О чем молчит соловей. Филологические новеллы о русской культуре от Петра Великого до кобылы Буденног - Виницкий Илья Юрьевич. Страница 58

[39] Даль В. Толковый словарь... Т. 1. С. 140.

[40] Есенин С. А. Стихотворения и поэмы. Л., 1986. С. 161.

[41] Герштейн Э. Г. Мемуары. СПб., 1998. С. 51.

[42] См. дискуссию «Мы живем, под собою не чуя страны»: что на самом деле это значит», 4 июня 2020 года: https://polit.ru/article/2020/06/04/mandelshtam/

[43] Жолковский А., Панова Л. Больше чем мастер. Поэтика и прагматика антисталинской эпиграммы Мандельштама // Звезда. 2020. № 9.

[44] Песни русских поэтов: конец XVIII — начало XX века. Ленинград, 1973. С. 172.

[45] Цит. по: Власть и художественная интеллигенция: документы ЦК РКП(б)-ВКП(б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике, 1917–1953 гг. М., 1999. С. 234.

[46] Аллилуева С. И. Двадцать писем к другу. М., 1990. С. 92.

[47] Javakhishvili M. Rcheuli tkhzulebani ekvs t’omad. Т. 1. Tbilisi, 1961. С. 409.

[48] См.: Морев Г. Поэт и Царь. Из истории русской культурной мифологии: Мандельштам, Пастернак, Бродский. М.: Новое издательство, 2020.

«ЗАВЕЩАНИЕ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА»

Как сделана одна грандиозная мистификация [1]

Литературная, стиховая личность Есенина раздулась до пределов иллюзии. Читатель относится к его стихам как к документам, как к письму, полученному по почте от Есенина. Это, конечно, сильно и нужно. Но это и опасно. Может произойти распад, разделение — литературная личность выпадет из стихов, будет жить помимо них.

Ю. Тынянов. Промежуток

Не Сезанны, не вазы этрусские

Заревеют в восстании питерском.

Золотятся в нем кудри Есенина.

Николай Клюев

Некогда Ф. М. Достоевский вывел из своего собственного опыта участника спиритического сеанса общечеловеческий «закон неверия»: если я не желаю вполне верить во что-либо, то «ника­кие доказательства меня уже не поколеблют более никогда» [1]. Действительно, сколько бы аргументов ни приводили серьезные и честные ученые в опровержение теорий (большевистского-чекистского-еврейского-масонского) заговора против Есенина, упрямые конспирологи остаются на своих позициях. В свою очередь, серьезные историки литературы зачастую с презрением относятся к любым «народным» фантазиям и слухам, не подкрепленным какими-либо документальными данными. А ведь даже самые бесстыдные и безумные мистификации, фальсификации и легенды могут быть, при методологически правильном подходе, по-своему информативны и культурно значимы [2].

В предлагаемой новелле мы хотели бы увести бурную (еще недавно) политическую дискуссию о виновниках смерти поэта и фальсификаторах истории в более спокойное, как нам кажется, русло. Мы расскажем об одной из самых экстравагантных (если не самой экстравагантной и абсурдной) версий смерти Есенина и посмертной судьбе его знаменитого предсмертного стихотворения. Сразу заметим, что нас интересует здесь не столько реальный С. А. Есенин, сколько культурно-мифологическая фантазия выведенного нами на чистую воду истории создателя безумной легенды о русском поэте и его американской возлюбленной. Чернильница и ваза

В замечательной статье русского писателя и американского слависта Владимира Федоровича Маркова «Легенда о Есенине», вышедшей в журнале «Грани» в 1955 году, «неудача» предсмертных стихов поэта «До свиданья, друг мой, до свиданья» объясняется его безвкусной, почти «оперной», хотя и ужасной, смертью: «вскрытые вены, кровь в этрусской вазе, последние стихи кровью, завещание (сердце — Райх, кровь — Дункан, мозг — С. Толстой)» [3]. Это по меньшей мере странное завещание, к которому Марков, судя по всему, отнесся вполне серьезно, несомненно восходит к сведениям, приводимым в известных ему воспоминаниях известного американского импресарио Сола Юрока [Sol Hurok] — организатора скандального турне Дункан и Есенина по Америке в 1922 году [4].

