Как управлять поместьем: пособие для попаданки (СИ) - Иконникова Ольга. Страница 30

И всё-таки это он. Темный пиджак, светлый жилет и клетчатые брюки. Модный галстук в виде тонкой ленты с бантом. И шляпа-цилиндр, которую он приподнимает, стоит ему заметить, что мы с тетушкой тоже смотрим на него.

В его взгляде я вижу растерянность, и я понимаю, с чем, а вернее – с кем это связано. Он смотрит на меня и не узнает. Не удивительно – в этом времени он со мной еще не знаком. И хотя Черская говорит, что я весьма похожа на ее племянницу, мужчина, который был влюблен в настоящую Анну Николаевну, наверно, способен понять, что я – не она.

Он подходит к нашему экипажу, и тетушка, не дожидаясь приветствия с его стороны, восклицает:

– Ты посмотри, Аннушка, какая встреча! Маркиз Паулуччи собственной персоной!

Она говорит это не для меня – для него. И я подхватываю:

– О, ваше сиятельство, что привело вас в нашу глушь?

Мимо проезжает экипаж Ганичевых, и мы обмениваемся приветствиями и с Ильей Васильевичем, и с Елизаветой Никитичной.

Я сдержанно улыбаюсь и вижу смятение в темных глазах маркиза. Он не узнал меня, но рядом со мной – тетушка Анны Николаевны, и сам градоначальник обращается ко мне как к графине Даниловой. К тому же, сам он виделся с Анной Николаевной уже довольно давно.

Проходит еще несколько мгновений, и Паулуччи, наконец, сдается.

– Слышал о вашей утрате, Анна Николаевна, и собирался заехать к вам в Даниловку, дабы выразить соболезнования. Если позволите, я навещу вас на этой неделе.

Он бросает на меня еще один пристальный взгляд и откланивается. Должно быть, приходит к выводу, что замужество и вдовство способно сильно изменить любую женщину.

– Весьма загадочная персона, вы не находите? – восторженно спрашивает Ганичева, когда маркиз удаляется на расстояние, с которого уже не может нас слышать. – Я слышала, он вхож в лучшие дома Петербурга.

– Я слышал другое, дорогая, – не без раздражения откликается ее супруг. – Его репутация отнюдь не безупречна. Говорят, он вынужден был уехать из столицы, потому что то ли крупно проигрался, то ли скомпрометировал какую-то барышню.

Если он хотел этим внушить Елизавете Никитичне мысль держаться от Паулуччи подальше, то достиг, судя по всему, прямо противоположного результата.

– Ах, дорогой, в свете чего только не болтают. Не можем же мы отказаться принять человека только потому, что кто-то сказал о нём что-то дурное. К тому же, он иностранец – хоть какое-то развлечение для нашего маленького городка. Да и подумай об Ирине – титул маркизы ей будет весьма к лицу. Надеюсь, он будет на приеме у Машевской.

– Где он остановился? – спрашивает тетушка, и я мысленно хвалю ее за этот вопрос.

В городе были две гостиницы и полтора десятка постоялых дворов. Зная Паулуччи, можно было не сомневаться – он предпочтет гостиницу. Но вот которую из них?

– Кажется, в гостинице Шулепина, – отвечает Ганичева.

Я смотрю на двухэтажное здание из красного кирпича – именно в его сторону и направился маркиз. Мы не сможем попасть в номер маркиза, не привлекая внимания портье и горничных. А ведь нам нужно не только войти в номер, но еще и обыскать его – вряд ли Паулуччи держит тетрадь со своими записями на видном месте.

Я думаю об этом всю дорогу до дома и не нахожу решения. Тетушка тоже обеспокоена, но усталость и жаркий день не способствуют ее словоохотливости. И когда мы прибываем в Даниловку, Глафира Дементьевна, выпив холодного кваса, отправляется отдыхать. Я же отправляю Стешку за Кузнецовым.

Я не хочу скрывать от него то, что узнала от Думанского. Да, поместье может лишиться одного из самых толковых и, что немаловажно, грамотных работников, но и удерживать его здесь обманом – верх подлости.

Я принимаю его в кабинете, и когда, чуть наклонив голову, он останавливается у порога, я протягиваю ему полученную от нотариуса бумагу. Я ничего не объясняю – когда прочитает, сам всё поймет.

