Моя жизнь - Амундсен Руаль Энгельберт Гравнинг. Страница 20

По внешности обе девочки представляли собою полный контраст. Дочка Какота при черных волосах и глазах имела совершенно белую кожу. Дочка Карпендаля имела, наоборот, очень темную смуглую кожу, несмотря на то что была полукровка. Разумеется, обе девочки повсюду обращали на себя внимание, не только в Осло, но и при первом их соприкосновении с цивилизацией, а также во время путешествия по Соединенным Штатам и через Атлантический океан.

ГЛАВА 6.

ФИНАНСОВЫЕ ЗАТРУДНЕНИЯ

Пока «Мод» в Сиатле ремонтировалась и принимала на борт новые запасы продовольствия, я вернулся на родину, чтобы раздобыть денег. Это было в январе 1922 года. С глубокой благодарностью я услышал, что стортинг [ 40] ассигновал 500.000 крон на продолжение экспедиции «Мод». Дар этот был для меня тем приятнее, что был пожалован без всяких хлопот или ходатайств с моей стороны. Тем сильнее было во мне и чувство благодарности. К сожалению, падение курса денег после войны сказалось и на норвежской кроне, и когда я получил эту сумму, ее покупательная способность уменьшилась наполовину — обстоятельство, которого не могли предвидеть жертвователи. Я был огорчен, но не терял мужества и решил все же продолжать свою работу в надежде, что счастье по-прежнему будет ко мне благосклонно и мне как-нибудь удастся раздобыть необходимые средства на финансирование экспедиции.

Между тем я всецело был во власти новой идеи относительно разрешения арктической проблемы с помощью метода, который, я знал наверно, должен был произвести полный переворот в области полярных исследований. Читатель, быть может, не забыл, что уже 12 лет тому назад я приглашал летчика для участия в моей экспедиции. Читатель вспомнит также, что пять лет спустя я приобрел аэроплан Фармана для применения его в Арктике, но принес его в дар норвежскому правительству, когда разразилась мировая война. Теперь же, в 1922 году, я более чем когда-либо был убежден, что настало время применить этот новый метод в полярных льдах.

В одной из предыдущих глав я указывал на переворот, произведенный в области полярного исследования методом Нансена, а также объяснил, что применение легких саней, запряженных собаками, открыло последующим исследователям тайну успеха быстрых продвижений к полюсу. Моя идея ввести воздухоплавательную технику в полярное исследование означала, по моему мнению, не меньший переворот в этой области. В одной из следующих глав я остановлюсь подробнее на этом предмете. В настоящий же момент я только коснусь вкратце этого вопроса.

Когда я в 1922 году собирался вернуться обратно в Сиатл, где ожидала меня «Мод», я решил взять с собою самолет для применения его во льдах Арктики. Во время моего пребывания в Осло я услыхал о новом типе аппарата Юнкерса [ 41], только что побившего мировой рекорд на длительность полета, продержавшись в воздухе без посадки в течение 27 часов. В этом достижении я увидел возможность осуществить свою честолюбивую мечту, прочно укоренившуюся во мне, а именно — совершить перелет с материка на материк через Северный Ледовитый океан. Я решил попытаться перелететь с мыса Барроу на северном побережье Аляски прямо на Свальбард. Северный полюс меня больше не интересовал, так как блестящий подвиг Пири в 1909 году уничтожил значение этой цели для всех последующих исследователей.

Перелет же через Северный Ледовитый океан являлся, напротив, совершенно новым предприятием. Он представлял также и величайший научный интерес. Самой пространной, до сих пор не исследованной областью земного шара (земли или воды) был район Северного Ледовитого океана, простиравшийся между северным побережьем Аляски через Северный полюс и до Северной Европы. Научное значение его исследования следующее: полюсы «делают климат» умеренных поясов. Воздушные течения, обтекающие земные полюсы, влияют на ежедневную температуру Нью-Йорка или Парижа гораздо сильнее, нежели что-либо другое, за исключением солнца. Вследствие этого знание географических и метеорологических условий в районе полюсов имеет огромное значение для науки. Поэтому мой интерес к трансполярному перелету являлся не только одной жаждой приключений, но имел также научно-географические основы.

