Итальянская партия - Шоплен Антуан. Страница 6

Я играл с моим противником четвертую партию подряд, и он проявлял все большую нервозность. Судя по всему, он преисполнился решимости выиграть хоть раз, но и эта партия складывалась для него неудачно. Если бы он согласился прервать игру, я вздохнул бы с облегчением. Вместо этого он продолжал отчаянно сопротивляться. В тот момент, когда его время на часах истекло, он стукнул кулаком по доске, и фигуры попадали на землю.

– О-ля-ля! – воскликнул торговец фруктами, взвешивая горку яблок. – Не надо так нервничать, джентльмен!

Мой противник длинно выругался шипящим голосом и насупился. Стал подбирать упавшие фигуры и извиняться.

– Ничего, я сам, – сказал я.

Он протянул мне руку и удалился, стиснув зубы.

– Ага! – воскликнул торговец, тоже заметивший девушку. – А вот и чемпионка мира!

Она с лукавым видом повернулась к нему.

– У вас чудесные яблоки, – сказала она.

– Еще бы! Конечно чудесные! – воскликнул торговец. – Возьмите яблочко, какое вам глянется, – подарок от фирмы!

Она заколебалась, подошла к прилавку, взяла яблоко и, зажав в руке, подняла его, словно это был бокал и она хотела им чокнуться.

– Угощайтесь, милая синьора! – воскликнул торговец.

Она откусила яблоко. Вытерла губы тыльной стороной ладони. Уселась напротив меня.

– Хорошо поиграли сегодня? – осведомилась она.

– Так себе. Таких сильных, как вы, не попадалось.

Ни слова не говоря, мы расставили фигуры и начали играть, она тем временем продолжала грызть яблоко, откусывая от него крошечные кусочки. После напряженной борьбы выиграла две партии.

В эти часы на площади было меньше народа, и редкие зеваки не выражали желания задержаться возле нашей доски. Только торговец фруктами звонко аплодировал из-за своего прилавка, поздравляя девушку с победой.

– Вы хорошо играете, – заметил я.

– Мне с вами было непросто, – отозвалась она. – Вы нашли очень точные оборонительные ходы.

Мы задержались на самых острых моментах последней партии. Я любовался тем, как ее пальцы с карминными ногтями с виртуозной ловкостью переставляют фигуры. Мои мысли уже не были прикованы к шахматной доске.

– А еще мне нравятся ваши бабочки, – заявил я.

Еще несколько секунд она была поглощена анализом партии и как будто не слышала моих слов.

– Мне они тоже нравятся, – наконец проговорила она ровным голосом, медленно поднеся руку к своей рубашке чуть повыше груди. – Легкие воздушные волны, побеждающие гравитацию. Вы сказали “а еще”.

– Что – “а еще”?

– Вы сказали: “А еще мне нравятся ваши бабочки”.

Наши взгляды встретились. Она смотрела на меня очень серьезно.

– И руки, конечно.

– А.

Я помолчал.

– И ваш акцент. Он откуда?

– Может, выпьем чего-нибудь? Вы не против? – предложила она.

Я повернулся и поднял руку, привлекая внимание хозяина ресторана, который, не обращая внимания на посетителей, небрежно просматривал газету “Ла Репубблика” и курил тонкую сигару. Мы заказали кампари с содовой.

Она была из Венгрии, жила в Эстергоме, неподалеку от Будапешта, на берегу Дуная.

– У вас там шахматы в большом почете, – заметил я.

Она отпила через соломинку чуточку кампари и кивнула.

Она заговорила об игре, рассказала о своем отце, который подарил ей шахматы в пять лет на день рождения. О том, как в погожие дни играла в парке. И в ванной играла. Да, правда, ей очень нравилось играть в ванной. О том, как получила звание международного мастера, когда была подростком.

– Представьте, я могла бы сделать шахматы своей профессией. Но жизнь увела меня в другую сторону.

Я едва сдержался, чтобы не поинтересоваться, куда именно, но побоялся, что это будет похоже на допрос.

– У вас прекрасный французский. Да и итальянский вроде бы не хуже.

– Спасибо. Это тоже благодаря отцу. Он начал учить меня языкам тогда же, когда и шахматам.

Она улыбнулась. Мы немного помолчали.