И он читает – внимательно, вдумчиво и, кажется, не один раз. И когда он осознает смысл того, что только что прочитал, другая его рука с такой силой сжимает картуз, что костяшки пальцев белеют.

Он кладет бумагу на стол и отступает на шаг. Он не требует от меня объяснений, но я говорю сама:

– Я только сегодня об этом узнала. Андрей Михайлович составил вольную еще четыре года назад. Возможно, он положил документ в одну из книг, и его до сих пор не нашли.

Это звучит неубедительно, и мы оба это понимаем. Наверняка, это отнюдь не случайность. Должно быть, старый граф боялся, что получив вольную, Вадим подастся в город, и хотел этого избежать. Но он надеялся, что племянник, получив поместье в наследство, исполнит его волю. Вот только он не учел того, что Сергей Аркадьевич честным человеком не был.

Я не имею никакого отношения к той давней истории, но чувствую себя виноватой.

– Неужели, старый граф не рассказал тебе? И сам ты не догадывался об этом?

Теперь он смотрит мне прямо в глаза – без вызова, без агрессии, скорее разочарованно. И устало мотает головой.

– Нет. И с чего бы мне предполагать, что его сиятельство мог проявить подобную щедрость?

Я хмурюсь. Он издевается? Неужели, ему не приходило в голову, что старый граф благоволил к нему не без причины? Да и в деревне наверняка об этом должны были судачить.

Он догадывается, о чём я думаю:

– Ежели вы, Анна Николаевна, изволите намекать на то, что я – бастард его сиятельства, то нет, вы не правы.

Он говорит об этом почти спокойно, но я понимаю, насколько неприятная ему эта тема.

– Простите.

Я называю его то на «ты», то на «вы», не понимая, как будет лучше, правильнее.

– Вам-то за что извиняться, ваше сиятельство? Вы-то по совести поступили, – кажется, этот факт его изрядно удивляет. – А что касается Андрея Михайловича… Я ведь и сам в детстве думал, что сыном ему прихожусь. Иначе с чего бы ему так ко мне относиться? Даже у матери спрашивал. Всякое ведь в жизни бывает. Да только она поклялась, что не сын я барину. И думать об этом забыть велела.

– И ты поверил?

Он усмехается:

– Нет, не поверил. Но, как постарше стал, стал его сиятельство о его жизни расспрашивать. Он, когда молодым был, в Даниловке бывал редко. А в ту пору, которая меня особливо интересовала, он и вовсе на дипломатической службе состоял и находился за границей. Он вернулся в имение за четыре месяца до моего рождения. Так что моим отцом он быть никак не мог. Хотя к родителям моим он относился с большой приязнью. Отец мой кучером в усадьбе был, а матушка – кухаркой. И когда его сиятельство после оставления службы в Европу на воды на лечение подался, именно они его сопровождали.

Я снова навостряю уши. Но Кузнецов добавляет:

– Я и у самого барина однажды спросил про себя – дескать, не сынок ли я ваш. А он погладил меня по голове и грустно так ответил, что нет, хотя он был бы рад иметь такого сына. Он был одинок, не женат, и если бы имел ко мне какое-то отношение, то с чего бы ему это было скрывать?

Это звучит разумно, но всё-таки что-то странное в этом есть.

– Что вы станете делать теперь? – я не решаюсь добавить «теперь, когда вы знаете, что свободны».

– Не знаю, ваше сиятельство. Если позволите, я пока останусь в Даниловке.

– Конечно! – боюсь, я произношу это излишне торопливо. Мне отчего-то радостно думать о том, что он не уедет.

Тем более, теперь – когда в уезде появился Паулуччи. Конечно, это глупо – надеяться на человека, о котором я так мало знаю. Но ведь для того, чтобы разыскать дневник маркиза, мне придется заручиться чьей-то поддержкой – одна я сделать этого не сумею.

Он еще раз скупо кланяется и уходит. А бумага так и остается лежать на столе.

37. Что делать с Паулуччи?

Новая встреча с Паулуччи происходит на приеме у Машевской. Приём этот совсем не похож на то, что некогда состоялся у Ганичевых – здесь всё изысканно, на столичный манер. И уж, конечно, никаким купцам хозяйка приглашений не посылала.