Кровавый Король (СИ) - Кэйтр Элизабет. Страница 107
Брайтон тяжело выдыхает, снова крепко обнимая сестру. Она прикрывает глаза. Нужно разъединить их эмоции, чтобы, получив её сердце, брат остался собой.
Дверь с грохотом открывается, заставляя Брайтона отпустить Эсфирь. Оба поднимаются с пола, и он заводит её за спину, но та в ответ пытается отпихнуть брата, чтобы сделать тоже самое — защитить его.
Помещение быстро наполняется вооружёнными солдатами-узурпаторами — они скалятся, глумятся, отпускают грязные шутки ровно до тех пор, пока один единственный шаг не обрушивается на плечи тишиной.
Эсфирь кажется, что вот-вот, и все задохнутся от резко накатившей жары.
«Пожалуйста, пусть это будешь ты. Пожалуйста, приди за мной», — неосознанная мольба застыла поперёк горла и окуталась в запах ментола. Эсфирь абсолютно бессознательно тянется правой рукой к левой мочке уха.
Солдаты расступаются, переминаясь с ноги на ногу, пока Эффи не видитЕё.
— Какая в ней сила, я захлебнулась ещё с порога, — старческий голос ударяет о бетонные стены.
— Жаль, что это лишь метафора, — язык Эсфирь работает быстрее мозга.
Фигура, наконец, ровняется с лицом ведьмы. Перед ней стояла сама Тьма — скрюченная, практически невесомая, платиновые волосы растекались до голени, старческое лицо зашлось натуральными трещинами, в области скул торчали кости, а глаза — их застилала слепая пелена.
— Я знаю, какая ты красивая и острая на язык. Хаос просто не выбрал бы другую, уж слишком ты напоминаешьЛилит. Должно быть, твою породу долго выводили, — булькающий смех Тьмы поддерживают солдаты, а сама она переводит слепой взгляд на Брайтона. — И, конечно, доблестный старший брат, которому суждено послужить последним винтиком истории, что слишком затянулась.
— Почему ты так долго ждала? — вопрос срывается с губ Эсфирь, только чтобы ещё немного оттянуть время.
— Видишь ли, некий пёсикТеобальд Годвиноплошал. Принц превратился в Короля и не поддавался Смерти, пока не появилась ты.
— Думаешь, я убью собственного брата? — глаза Эсфирь вспыхивают яростным огнём.
— Думаю, что вы оба вернёте мне законное по праву могущество, — хрипит Тьма. Она подходит к Эсфирь слишком близко, замирая губами у неё над ухом. — В мои века поговаривали, что смешавшаяся кровь брата и сестрытворит чудеса. Но мы об этом никому не скажем.
Она еле приподнимает костлявую руку, её цепные псы срываются вперёд, подхватывая Эсфирь и Брайтона.
«Время, нужно выгадать время. Просто продержаться. Тебе всегда удавалось это не так ли?»
Но ответом Эсфирь служит лишь жжение в области левого ребра. Одно единственное слово.
Víðarr.
39
«Она — его душа, и он будет стеречь её, как собственную душу»
«Камо грядеши», Генрик Сенкевич
Неизвестность медленно гнила изнутри. Он искренне желал сорваться вслед за своей (а своей ли?)ведьмой, но… не знал куда. Такое с Видаром произошло впервые: он, вооруженный до зубов, не знал куда идти и где использовать это самое оружие.
Снова приходилось выжидать, пока его шпионы переворачивали все Тэрры с ног на голову.
Он медленно выдыхает, не боясь быть пойманным на каких-то неправильных эмоциях. Только не здесь. Не в бывших покоях его родителей.
Эта комната отличалась ото всех в замке только потому, что выглядела, как душа короля: блеклая, пыльная и… заброшенная. Тут сквозило одиночество и горечь.
Видар приходил сюда не часто, но именно здесь пытался скрыться от окружения и эмоций. Обычно тут он обдумывал важные решения — на полу, в полутьме, с бокалом амброзии меж мебели, обтянутой тканью.
Амброзия больше не являлась лекарством. Мыслительный процесс лишь заколачивал последние гвозди в крышку гроба. Он стоял посреди комнаты, и ему казалось, что контуры мебели огромных размеров, а сам он — тот мальчишка из прошлого: маленький, самонадеянный, заносчивый, делящий мир только на чёрное и белое, ещё не зная, что в этих цветах мириады оттенков.