– Что касается рук, – проговорила она, – ваши мне тоже нравятся. Несмотря на то, что иногда они делают не самые удачные ходы. – Она рассмеялась и спросила: – Как вас зовут?

– Гаспар.

– Гаспар, – задумчиво повторила она. – А я Мария.

– Здорово, так много гласных, – сказал я.

Она с интересом посмотрела на меня, широко раскрыв глаза. Я разглядывал ее волнистые, лежавшие на левом плече волосы, которые она время от времени откидывала назад, зажав в руке.

Она задавала мне вопросы, не слишком интересуясь ответами. Боясь наскучить ей, я скупо рассказал о Париже, о намерении устроить себе передышку, о весне в Италии, о шахматах ради удовольствия.

– Вы не хотите осмотреть Рим? – удивилась она.

– Не особо, – ответил я. – Впрочем, там будет видно. А вы хотите?

– Постольку поскольку. Как получится. Если другие дела позволят.

– Другие дела? – удивился я.

Она поднесла соломинку к губам.

– А что, если нам немножко погулять? – проговорила она. – Можно пойти на берег Тибра. Это совсем недалеко отсюда.

По виа деи Бауллари до пьяцца Фарнезе.

Она слегка замедлила шаг перед фасадом палаццо эпохи Ренессанса. Ее черные туфли на высоких каблуках с открытым носком, в котором угадывалось основание пальцев, были безупречны. Каблуки звонко стучали по неровным камням мостовой, иногда лодыжки немного вихляли. Мне это нравилось.

– Вас не очень-то интересуют памятники, – сказала она. – А между тем вот этот имеет общую историю с вашей страной. К тому же к нему приложил руку Микеланджело.

Она была не очень высокой, но у нее были точеные длинные ноги. На икрах слегка выступали узкие мышцы. Подол юбки чуть-чуть не доходил до колен.

– Мне нравится, что мы обращаемся друг к другу на вы, – сказал я.

– Правда?

– И мне хотелось бы, чтобы так и было до поры до времени. Вы не против?

– Как вам будет угодно.

Мы прошли по виа деи Фарнези и оказались на виа Джулия.

– Мне говорили, что Антонен Арто… Вы слышали об Антонене Арто? – спросил я.

– Я знаю, кто он, – ответила она.

– Ну так вот, однажды он пожелал посетить музей Ван Гога в Амстердаме. Ему организовали экскурсию, постарались как могли, памятуя о его несносном характере и стараясь не допустить оплошности. Он явился в музей в окружении толпы придворных, готовых ему услужить. Визит продлился не больше десяти минут. Арто промчался по залам чуть ли не бегом, нигде не задержавшись. Его маленькая свита, крайне раздосадованная, с трудом поспевала за ним. Он выскочил из музея, не произнеся ни слова. И только спустя несколько дней он соизволил упомянуть об этом посещении. Он никогда не видел ничего настолько потрясающего – вот и все, что он сказал.

Она с беспечным выражением лица взяла меня под руку. Мы продолжили путь.

– Если бы вы были с Арто в тот день, вы, наверное, сказали бы ему то же самое, что и мне. Что ему это просто не интересно.

– Может быть, – ответила она.

– Я ничего не знаю об этом дворце, но запомню, что у него на фасаде тридцать восемь окон и тринадцать из них арочные. И думаю, что, если захочу, сумею нарисовать его по памяти довольно точно. Но прежде всего, я запомню вас перед этим дворцом, запомню наши первые шаги по этим улицам. Получается, что именно этот объект будет мне интересен.

Она покосилась на меня. Ее волосы рассыпались по плечу.

– Вы так говорите о наших первых шагах, как будто у нас впереди много других, – сказала она.

– Да. Так я об этом и говорю.

Мы добрались до Понте-Систо. Воды Тибра ослепили нас. Мы немного полюбовались ими, повернувшись лицом к закатному солнцу, стоявшему еще высоко. Она убрала свою руку, поманила меня за собой и нырнула на узкую лесенку, спускавшуюся к самому берегу, и пешеходной дорожке, проложенной по его краю.

Мы шли рядом вдоль насыпной стены и не отрываясь смотрели на реку у самых ног.

– Значит, вы рисуете, Гаспар?