Я осуществил свои мечты об аппарате Юнкерса, купив таковой в Нью-Йорке, и взял его с собою в Сиатл, куда вернулся весной 1922 года. По пути в Сиатл я остановился в Нью-Йорке и обсудил там план моего полярного полета с директорами аэропланного завода «Кэртис» в Гарден-Сити, на Лонг-Айленде. Они одобрили применение аппарата в силу его качеств: огромного радиуса действия и безопасности конструкции в пожарном отношении. Оба эти качества самолета Юнкерса являются главным образом следствием применения материала, из которого целиком построен самолет — нового металла дюралюминия, совмещающего легкость алюминия с прочностью стали. Кейс, председатель компании «Кэртис», поддержал мое увлечение планом исследования Арктики с воздуха Он великодушно предложил мне аэроплан фирмы «Кэртис» типа «Ориоль» в качестве вспомогательного аппарата для небольших рекогносцировок. Я с благодарностью принял его предложение.

Вскоре после моего приезда в Сиатл все приготовления к экспедиции были закончены. Мы были снабжены продовольствием на семь лет. В числе прочего у нас имелся полный набор самых новых приборов для научных наблюдений. Мы покинули Сиатл 1 июня 1922 года. Состояние льдов в это лето было столь же скверное, как и в предыдущее. Поэтому, прибыв в Диринг на Аляске и услыхав, что в проливе Коцебу стоит торговая шхуна, направлявшаяся к мысу Барроу, я решил отыскать ее капитана, чтобы вступить с ним в переговоры относительно того, не согласится ли он взять на борт своего судна большой аэроплан Юнкерса, чтобы дать «Мод» возможность идти прямо к району плавучих льдов и начать дрейф как можно скорее. Соглашение состоялось, вследствие чего летчик лейтенант Омдаль и я перебрались с «юнкерсом» на шхуну, которая пошла вдоль берегов Аляски к северо-западу, в то время как «Мод» взяла курс прямо на север, навстречу льдам, но из-за скверного состояния льдов не дошла до мыса Барроу, и нам пришлось сойти на берег в бухте Уэнрайт.

Я воспользовался кратким пребыванием в Лондоне в последних числах февраля, чтобы обратиться к известному специалисту по сердечным болезням и узнать, какой вред причинила мне история с течью керосиновой лампы и надолго ли. Приговор был краткий и определенный: «Никаких экспедиций, — и доктор добавил: — Если вы хотите прожить дольше тех немногих лет, что вам остались, избегайте всяких значительных физических усилий».

Несмотря на это, девять месяцев спустя, 19 ноября 1922 года, я, в сопровождении почтальона-туземца, проделал по снегу 1000 километров от мыса Барроу до Коцебу и покрыл это расстояние в 10 дней, то есть в среднем около 180 километров от Коцебу до Диринга, а затем в течение четырех последующих дней я покрыл и 400 километров от Диринга до Номе. Иначе говоря, после того как специалист по сердечным болезням вычеркнул меня в феврале из «списка живых», я в ноябре того же года совершил самые трудные санные путешествия моей жизни, покрыв фактически 1600 километров по снегу и льду, делая ежедневно в среднем около 100 километров и посвящая ночью всего несколько часов отдыху и сну.

Это было пять лет тому назад, и хотя с тех пор я много раз подвергал жестокому испытанию мои физические силы, мне тем не менее до сих пор не приходилось страдать от неприятных последствий. Я это рассказываю не для того, чтобы дискредитировать превосходного врача или похвастаться собою, но чтобы указать читателю, какие чудесные возрождающие силы содержит тело человека, который, как, например я, с юности живет в разумных гигиенических условиях и вследствие этого сохраняет себя таким, каким создала его природа.

Зиму 1922/23 года я провел в Номе, откуда уехал в апреле, и 12 мая 1923 года вернулся в Уэнрайт. Лейтенант Омдаль воспользовался долгим ожиданием, чтобы привести в порядок аэроплан Юнкерса, который был уже совсем готов к полету. Аппарат вместо колес был поставлен на лыжи, чтобы сделать возможной посадку его на лед. Вскоре после моего приезда Омдаль предпринял первый пробный полет. При посадке левая лыжа отлетела, словно бумажная. Эта лыжа, как оказалось при обследовании, была сконструирована таким образом, что все давление на шасси приходилось на одну металлическую часть, которая была не толще обыкновенного листа оберточной бумаги. Мы не имели возможности починить лыжу, но если бы даже и починили, все равно было ясно, что необходима более совершенная конструкция, чтобы вообще рассчитывать на благополучный спуск. У нас оставался единственный выход — попробовать пустить в ход пару имевшихся у нас поплавков, предназначенных, однако, для спуска на воду. Но они тотчас же доказали свою полную непригодность. Поэтому я решил остаться в Уэнрайте, а Омдаля послать в Сиатл за новым шасси.