О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденног - Виницкий Илья Юрьевич. Страница 53

Насколько нам известно, во второй половине 20-х годов драматической версии романа Джавахишвили не было и речь в воспоминаниях идет скорее об устроенном в мае 1925 года в Театре имени Руставели диспуте о романе. О происхождении замысла своего произведения автор рассказал целую историю, которую мы приведем полностью (в русском переводе):

Тридцать лет тому назад я встретил в Джавском ущелье странного незнакомца. Он был крупный, волосатый, лукавый, алчный и в то же время проворный и ловкий. Имя его я позабыл. Через десять лет инженер Фидо Казбеги рассказал нам в грузинском клубе такой анекдот: «Бывший крепостной принес своей княгине подношение: — Здравствуй, Джако! — Мой нижайший поклон княгине! — Что поделываешь, как поживаешь? — Очень хорошо живу! — Қак твое семейство? — Все здравствуют! — Сколько у тебя детей, Джако? — Двенадцать, свет моих очей! — Қак ты умудрился произвести стольких, Джако? — Вот — вот! Так умеет Джако! — отвечал бывший крепостной». Последние три слова были еще сильнее наперчены. Вообще анекдот никогда не удерживается в моей памяти больше пяти минут, но эта непристойность как-то слилась с обликом того джавца, и образ основательно засел в одном из уголков моей памяти. Прошло еще около десяти лет, и совершенно неожиданно образ ожил, обнажился передо мною. Вот как странно рождается иногда тип [12].

Возможно, что слова «так желает Джако», которые, по воспоминаниям Баазовой, публика немедленно связала с «Сосо», и были тем самым «переперченным» «так умеет Джако» («აგრე ვიცის ჯაყომა», «Джако так может», «вот такой я Джако») из неприличного анекдота, рассказанного Джавахишвили (варианты этого выражения несколько раз встречаются в тексте романа). Иначе говоря, грузинская публика поняла эту непристойную шутку (нечто вроде насмешки грибоедовского Чацкого над Молчалиным: «Но чтоб иметь детей, // Кому ума недостава­ло») как намек на то, чтó невежественный Сосо и его подручные сделали в августе 1925 года с Грузией. Впрочем, скорее всего, в мемуарах Баазовой речь идет о несколько более позднем восприятии романа — в период, когда Сталин уже стал диктатором.

Очевидно, соотнесение Джако Дживашвили с Иосифом Джугашвили (отметим паронимию «Джако / Джуга-») было общим местом в дискурсе грузинской интеллигенции конца 1920-х годов, причем связующим звеном в «разговорцах» о вожде СССР было указание на его чужие, горские, осетинские корни. (В грузинской социал-демократической политической мифологии большевистская революция и разгром независимой Грузии иногда объяснялись нашествием «осетинских анархистов, разбойников», воспламененных агитаторами из Москвы.)

Здесь стоит сделать отступление и обратить внимание на то, что, хотя кавказский (горский) мотив в изображении Сталина активно использовался как в советских анекдотах, так и в эмигрантской антибольшевистской прессе с середины 1920-х годов, до начала 1930-х речь всегда шла о грузинском происхождении советского вождя (общая для противников революции тема инородцев, разрушивших империю). Так, 23 января 1926 года парижское «Возрождение» поместило фельетон против Стали­на, в котором назвало его «грузинской лисой» («le rusé géorgien») и дало стереотипное описание его портрета, нашедшее отражение в целом ряде карикатур второй половины 1920-х–1930-х годов:

Физия каторжная, что и говорить. Густая шапка волос, густые усы, точно грим, нацепленный на верхнюю губу, брови в виде вопроси­тельного знака и глаза — слегка прищуренные, левый откры­тый. Вся голова сидит низко на плечах, точно насторожилась [13].

В том же издании во второй половине 20-х годов печатались стихотворные памфлеты против «Сосо» Джугашвили («ишака Джугашвили»), подписанные именем Lolo (псевдоним Леонида Мунштейна). В этих сатирических текстах-агитках (дальних родственниках мандельштамовской инвективы, о которых он если и мог знать, то только понаслышке) неизменно подчеркивался кавказский (грузинский) мотив. Вот, например, стихотво­рение «Почти баллада», напечатанное 2 декабря 1926 года:

В тишине кремлевских спален

Реет сон... Глухая ночь.

Но не спит товарищ Сталин —

Тщетно думу гонит прочь.

Не находит он покоя,

Не смыкает черных глаз...

Вспоминает ли с тоскою,

Свой погибельный Кавказ?

Как он кушал чахохбили,

И шашлык, и чихартму?

Как папаша Джугашвили

Провожал его в тюрьму?

Нет, не спит товарищ Сталин,

Потому-что «пэтриот»:

Он крамолой опечален...

Ах, крамола сеть плетет, и т. д. [14]

Еще один пример такого шовинистического по своему характеру стихотворного памфлета — «Богатый духан» бывшего сатириконовца Валентина Горянского (настоящее имя — Вален­тин Иванович Иванов), напечатавшего в газете «Возрождение» целую серию рифмованных памфлетов-эпиграмм о «Сосо» (имя, которое он неизменно рифмовал со словом «колесо»):

Стоит духан,

В духане диван,

На диване Сосо —

Один глаз колесо,

Другой глаз колесо, —

Два колеса,

Ва, Сосо!

Грузинский краса,

Московский хан.

<...>

Кахетинское пьет, —

Савсем Тифлис!

Богатый духан.

А Сосо великий хан,

Угощает гостей,

Ждет вестей [15].

Образ Сталина связывался Горянским с грузинской музыкой и танцем, вовлекающими в свою орбиту всю Россию и сопровождавшимися говорящей аллюзией на некрасовскую поэму «Кому на Руси жить хоршо?»:

Сосо лезгинку пляшет

За бойкою зурной,

Спешит и землю пашет

Пятою озорной.

Испуганные черти

Следят в полночный час

Веселье русской смерти,

Ея разгульный пляс.

Благоухай, лилея!

Любого вопроси

Жить стало веселее,

Вольготней на Руси... [16]

Сталин в таких шовинистически окрашенных стихотворных сатирах изображался как хитрый, завистливый, злобный, необразованный и мстительный восточный деспот («Сосо хан» в рифмованных памфлетах Горянского) — своего рода «негатив» описанного Олегом Лекмановым образа мудрого, доброго и щедрого вождя в советской поэтической сталиниане [17].

Осетинский мотив (эхо «осетинского вопроса», обострившегося в Грузии в 1920-е годы) в характеристике кремлевского горца возникает в эмигрантской прессе значительно позже, после публикации в 1932 году написанных по-немецки мемуаров друга юности, а потом политического врага диктатора, писателя-эмигранта Иосифа Иремашвили. Приведенные Иремашвили сведения об этнических корнях диктатора впоследствии процитировал Лев Троцкий, говоря об отце Джугашвили в первом томе книги о Сталине: «грубая неотесанная фигура, как и все осетины, живущие в высоких кавказских горах». Осетинским происхождением Сталина Троцкий (несомненно знакомый и с рус­-ской романтической традицией изображения горцев) объяснял и характер своего главного врага: «Осетины известны своей мстительностью. У них сохранялись еще, по крайней мере в годы юности Сталина, обычаи кровавой мести из рода в род. Сталин перенес этот обычай в сферы высокой политики» [18]. Еще раньше (если верить Дмитрию Волкогонову) «кровавым осетином, не знающим, что такое совесть», назвал Сталина в своем кругу Григорий Зиновьев [19].