Бесценный дар - Джеймс Скотни (Сент-Джеймс Шотни). Страница 8

– Может быть, это для вас бессмыслица, – твердо сказала Энн, отводя взгляд от его красивого лица. Теперь она смотрела куда‑то за его плечо. – Но Мак‑Криммон подтвердит вам, что оно имеет силу, так что…

– Имеет силу, пока вы остаетесь здесь, – прервал он ее. – И я могу уверить вас, что вы не задержитесь в Данрэйвене до октября!

Он даже выделил голосом это вежливое шотландское «вас». Энн едва удержалась, чтобы не хихикнуть.

– Посмотрим.

– Посмотрим, – зловещим тоном повторил он.

– Меня не так‑то легко испугать, – сказала она, зная, что говорит заведомую ложь.

– Может, и нет, да только посмотрим, как вы проведете эту ночь.

– Опять пустые угрозы?

Рори Мак‑Дональд перехватил музыкальную шкатулку и урну в другую руку и направил на Энн свет своего фонарика.

– Говорю вам, Энн Форрестер, Мак‑Дональды не желают, чтобы вы были здесь.

– Мак‑Дональды? – вскинулась она, почти обрадованная этой переменой. – Фиви сказала мне, что вы – единственный Мак‑Дональд во всей округе.

Он повел свободной рукой, указывая на стены вокруг:

– Мак‑Дональды жили здесь долгие столетия. Вы сумасшедшая, если думаете, что их духи не остались в этих стенах.

– Ох, ну по‑ожалуйста! – простонала Энн. – Позвольте же мне передохнуть.

Рори опустил руку, тряхнул головой.

– Очень хорошо – пусть веревка идет с бадьей.

– Пусть – что делает что?

Но он уже повернулся на пятках и пошел прочь. Энн смотрела ему вслед и даже слегка вздрогнула, когда Рори со стуком захлопнул за собой дверь.

Может, за ним и осталось последнее слово, но только потому, что она не поняла ничего из сказанного им. Завтра она спросит объяснения у Фиви.

Вернувшись в ванную, чтобы наскоро почистить зубы, Энн разделась перед огнем и натянула через голову свою хлопчатобумажную ночную рубашку. Тонкая ткань не защищала от холода в комнате, но дома, когда Энн собирала вещи, ночью в августе бывало очень жарко. У нее не было ничего потеплее, только короткий махровый халат, который, как она решила, сослужит ей двойную службу. Однако она понимала, что пляжный халатик не очень‑то подходит вместо банного.

Энн только легла в постель, как услышала странный звук, наполовину визг, наполовину крик. Она похолодела, вцепившись рукой в одеяло. Медленно она повернула голову и вгляделась в тени, залегавшие в углах комнаты.

– Кто здесь? – слабым шепотом спросила она.

Звук раздался снова, и кожа ее от страха покрылась пупырышками. Она слышала приглушенный скребущий звук, затем тихое поскуливание повторилось.

«Это та огромная собака», – беззвучно сказала она себе, встала и взяла свечу. Должно быть, животное забралось к ней в комнату.

По голым ногам повеяло холодом, когда она ступила в тень, скрывавшую ближайший к двери в кабинет угол. Дверной проем казался зияющей дырой, пока она не разглядела в слабом свете свечи границу между дверью и стеной. Не подумав о ступеньках, ведущих в башенку, где был расположен кабинет Беллы, Энн ушибла ногу о первую из них. Она оперлась о стену и схватилась за ушибленное место рукой, со стоном покачиваясь взад и вперед.

Что‑то влажное и холодное коснулось ее руки, и она тихо вскрикнула. Только немедленно возникшая мысль о злорадном торжестве Рори Мак‑Дональда удержала ее от испуганного крика. Инстинктивно она наклонилась вперед, уронив при этом свечу, которая выпала из подсвечника. Свеча докатилась до края ковра и, слава Богу, погасла. Облегчение было недолгим, потому что чернильная тьма стала еще непроглядней.

Замерзшая Энн скорчилась, прислушиваясь. Раздался едва слышный шум, и, несмотря на холод, ладони у нее вспотели.

– Кто здесь? – спросила она, и голос ее зазвенел в тишине.

Звук послышался откуда‑то слева, и она повернула голову в ту сторону как раз вовремя, чтобы заметить, как в темноте мелькнуло что‑то светлое и тут же исчезло в глубине башенки.

