СССР: вернуться в детство?.. (СИ) - Войлошников Владимир. Страница 21
– Про институт не думал?
Папа посмотрел на меня сбоку:
– Ты этим голову себе зачем забиваешь?
– За надом. Я слышала, что дядя Саша говорил.
– Это Галин брат-то?
– Да. Он же физрук. Уговаривал маму идти учиться. Ставка выше. Аттестация больше плюсов даёт, – я качала валенком. – Только в Иркутске нету. Надо в Улан-Удэ ехать.
– Ну вот! А ты знаешь, какой там конкурс? И в первую очередь своих берут, бурят.
– Да знаю я про бурят, – я нетерпеливо соскочила с лавочки и встала перед ним, – и про то, что по-родственному у них всё, я тоже слышала. Я вообще много чего слышу, – это заявление заставила отца посмотреть на меня более пристально. – Ты послушай меня! Всё равно ты к этому придёшь. А у тебя теперь есть бурятская родня, – я посмотрела на него многозначительно. – Не бывает так, чтоб буряты в Улан-Удэ жили, и у них нужных знакомств не было.
– Я не понял – тебя что, подучил кто-то?
– А то что я сама по себе умная, такой мысли ты не допускаешь?
Папа смотрел мне в глаза. Как говорится, «никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу».
– У дяди Саши день рожденья был десятого, – сказала я, – я сидела и слушала всё, что они там говорили. Нет другого способа повысить зарплату. Даже если у тебя чемпионы страны будут, а образования не будет, любой халявщик с дипломом института получать будет больше тебя. В Улан-Удэ сплошная круговая порука, родня, друзья... Просто так ехать – шансов нет. А у тебя будет. У тебя ещё и фамилия подходящая.
– Бурятская? – усмехнулся отец.
– Не только. Ты знаешь, у них знаменитый поэт есть, наш однофамилец. А поэтов у них не так много.
– Да ты чё?
– Да, я в газете видела. Михаил зовут.
В глазах у отца появился азарт. Всё. Теперь он из одного чувства авантюризма захочет туда поступить.
Вообще-то он и так бы до этого дозрел, но года через три-четыре, когда у него чемпионы Союза появятся, а ситуация будет ровно как описанная мной (бумажки нет – гуляйте). Так чего время терять?
Потом мы ещё побегали по площадке и покидались снежками. Увалялась я, как снеговик, и домой пошла совершенно довольная. А под конец попросила:
– Пап, подари мне на день рожденья бумагу для печатной машинки. Не надо игрушек.
– Бумагу? – страшно удивился он.
– Ага. Мне сильно надо. Я книжку печатать буду.
– А, ну раз книжку – подарю, конечно!
Тоже не верит. Но, как было написано в инструкции к китайской микроволновке, над которой мы ржали всей семьёй: «это нормально!»
ОЛЬКИНА ГРАМОТА
Между тем, я старательно писа́ла. Тетрадки я выбрала в широкую линейку, хотя всю жизнь для конспектов предпочитала в клетку, с записью без пробелов, в каждой строчке. А тут подумала, что для перепечатки читать потом сильно мелко будет, неудобно.
Путём нехитрых арифметических вычислений, даже с учётом диалогов (если их, конечно, не изобильно)*, я пришла к пропорции: тысяча символов = страница. А с учётом всяких вставок, правок и дополнений, без которых никак не обходилось, тетрадь в восемнадцать листов как раз тянула на такую малоизвестную обычному читателю штуку как авторский лист. Это стандартная единица, которую используют для оценки объёма текста в издательствах, сорок тысяч знаков (это с учётом пробелов). На не самую большую, но уже полноценную книжку, нужно где-то десять авторских листов. Значит – примерно десять восемнадцатилистовых тетрадок.
*И не в стиле Дюма,
которому платили построчно:
«– В Париж?
– В Париж!
– В столицу?
– В столицу.
– Да.»
Можно было взять тетрадки и по сорок восемь листов, но в магазине все они, во-первых, были в клетку, а во-вторых, мне показалось, что ими будет не так удобно пользоваться при перепечатывании.
