Созданные для любви - Делински Барбара. Страница 40

Первый раз он довел ее до экстаза одними пальцами. Едва переведя дух, Лиа сорвала с себя джинсы, потом расстегнула его шорты и села на него, принимая его в себя. Некоторое время она не двигалась, наслаждаясь ощущением его твердой плоти внутри себя. Дыхание стало частым и неглубоким. Джесс перехватил ее взгляд и самодовольно прошептал:

— Что, хорошо?

— Угу. Из-за тебя я стала совсем бесстыдной.

— Каждый человек должен встретить того, с кем он забудет стыд. Быть бесстыдной — значит быть свободной.

— Я и чувствую себя свободной.

Джесс стал гладить ее спину, живот, грудь. Лиа задышала еще чаще и прижалась лбом к его лбу.

—Кажется, я готов просидеть так целый месяц, — хрипло прорычал Джесс.

Лиа издала короткий высокий смешок.

— Да, чего доброго, сможешь.

— А ты против?

Против? Господи, да малейшее движение, даже всего лишь дрожь от смеха, вызывало в ней бурю новых ощущений. Когда Джесс подхватил ее под ягодицы, она задрожала сильнее.

— Пожалуй, лучше два месяца, — хрипло прошептал Джесс.

— Не выйдет, мне через две недели возвращаться в Вашингтон.

— Зачем?

— На собрание Благотворительного общества по борьбе против рака. — Лиа ахнула: Джесс приподнял ее бедра и вошел в нее еще глубже. — А-ах, Джесс, как хорошо!

— А что будет, если ты пропустишь собрание?

— Меня могут не избрать сопредседателем на следующий год. ерут, что из этого? — Что из этого? Не знаю, Джесс, я вообще сейчас не способна думать, не представляю, как это удается тебе?

—С трудом, — прохрипел он.

Со следующим вдохом Джесс издал низкий рык, каким-то непостижимым образом сделал еще один толчок вверх, и его тело сотряс оргазм. Лиа обняла его обеими руками за шею и не отпускала до тех пор, пока не стихли последние спазмы ее собственного оргазма. Но и после этого они еще долго оставались тесно сплетенными. Наконец Лиа опустила одну руку и погладила его живот, казавшийся таким беззащитным.

— Мне пора, — вздохнула она. Джесс не отпускал.

— Сестры ждут, что я приготовлю обед.

— Я мог бы сам покормить тебя обедом.

— Как, ты еще и готовишь?

— Да, я гармонично развитая личность.

Лиа подумала, что, пожалуй, это не такое уж преувеличение: садовник, путешественник, фотограф, любовник, повар. Но она также спрашивала себя: каким образом Джесс может вписаться в ее жизнь? Она не могла представить, чтобы они занимались любовью на скамейке во внутреннем дворике ее вашингтонского дома, как только что занимались этим в кабине пикапа. Впрочем, она точно так же не могла представить, что не будет заниматься с ним любовью, здесь или где-то еще. Их взаимное влечение настолько сильно, что от него так просто не отмахнешься. В объятиях Джесса она чувствовала себя любимой, наконец-то утолившей жажду любви. Словно Джесс был прав, когда говорил, что им предназначено судьбой быть вместе. Эта мысль пугала.

Джесс помог ей одеться, и Лиа, прикрываясь от дождя его плащом, побежала к своей машине. Ей нужно было отъехать от коттеджа задним ходом и развернуться, но что-то не получалось, тогда Джесс сел за руль и проделал этот маневр вместо нее, потом вышел и помахал ей рукой на прощание Лиа въехала под арку каретного сарая, думая о том, чтобы не забыть оставить дождевик Джесса в машине. Свое опоздание она еще могла бы объяснить разговорчивостью Джулии, а вот ответить на вопрос, как на ней оказался дождевик садовника, было бы куда труднее.

Сестры, по-видимому, ждали ее, потому что, едва Лиа взбежала по лестнице парадного входа и открыла сетчатую дверь, они тут же вышли в холл; лица обеих были напряженными.

— Поздравляю, — сказала Кэролайн. — Мы выбрали тебя единогласно.

— Выбрали? На какую роль?

— Позвонить Джинни. Звони сейчас.