Напуганная и злая, Энн поднялась и шагнула вперед, вытянув руки перед собой. Она добралась до двери и остановилась, безуспешно всматриваясь в темноту. Через несколько секунд ее глаза начали что‑то различать во мраке, и она смогла кое‑что разглядеть в этой маленькой комнате. Стены в ней были завешены портьерами. Узкое окно было открыто, и через него врывался сырой холодный ветер.

Она направилась к окну, чтобы закрыть его, и, когда повернулась, нечто белое появилось снова – на этот раз оно скользнуло под бахромой портьеры. Со всей возможной скоростью, на которую она только отважилась, Энн бросилась к колеблющейся занавеси и подняла ее. За ней не было ничего, кроме стены.

Тяжело дыша, Энн провела руками по другой портьере, но почувствовала за ней только холодный камень. Сердце колотилось у нее в груди. Уж не привиделся ли ей этот белый проблеск?

Энн вернулась обратно благодаря слабому отсвету огня в камине и оставшейся свече. Быстро оглянувшись через плечо, она устремилась к кровати и забралась под одеяла без дальнейших размышлений.

Привидений в комнате быть не могло – она не верила в привидения. Она не была ребенком – взрослая, весьма независимая женщина, которая не прячется под одеяло от страха перед сверхъестественным существом!

Честно говоря, Энн позволила себе поразмыслить над следующей альтернативой. Она могла отложить свою гордость подальше и спуститься вниз, в комнату Фиви. Но, конечно, если она так сделает, весть о ее трусости уж точно дойдет до слуха лэрда Данрэйвена – а этого она совершенно не хотела.

Энн тяжело вздохнула и забилась под одеяла.

3

Энн дремала, беспокойно ворочаясь под безумным взглядом бородатого человека, само присутствие которого, казалось, пугало ее. Они смотрели друг другу в глаза, причем против воли Энн. Первым ее побуждением было бежать, но, скованная сном, она была беспомощна. Она не могла шевельнуться…

Неожиданно что‑то теплое скользнуло по лицу, и страшный сон рассеялся. Она открыла глаза и увидела широкие потоки солнечного света, врывавшиеся в окна и заливавшие кровать сиянием. Энн выбралась из‑под одеял и села. Теперь, когда утренний свет больше не слепил ей глаза, она увидела лицо, вырезанное в камне под самым потолком, и узнала в нем того бородатого призрака из ее сна. Его голову украшал венок из плюща, а борода была из узловатых перевитых древесных корней.

Повернув голову, Энн увидела, что на каждой стене под потолком помещалось такое каменное лицо, и поняла, что это – олицетворения четырех стихий. Две прекрасные женщины в средневековых одеяниях обозначали воду и огонь, их длинные волосы развевались волнами и языками пламени. Монах с тонзурой, надувший круглые щеки, представлял воздух, а напугавший ее бородатый человек на стене напротив олицетворял, несомненно, землю. Это древнее представление о стихиях напомнило Энн о миссии, ради которой она была призвана в Шотландию.

От этого ей стало неловко, причем чувство неловкости происходило от решения, которое она приняла посреди ночи, – долгой ночи, которая не принесла долгожданного отдыха. Она тогда забилась поглубже в постель, дрожа, несмотря на шерстяные одеяла, иногда погружалась в беспокойный сон и постоянно ожидала странных вздохов или звуков, горячо желая наступления дня. Но к утру в ней проснулось упрямство миссурийского мула – ничто и никто не выгонит ее из Данрэйвена. Ни Рори, ни его замок с привидениями, ни даже ее собственное ощущение, что она недостойна полученного наследства. Ей были нужны деньги Беллы, не только для себя и того дела, которое она надеялась открыть, но и для ее родителей, которые со страхом ожидали очередных медицинских счетов после того, как отцу сделали операцию на сердце. Судьба обронила нежданный лакомый кусочек прямо ей в руки, и она не собиралась выкидывать его.

Наверное, было уже поздно, Энн откинула одеяла и встала. Она открыла окно и высунулась, оглядывая окрестности.

Легкий ветерок коснулся ее лица, стирая воспоминания о ночной непогоде. Далеко внизу расстилалась широкая изогнутая полоса песка, выглаженная океанским приливом. Солнце играло на поверхности воды, отражавшей в чистом аквамарине безоблачное небо. Пара чаек скользнула над водой, окунулась в прибой, перекрикивая одна другую. Взгляд Энн проследил туманные сине‑зеленые очертания острова Арран на горизонте, затем переместился на белые паруса лодок, подгоняемых свежим ветром. Был прекрасный летний день.