Рука Видара сама тянется к ткани, под которой скрывается что-то огромных размеров. Ткань с лёгкостью скользит вниз, опадая к ногам. Большое зеркало с витиеватой золотой рамой мгновенно вбирает в себя всю горечь взгляда короля.
Он медленно моргает, засовывает руки в карманы и надменно приподнимает подбородок. Только в этот раз в надменности трещит раскаяние. Глупая мысль пролетает в голове подстреленной ланью.
Ему нужно посмотреть на неё, прежде чем выполнить заклятие и вырвать собственное сердце. Нужно увидеть ту, что смогла завладеть сердцем, попутно плетя сказки о бессердечии.
В последний раз он смотрел через зеркало на родителей. Воображал их живыми, из плоти и крови. В конечном итоге, зеркало было разбито. В правом верхнем углу до сих пор жила вмятина от кулака, а уродливые трещины расходились до рам. Видар запрещал себе его ремонтировать.
Он делает шаг к зеркалу, а затем плотно стискивает зубы, внимательно вглядываясь в кривое, из-за сколов, отражение.
— Покажи мне ту, кто пустила в тебе корни. Сейчас же.
Глаза заволакивает пыль, отражение меркнет, превращаясь в ту, что занимала мысли, сердце, душу.
Эсфирь стоит перед ним, как тогда, на лестнице поздно ночью. Чёрный камзол и такого же цвета брюки наверняка всё ещё пахнут альвийской таверной и объятиями выпивших братьев. Волосы красиво вьются, обрамляя бледное лицо невесомым облаком, несколько прядей заправлены за острое ушко. Она сдерживает улыбку, мерцая хитростью в уголках глаз, словно знает о самом страшном секрете короля, желая разболтать его всему миру по огромному секрету.
«Ты похожа на карманного камергера Пандемония», — выдал тогда Видар. И, Хаос свидетель, его сердце чуть не утопилось в бокале амброзии. Она выглядела как демонова королева, как будто до него снизошла Лилит в сверкающем величии, решив растворить несносного короля в дьявольской красоте. Он изо всех сил старался нарисовать в воображении Пандемония и его камергера, понимая, что если он и был, то Видара бы захлестнула страшная волна зависти.
«А ты на долбанного альва!», — он искренне благодарил её за то, что поверила, за то, что сумела на небольшую долю секунду отрезвить, чтобы он разобрался, кто именностоит перед ним.
А затем был взгляд. Её взгляд, застывающий то на руках, то на лице. С той эмоцией, от которой у Видара вдоль позвоночника поползли мурашки. Тогда он приказал себе уничтожить неугодную эмоцию во чтобы то ни стало, раздавить, раскрошить. Но сейчас — сейчас понимал, насколько смешна оказалась та попытка, насколько ничтожна.
Видар и сам не понял, как блестящая ненависть смогла превратиться в… в то, во что превратилась. В какой момент всё пошло под откос? Когда сердце решило, что теперь принимает решение оно? Когда он самолично преклонил колено перед чувствами?
Он опирается рукой на раму зеркала внимательнее рассматривая ведьму.
Предательница связи. Она всё знала с самого начала, и он не удивится, что с самого первого взгляда. Ярость обжигает вены, удовлетворяя Метку.
Видар проводит большим пальцем по её скуле, чувствуя, как сколы зеркала впиваются в кожу.
— Как в твоей умной голове могла появиться такая глупость? — голос охрипший, сорванный, будто глотка разорвалась от яростного крика. — Как ты могла утаитьтакое?
Частью разума он понимал её. Но другая часть… Он ведь мог обрушиться на неё градом из ненавистных поцелуев, если бы узнал о связи. Он бы поверил. Только потому, что в тайне ото всех всё-такимечталнайти родственную душу. И плевать, кто она. Хоть человек.
А сейчас ненависть бурлила в лёгких, затопляла внутренности, поднималась к горлу раскалённым железом. Он ненавидел так сильно, что Метка Каина, наверное, светилась от счастья; что любой, кто находился рядом с ним — задыхался; что увидь её живую — не смог бы спрятать гнев в потрескавшихся радужках.
Ярость. Злость. Первородный гнев. Ледяная ненависть. Не на неё. На себя. За всё, что сделал. За боль, которую причинил. За каждое острое слово. Убивающий взгляд. За всё, благодаря чему она приняла решение скрыть, а следом — разорвать связь.