Глава 13

Не люблю прощаться, ненавижу еще с того давно минувшего лета в Мэне, когда прощание оставило непроходящую боль. Я тогда решила, что не буду им ничего объяснять, но постараюсь всеми способами избегать сцен расставания, чтобы по возможности уменьшить боль.

В некотором смысле я преуспела. Когда Кэролайн поступила в колледж, я отвезла ее в общежитие и тут же улетела в Париж, где было легче отвлечься от мыслей о разлуке с ней. Примерно так же я вела себя, когда Анетт выходила замуж за Жан-Поля. Чем больше я нагружала себя работой по подготовке к свадьбе, чем больше думала о приглашениях, об угощении, о цветах и прочих деталях, тем легче мне было пережить минуты, когда Ник повел мою вторую дочь по церковному проходу, чтобы отдать ее жениху, — к этому времени я просто отупела от усталости. А Лиа… Милая моя Лиа, которая в прошлом году прилетела из Вашингтона, чтобы ходить вместе со мной по врачам… Разве я могла устраивать каждый раз трогательную сцену прощания, если не знала, увидимся ли мы вновь? Гораздо легче было притворяться, что я увижусь с ней завтра.

Я знаю, дочери мной возмущаются, считают меня бездушной и эгоистичной. Интересно, что бы они подумали обо мне сейчас, увидев, как я в четвертый раз подряд прохожу по пустому дому, пытаясь проститься с местом, где прошла большая часть моей жизни, и не зная, как это сделать?

Принято считать, что с возрастом люди становятся мудрее, но в действительности это не всегда так. Не реже с возрастом начинаешь понимать, что мудрости-то как раз и не хватает. Но к этому прощанию я оказалась не готова. Возможно, я считала, что этот день никогда не наступит, что я, как Ник, однажды просто усну и не проснусь. Может быть, даже надеялась на такой исход, ведь когда уходишь во сне, расставание не приносит никакой боли.

Но я продолжала просыпаться по утрам, становясь с каждым днем все старше и все яснее осознавая, что жизнь — обоюдоострый меч. Именно тем из нас, кого судьба одарила долголетием, предстоит страдать, чувствуя приближение смерти.

Мне действительно посчастливилось. Эти пустые комнаты когда-то были полны жизни, в них было много людей и хороших вещей. Даже сейчас, сидя в гостиной у голого окна, я чувствовала за спиной бархатные портьеры, слышала звуки рояля и говор гостей, собравшихся у камина. В просторной гостиной не осталось мебели, но ее наполняли воспоминания: казалось, и сейчас на большом столе в центре комнаты накрыт пышный воскресный ленч на шестнадцать персон, а в буфетах, выстроившихся вдоль стен, поблескивает столовое серебро, доставшееся мне от матери. Девочки не особенно любили воскресные ленчи, а к тому времени, когда они повзрослели настолько, чтобы стремиться в какие-то другие места, они и вовсе стали ими тяготиться. Но я считала и считаю по сей день, что это было время, посвященное семье. Когда мои дочери повзрослели и вылетели из родительского гнезда, по воскресеньям, в середине дня, я всегда их вспоминала. Анетт в это время, наверное, накрывала ленч для собственной семьи. Кэролайн была или в конторе, или со своим художником. Лиа… Лиа могла быть где угодно.

Лиа меня беспокоила, из всех моих дочерей она самая ранимая и всегда казалась немного растерянной. Жаль, что я не сумела ей помочь, но в этом, как я поняла с возрастом, состоял еще один мой недостаток. Я никогда не была душевным собеседником: тот, кто хочет, чтобы ему открывали душу, должен быть сам готов открыться и вступить в разговор, который может ему не понравиться. Кроме того, мне было гораздо легче твердить себе, что Лиа сильнее, чем кажется, вместо того чтобы поговорить с ней и обнаружить, что это не так. Но я, конечно, все равно за нее волновалась, такова уж материнская доля.

Лиа любила этот дом. Помню, порой она сядет на нижнюю ступеньку возле перил и смотрит, кто приходит и уходит. Маленькой она была очень проворная, взлетит, бывало, по лестнице и бегом к себе в комнату. Свою комнату она тоже очень любила, обои там были в огромных ярких цветах, и краски их лепестков повторялись в обивке мебели, ковре на полу и покрывале на кровати. Как же она обиделась на меня, когда однажды летом я сделала в ее комнате ремонт!