Как установил английский есениновед Гордон Маквей, приводимые Юроком сведения, в свою очередь, восходят к некой загадочной англоязычной публикации, начинающейся указанием на место и время сообщения «Москва, 14 ноября» [5]. В распоряже­нии Маквея была только вырезка этой статьи, присланная ему из Танцевальной коллекции Нью-Йоркской публичной библиотеки. Где именно вышла эта публикация, почти полностью приведенная им в книге о Есенине и Айседоре, исследователь не знал [6].

Отголоски этой истории мы находим (без указания на источник) в разных американских газетах и журналах 1950–1980-х годов. В России она стала известна лишь в начале XXI века (по всей видимости, благодаря книге Маквея). Об удивительном завещании Есенина с негодованием писал в 2006 году сторонник теории заговора против русского поэта, дважды окончивший Высшую партийную школу при Крайкоме КПСС доктор философских и медицинских наук Е. В. Черносвитов (это завещание, утверждал он, было выдумано американцами, чтобы опорочить нашего народного стихотворца) [7]. В свою очередь, Алла Марчен­ко в статье 2011 года называет «этрусской вазой» чернильницу в номере «Англетера» («Интернационала»), в котором поэт покончил с собой в ночь на 28 декабря 1925 года: «Айседора, когда ей об этом рассказали, узнала по описанию свой последний подарок: крохотную этрусскую вазу» [8].

Живучесть этого мифа в значительной степени объясняется важностью для есениноведов темы таинственной чернильницы, каким-то образом связанной с Айседорой Дункан. На самом деле в легенде о смерти поэта контаминируются две реальные чернильницы — та, что была в номере «Англетера» (сторонники теории заговора видят в ней доказательство того, что в ту роковую ночь у поэта были чернила и ему не нужно было писать кровью, и, следовательно, он был убит врагами), и та, которую Есенин купил для Айседоры в 1922 году. Последняя долгие годы простояла на его письменном столе в доме на Пречистенке и досталась потом секретарю (и переводчику) Дункан Илье Шнейдеру, от которого перешла к известному есениноведу Ю. Л. Прокушеву и в итоге, по всей видимости, «осела» в Музее Есенина в Москве [9].

На периферии мифа о самоубийстве Есенина находится и некая «античная» ваза, так же как и чернильница, представленная на фотографии номера в «Англетере», в котором поэт покончил с собой.

Можно сказать, что фантастическая версия, которую приводит в своих мемуарах Юрок, вписывается в символический интерьер последнего приюта Есенина и причудливым образом соединяет мотивы «чернильницы» и «вазы» в легенде о смерти поэта.

Нам удалось обнаружить непосредственный источник этой версии и, потянув за эту ниточку, реконструировать любопытный литературно-мифологический сюжет, до сих пор остававшийся неизвестным исследователям жизни и творчества Есенина и Дункан [10]. Этрусская урна

Нет никаких сомнений в том, что информацию об этрусской чернильнице-вазе и завещании Есенина Юрок заимствовал из статьи, опубликованной в воскресном приложении к газетам американского магната Уильяма Рэндольфа Херста «The Ameri­can Weekly» от 28 ноября 1926 года под сенсационным заголовком «Поразительное самоубийство сумасшедшего русского мужа Айседоры Дункан, которому не дали сжечь себя на костре на главной площади в Москве. Молодой поэт вскрыл себе вену на руке и послал свою истекшую кровь Айседоре, своей бывшей жене, в Париж» [11].

Анонимный автор этой фантастической по своему содержа­нию статьи, начинающейся со слов «Москва, 14 ноября» и обильно украшенной, в стилистике популярных воскресных приложений Херста, фотографиями и китчевыми иллюстрациями, сообщал о том, что мысль о зрелищном самоубийстве давно преследовала Есенина. В бытность свою в Америке он даже хотел спрыгнуть с небоскреба Вулворта, но побоялся убить невзначай кого-нибудь из прохожих или упасть на детскую коляску.