честно, развиваться, учиться и работать по европейским нормам, заслужить там уважение, — и что? Не дали! Рылом не вышел даже для того, чтобы просто не мешать мне получить вид на жительство. И ничего, что никаких грехов на мне не было: одни их придумали, другие с радостью поверили. В самом деле, что: с меня-то не убудет!

— Айвар, но ведь в России есть и люди, которые верят тебе, которые тебя уважают и любят! Так почему же ты судишь не по ним? Я тебе ни разу не задавала лишних вопросов, но скажи все-таки: неужели ты не хотел когда-нибудь снова там поселиться? Если не хочешь оставаться в Европе, то мы можем заработать там денег, собрать задел на старость, да просто получить бесценный опыт, а потом податься в Питер. Представляешь, как Павлик был бы рад? Вы же с ним давно родные, он для тебя больше сын, чем для Данэ!

— Да, у меня там есть Павлик, но моя жизнь здесь, с тобой, Налия. И я после этой истории решил, что никогда больше не буду себя подгонять под «достойное» общество, а вытяну его до уровня, который достоин меня. Да, пусть и в Эфиопии. Но не говори, что моя работа здесь никому не нужна.