Топ-модель - Валяев Сергей. Страница 23

Что же касается Павлова, то его надо кастрировать, как кота. И тогда мир войдет в наш дом. Разумеется, мы шутили, да в каждой шутке…

На этом вечер вопросов и ответов для милых сестричек закончился. Они легли спать, стараясь не обращать внимания на звуки, исходящие из телевизора в соседней гостиной. Создавалось такое впечатление, что рядом разворачиваются бои местного значения.

«И все-таки надо научиться стрелять», это была моя последняя мысль. Я уснула — и уснула, как молодой боец после первого боя: мертвым сном.

Просыпаюсь от неприятного звука — телефон? Нет, будильник: 7.30. За открытым окном — все тот же напряженный рабочий гул города. Почему так рано, потягиваюсь я под пестреньким одеяльцем. И получаю ответ от двоюродной сестры: она тут поразмышляла ночью и решила, что нам действительно надо посетить стрельбище. На всякий случай. Вдруг умение держать пистолет пригодится.

— Ты о чем? — не понимаю.

— Все о том же — о маньяках. И прочих придурках, нас окружающих.

— Отобьемся без оружия, — зеваю, вспоминая вчерашний день, который кажется нереальным и далеким, как северный остров в плотном тумане.

— Решение принято, — твердо говорит Евгения. — Собирайся. Нас ждут.

— Кто?

Могла бы и не спрашивать — Максим прощен и даже более того: оказывается, во время той «любви» он называл Евгению не «Манечкой», а «маленькой».

— Слава Богу, «маленькая», — ерничаю. — Я же говорила, послышалось. Ну, слава Богу, хотя бы здесь нам повезло.

— Издеваешься, — и замахивается полотенцем. — Живо в ванную.

Я обматываюсь сухой простыней, чтобы не отвлекать добрых семейных «Олега и Ольгу» от привычных дел…

Принимаю контрастный душ, смывая с тела теплый сон, как шелуху. Новый день и новые события ждут меня! Мое тело просыпается окончательно — дух тоже! Я чувствую, как каждая моя клетка наливается упругой силой и отличным настроением. Я знаю, сегодня будет мой день! После вчерашнего топтания у подножья Моды пора начинать подъем! Туда, где сияют неприступные вершины, покрытые вечными льдами равнодушия и зависти, но мы растопим эти льды своим горячим отношением к делу…

Мои столь высокопарные мысли прерывает крик Ольги Васильевны:

— Девочки! Идите кушать оладушки, пока они горяченькие. А мне пора на работу. И помойте посуду.

Вот так всегда: только начинаешь парить над вершинами своих мечтаний, а тебя приземляют домашними «оладушками» и грязной посудой. И это хорошо не надо мечтать красиво, Машка, надо действовать красиво. Вот лозунг мой и нового дня!

Поедая оладушки с вишневым вареньем, я узнаю, что Евгения выклянчила у отца старенькое «Вольво», на котором мы и помчимся на окраину столицы — в Ясенево, где находится стрельбище.

— А нас туда пустят? — наивно интересуюсь.

— Прорвемся, — шутит Женя. И прислушивается. — Кажется, телефон.

— Ой, я боюсь.

— Кого?

— Маньяков.

— Рано для них, — смеется двоюродная сестра, уходя в комнату. — Они, как вампиры, действуют только по ночам.

И оказывается правой: проявился Максим Павлов, который доложил — он нас ждет в условленном месте.

— С газетой «Правда» в руке, — смеется Евгения.

— С газетой? — не понимаю я. — Зачем?

— А чтобы мы его узнали, — смеется и объясняет, что так поступают все разведчики мира.

После чего мы на скорую руку вымываем посуду и начинаем быстрые сборы. На личико — скромный бодренький макияж, на тело — трусики, джинсики и маечку, на руку — серебряные часики, на ноги — кроссовки. Настроение прекрасное, как московское утро за окном.

— Ишь ты, амазонка, — говорит с завистью Женя. — На тебя мешок надень — и будет все равно классно.

— Я не виновата, — самодовольно хмыкаю, — природа.

От удовольствия жизни двигаюсь по коридору спортивным шагом: раз-два-три — йоп-чаги, три-два-один — йоп-чаги! Кто готов рискнуть своим здоровьем, подходи!..

— Машка, прекрати бить стены ногами, — требует сестра и выражает сожаление, что подобный кураж у неё отсутствует. — Счастливый ты человек, Маруська.