Если от меня не требуется зарабатывать на жизнь, готовить еду и иными способами печься о ближних, я могу работать всё своё свободное время. Вот просто абсолютно. Не то что бы я совсем интроверт, но вполне счастлива, общаясь с крайне небольшим кругом лиц. И в данный момент обстоятельства были для меня близки к идеальным, компьютер бы ещё... А пока я была ограничена скоростью письма и тренированностью мышц кисти. Да, поначалу напишешь полстраницы – руку как будто тянуть начинает, а если торопишься – аж сводит. Потом я вспомнила все свои хитрые сокращения, которыми в студенчестве пользовалась, стала в обязательном порядке физкультурные пятиминутки себе устраивать (в том числе и для рук) – и дело пошло веселее.
На сегодняшний день в левой нижней тумбе серванта, куда я упаковала бо́льшую часть своих художественно-писательских причиндалов, лежало уже шесть плотно исписанных тетрадок.
Из официального (или, пожалуй, сказать «официозного»?): 19 декабря Леониду Ильичу вручили четвёртую звезду Героя Советского Союза. Учитывая, что дедушке осталось совсем недолго, я не знала, радоваться за него или огорчаться.
НОВОГОДНЕЕ
Тридцать первого декабря (а это был четверг) мама ушла на работу, а мы с бабушкой готовили праздничный стол. В основном, конечно, бабушка. Не доверяла она мне ножики, так что я больше марафет наводила, мыла что-нибудь и посуду расставляла красиво, поглядывая одним глазом на «Щелкунчика» в постановке Большого театра. На этом интересное для меня кончилось, и я сердито выключила телик. Что за набор передач такой под новый год? Ансамбль «Берёзка», «Путёвка в жизнь», интервью с шахматистом – да вы издеваетесь? Пойду лучше свёклу варёную на тёрке тереть, это мне можно.
Никаких «уйти пораньше» в предновогодний вечер не предполагалось, и все как штык досиживали свои рабочие часы – как те же учителя, например, у которых уже ни уроков, ни вообще учеников не было. У меня, к слову, при виде весело блестящей глазами прибежавшей с работы мамы, возникло подозрение, что они компенсировали себе это досадное недоразумение и успели немножко поздравить друг друга всем коллективом, шампанского по кружечке принять или ещё как.
К вечеру телевизор внезапно разразился, предложив нечто интересное и для меня в том числе. Правда, я, наверное, озадачила бабушку, выбрав вместо мультконцерта фрагменты оперы «Руслан и Людмила» по второй программе. Люблю Глинку. Не так чтоб прям беспрерывно слушать, но периодически – с удовольствием.
Потом по первому показали красивых фигуристов. Это уже бабушка любит.
Потом мы включили цирк и начали уже провожать старый год – ну, сколько можно, в самом деле! К полночи я откровенно клевала носом, перестроилась за этот месяц пораньше спать ложиться.
Целых десять минут нас (и весь советский народ совокупно) поздравляли с новым годом. Не люблю такое, нудятина сплошная. Вообще долгие речи не люблю, особенно если на серьёзных щах такую пургу слушать... Поэтому когда, наконец-то, случилось заветное «С новым годом, товарищи!», я страшно обрадовалась.
Новый год мы встретили очень тихо, втроём: я, мама и бабушка. Никуда не пошли, даже на горку. Мама одна боялась. Я бы на её месте тоже боялась, какая-то там тусила гоп-компания, все порядочные люди спокойно сидели по домам – это можно было наблюдать в окнах стоящего напротив дома. Тётя Валя с дядь Рашидом тоже в полночь не ходили, да у них Ирка совсем маленькая была.
Мама с бабушкой затеяли смотреть «Голубой огонёк», а я сидела и нацеливалась спать.
Внезапно у соседнего дома (который ниже нашего) кто-то сделал пару выстрелов из спортивной ракетницы: зелёный и красный. Это, если вы вдруг не видели, звучит такой глуховатый «ПЫК!», после которого вы пытаетесь в облаках разглядеть одинокий огонёк. Висит не то что бы долго, но достаточно, чтобы среагировать на «вон, смотри-смотри, ракета полетела!» Под окнами несколько раз хлопнули хлопушки, разбрасывающие конфетти, и вроде бы кто-то пробежал с бенгальскими огнями.