Сумрачная дама - Морелли Лаура. Страница 29

Доминик почувствовал, как сжалось его сердце. Он снова взял свою миску с супом, вполуха слушая, как диктуют описание одной из немногих оставшихся на стене картин.

– Рыночная сцена, – сказал старый немец, а солдат записал в блокнот. – Германия, семнадцатый век, возможно, имитация Альтдорфера [36]…

Внезапно по одной из лестниц, ведущих в лобби, поднялся солдат с огромной книгой в руках.

– Хэнкок тут?

– Я тут, – сказал Хэнкок из-за спины Доминика. Доминик вздрогнул от неожиданности. – В чем дело, рядовой?

– Музейный каталог, сэр. Смотрите.

Доминик и все остальные столпились вокруг него, а он опустился на колени, положил книгу на пол и открыл ее. Аккуратные строчки текста были испещрены пометками красным и синим карандашами. Хэнкок полистал книгу и со сдерживаемой радостью вскрикнул:

– Вот что мы искали!

Доминик и искусствовед наклонились через плечо Хэнкока, чтобы поближе разглядеть. Профессор замахал руками и забормотал что-то быстро по-немецки; Стефани пришлось дважды попросить его говорить помедленнее, чтобы он успевал переводить.

– Он говорит, что по этой книге можно найти много таких картин, – пояснил он. – Это официальный каталог. Деревенские школы. Суды и поместья. Рестораны и кафе. Другие места, где могут храниться картины и скульптуры.

– Но посмотрите. – Хэнкок ткнул пальцем в комментарий внизу страницы. – Мой немецкий неидеален, но я вижу тут слово «Siegen [37]».

– Да, – сказал Стефани. – Тут написано, что некоторые важные объекты, возможно, отвезли туда в шахту.

– Но это на другом конце Германии, на той стороне Рейна, – разочарованно отметил Хэнкок. – Не может быть, чтобы эти картины в сохранности пережили такое путешествие.

Доминик посмотрел на то, как нахмурился его командир. Возможно, это значит, что они закончат зачищать Ахен и на этом покончат с их безумной миссией.

Но Хэнкок поднял голову и вновь изобразил на лице улыбку.

– Все равно, – сказал он, – так далеко мы еще нескоро доберемся.

Доминик разочарованно вздохнул. Как бы он ни хотел лично увидеть работы Леонардо да Винчи, домой он хотел больше. Желания пробираться через всю разоренную Европу у него не было.

Он почувствовал, как викарий сжал его плечо, и обернулся. Старик победоносно улыбался.

– Говорю же, мы найдем эти сокровища. Видишь, друг мой? Надежда есть.

29

Эдит наблюдала, как Кай Мюльман нервно ходит из конца в конец читального зала Ягеллонской библиотеки [38]. Он остановился перед голландской картиной – пышным натюрмортом – и погрыз свой и без того искусанный ноготь. Выражение лица его было донельзя мрачным: зубы стиснуты, а губы сжаты в тонкую линию. Он задержался на месте, поправил угол мольберта, а потом, сжав руки в замок за спиной, снова начал ходить туда-сюда по комнате. Они услышали, как вдалеке хлопнули двери машины и в вестибюле библиотеки раздались шаги.

Эдит и Кай Мюльман все утро следили за разгрузкой и расстановкой двух дюжин картин, привезенных ими из Ярослава. Огромный читальный зал Ягеллонской библиотеки теперь больше походил не на хранилище редких книг, а на картинную галерею. В зале были выставлены те работы, которые Мюльман посчитал самыми лучшими из конфискованных у польских коллекционеров.

«Великая тройка». Так Мюльман стал называть три самые ценные работы, отобранные из польских коллекций: «Пейзаж с добрым самаритянином» Рембрандта, «Портрет молодого человека» Рафаэля и «Дама с горностаем» да Винчи. Кроме этих, теперь выставленных на самом почетном месте, работ, тут было еще несколько искусно исполненных портретов и пейзажей, все – из «Wahl I». Первый класс.