— Ты тоже счастлива, — смеюсь я. — Только этого не знаешь.

— Да? — поднимает брови Евгения. — Сейчас проверим наше цыганское счастье, — звенит ключами, как колокольчиком.

Я отщелкиваю замок у двери, открываю её, делаю шаг на полутемную лестничную клетку и наступаю на…

Толком ещё не поняв, что оказалось под моей ногой, слышу пронзительный вопль, а, услышав его, вдруг с удивлением осознаю — кричу-то я! Но почему так кричу — некрасиво и пронзительно? Ведь так никогда раньше не кричала.

Такое впечатление, что нечто липкое, темное и омерзительное проникло в меня, когда я сделала шаг на эту лестничную клетку.

— Маша! Что такое?! — испуганный голос двоюродной сестры. — Что с тобой?!

Входная дверь распахивается, и в утреннем свете я вижу… дохлую кошку. Мертвую кошку. Черную кошку. С багровым предсмертным оскалом. С биркой на шее.

Я чувствую, как мохнатая суть безжизненного животного проникает в мои здоровые клетки, в мою энергичную кровь, в мои чистые помыслы.

— Спокойно-спокойно, — слышу голос Евгении. — Какие-нибудь пацаны, черт… — наклонившись, накрывает кошку тряпкой. — Уберу сейчас.

— Фу ты, — прихожу в себя. — Не знаю, почему так испугалась?

— Да уж, орала, как резаная.

Я с виноватой улыбкой наблюдаю, как Женя относит дохлятину к мусоропроводу. Действительно, что со мной? Испугалась? Странно? Я же ничего и никого не боюсь? Может, показалось, что наступаю на живое? Вроде нет? Тогда почему такая нелепая и неожиданная даже для меня самой реакция?

На лестничном марше лязгает железо о железо — и я понимаю, что тему можно закрыть. Дохлая кошка выброшена вон из моей живой жизни, и можно об этом случае забыть? Забыть?

— А что там, на бирке, было написано? — спрашиваю, когда мы с Женей, спускаемся в лифте. — Там ведь что-то было нацарапано?

Сестра смотрит на меня странным взглядом — испытующим взглядом, словно проверяя мое общее состояние, потом решает ответить, и отвечает, и я понимаю, что, сделав шаг на полутемную лестничную клетку, я совершила шаг в больной и опасный мир, где нет пощады никому.

Что же ответила Евгения? Она проговорила спокойным и будничным голосом, будто мы болтали о погоде, она сказала:

— Там было написано: «Маша».

— Маша? — переспросила я.

— Да, — подтвердила. — Наверное, так звали кошку?

И так зовут меня, — напомнила я.

У тебя разве есть враги? — удивляется сестра.

Нет, — неуверенно отвечаю и задумываюсь.

… Поездка по утреннему городу немного отвлекла меня от неприятного происшествия. Евгения крутила руль профессионально, но нервно и казалось, что мы или врежемся в столб, или задавим какую-нибудь мелкую пенсионную старушку, или, хуже того, поцарапаем джип какого-нибудь высокопоставленного чиновника, похожего, скажем, на лысую вошь. К счастью, столбы мелькали, старушки живенько перебегали, а правительственные авто с волоокими вошами гоняли по другим дорогам.

Я смотрела на столицу глазами туристки и получала удовольствие. Помпезные старые здания, современные башни из стекла и бетона, широкие проспекты, забитые транспортом, толпы спешащих людей, витрины магазинов, гигантские памятники, похожие на вешки азиатской истории, напряженный гул, похожий на морской, — все это было пронизано мощной энергией созидательной жизни. И я чувствовала эту клокочущую жизнь, и желала находиться в её эпицентре.

Солнечный ветер в лицо смял и практически уничтожил омерзительное чувство страха, которое возникло на полутемной лестничной клетке. Это недавнее прошлое казалось кошмарным сном, не более того. С каждой минутой нашей поездки страх размывался, как песок от ударов волн, пока вовсе не исчез. Разумеется, мы с Евгенией обсудили это гадкое происшествие, и пришли к выводу, что некто то ли грязно шутит, то ли все это случайность.

— А может, ты все-таки кого-то обидела, Маша? — спросила Женя Смертельно.

— Кого?

— Какую-нибудь топ-модель. Начинающую.