Бесценные произведения осторожно разместили таким образом, чтобы по полной использовать рассеянный солнечный свет, проникающий через окна высокого кессонного потолка. На огромных, в три этажа высотой стеллажах вдоль стен вокруг стояли тысячи книг. Доступ к ним обеспечивался с нескольких деревянных библиотечных стремянок и сомнительного вида приставных лестниц.

В читальном зале пахло так, будто бы он медленно разлагался, все было покрыто толстым слоем пыли. И все же, если не считать реставрационной мастерской, нигде Эдит так не нравилось находиться, как в библиотеке, наполненной ветшающими книгами. При других обстоятельствах она была бы в восторге от перспективы провести тут целый день, взбираясь по стремянкам, чтобы достать с полок обделенные вниманием тома. Это принесло бы ей покой, возможность помечтать. А сейчас ей надо было помалкивать и выполнять приказы. Какой у нее выбор? Скоро она будет дома. В поезде Кай это ей пообещал.

Когда двери библиотеки открылись, Эдит встала возле Мюльмана, который наконец остановился. Они замерли в ожидании.

Вскоре в читальный зал вошел строй военных в длинных сюртуках с пистолетами на поясах. Эдит увидела, как Кай смахнул со своей формы пылинку. Солдаты отсалютовали Каю. Эдит они если и заметили, то виду не подали.

Потом, среди еще одного вихря людей в военной форме, в комнату широким шагом вошел, гремя орденами, хищного вида мужчина. У него были темные зализанные назад волосы, нос походил на острый клюв, а сам он окинул читальный зал зорким взглядом стервятника. Эдит отступила в тень, вжавшись между двух мольбертов.

Новый губернатор Польши, подумала она. Ганс Франк. Это мог быть только он.

– Зиг Хайль! – Он вытянул руку, салютуя Каю.

Кай ответил тем же.

– Губернатор Франк.

Несколько секунд они стояли лицом к лицу, стиснув зубы и глядя друг другу в глаза; оба – широкогрудые, словно огромные нахохлившиеся птицы. Когда они подняли руки в жесте нацистской солидарности, Эдит с трудом узнала Кая – уже немного знакомого ей скрытного, но мягкого и доброжелательного искусствоведа.

После формального приветствия манеры Ганса Франка смягчились. Он протянул Каю правую руку для горячего рукопожатия.

– Друг мой, – сказал он. – Как я рад тебя тут видеть.

Франк стоял достаточно близко к Эдит, чтобы она услышала сильный запах мыла и хвои. Его волосы были такими черными и блестящими, будто бы он их мазал гуталином.

Кай жестом пригласил губернатора Франка пройти с ним к первой картине. Это была выставленная на мольберте небольшая работа французского мастера с изображением идеализированного пейзажа: классический храм в окружении бурной растительности. Группка солдат последовала за ними, а Эдит осталась стоять одна.

Она что, невидимка? Она помедлила, сомневаясь, стоит ли привлекать к себе внимание.

Эдит наблюдала, как губернатор рассматривает своими темными глазами «Портрет молодого человека» Рафаэля. Было видно, что он восхищен. Все его внимание было на Кае: тот подробно рассказывал ему, как была найдена каждая из работ и что делало их достойными сохранения Рейхом.

Несколько солдат лениво стояли у входа в зал, им явно было скучно. Еще несколько человек толпились за спиной Кая и Ганса Франка и слушали, как Кай рассказывает об искусстве. Какой-то солдат протянул руку к одному из портретов, будто бы собирался провести пальцами по поверхности. Эдит сделала было шаг, чтобы остановить его, но он помедлил, убрал руки за спину и отошел.

– Мы не знаем достоверно личности модели, – объяснял Кай губернатору Франку, – но некоторые полагают, что это может быть автопортрет Рафаэля.

Эдит ощутила прилив зависти – чувства, которое она всегда испытывала, видя, что кто-то обладает достаточной уверенностью и талантом, чтобы делиться своими знаниями. Ее отец был наделен таким даром: способностью любого зрителя заставить в действительности увидеть работу такой, какой он раньше ее не видел. Сердце Эдит заныло при мысли о том, что его блестящий ум теперь так жестоко деградировал, а потом радостно сжалось в надежде, что скоро она увидит отца.