Сумрачная дама - Морелли Лаура. Страница 38

– Я собирался приготовить себе выпить, – сказал он. – Могу я вам что-нибудь предложить?

– Ничего, спасибо.

Ганс покачал головой и посмотрел на нее в упор.

– Польская водка на удивление хорошо пьется. Но думаю, что после такой дороги вы, может быть, предпочтете кофе. – Франк помахал одному из солдат в дверях. – Пусть Рената принесет мисс Бекер чашечку кофе.

Солдат щелкнул каблуками и удалился.

Франк подошел к барной тележке у окна и принялся наливать в графин прозрачную жидкость. Он снова бросил взгляд на ящик.

– Я очень хочу снова ее увидеть, – сказал он. К ужасу Эдит, Франк выхватил кожаную ручку из ее пальцев. Он положил ящик на свой стол. – Открывайте, – сказал он одному из солдат у двери. Тот бросился исполнять.

– Как я понимаю, вы – эксперт по произведениям искусства эпохи Итальянского Возрождения, фройляйн Бекер?

– Я работала над реставрацией произведений художников из множества эпох и мест, – сказала она. – Мемлинга, Фридриха, многих других.

Он выпил одним длинным глотком почти всю свою польскую водку и посмотрел прямо на Эдит.

– Значит, у нас с вами, я смотрю, много общих интересов. И у вас наметанный глаз.

Эдит почувствовала, как по шее бегут мурашки.

– Вы продемонстрировали талант находить и выделять самые важные, ценные картины, – продолжил он. – Исключительно первоклассные. Ничего дегенеративного.

– Я считаю, что любое искусство стоит того, чтобы его сохранять. – Эдит встретилась с ним взглядом.

– Вот поэтому я и попросил директора Пинакотеки одолжить мне вас на какое-то время.

Эдит чуть не онемела от изумления. «Одолжить»?

Как ему объяснить, что у нее есть обязанности дома? И тем не менее, какой у нее был выбор? Она никогда не бывала под таким давлением – на грани страха за жизнь. Если и не жизнь, то ее могут пытать или… она содрогнулась, отказываясь давать этому слову обрести форму. «Вас расстреляют», – сказал ей Мюльман. А что ей говорил Манфред? Франк издал указ о конфискации всей польской собственности. И уже отправил неизвестное количество людей в концлагеря.

Солдат у них за спинами как-то вскрыл ящик, в котором хранилась «Дама с горностаем». Как только Франк заметил аккуратно уложенную в ящике картину, он отставил стакан с водкой и подошел, чтобы разглядеть ее поближе. Он наклонился, сжав руки в замок за спиной, и забегал глазами по девушке на картине. Потом он повернулся к Эдит и несколько долгих мгновений смотрел на нее.

– Вы поможете мне ее повесить, – сказал он. А после поднял картину из ящика и отнес ее на противоположный конец комнаты.

Солдат пододвинул к стене напротив стола Франка стремянку. Франк осторожно опустил картину. На ближайшем столе уже лежали наготове маленький молоточек и гвоздь. Франк вручил их оба Эдит. Эдит помедлила, чувствуя на себе обжигающие взгляды мужчин.

Будто в замедленной съемке, она залезла на стремянку и аккуратно вбила гвоздь в стену над радиатором. Солдат поднял картину и передал ее Эдит. Она осторожно выровняла раму. Франк отошел на несколько шагов назад и гордо осмотрел свое новое приобретение.

Спускаясь по стремянке, Эдит почувствовала, что у нее трясутся ноги, но все равно заставила себя посмотреть в глаза Франку.

– Вы не можете просто… просто забрать ее, – тихо сказала она.

Франк несколько долгих мгновений смотрел на нее; она задержала дыхание. Но потом он просто засмеялся, качая головой.

– Нет, моя дорогая. Я ее не забирал. Это вы ее забрали. А теперь Фюрер подарил ее мне, как знак своего расположения.

Эдит втянула в себя воздух. Да, это она забрала картину. Это невозможно отрицать. И все же он говорил с ней свысока. Конечно же у Гитлера были на уме вещи поважнее картин?

– Нам же надо тщательно ее охранять, нет? Я все свое время провожу тут. Моя охрана всегда за дверью. Для такого прекрасного произведения искусства лучше места не найти. Никто ее отсюда не заберет. Со мной она будет в безопасности.

– Эта картина незаменима, – проговорила Эдит. – А радиатор… от него краска потрескается.

У Франка на лице появилось странное волнение, и она поняла, что переступила черту.

– Тут она будет в безопасности. Вы выполнили свой долг, вам больше не надо о ней беспокоиться. Пойдемте. Посидите со мной.

Он резким шагом пошел к столу возле большого окна. Подал Эдит стул и забрал из ее рук чашку кофе. Она не успела сделать и глотка.

– Давайте нальем сюда что-нибудь более подходящее. Устраивайтесь поудобнее.

Она села и плотно сжала губы, а Франк отправился к бару, чтобы налить им обоим выпить. Голова у нее уже немного кружилась: сказались нервы и нехватка сна. Она повернулась, чтобы снова посмотреть на портрет. Девушка, как Эдит подумалось, будто бы взывала к ней о помощи; в глазах ее было больше, чем раньше, грусти и отчаянья. Что Эдит может на этот раз сделать, чтобы спасти ее?

Франк вернулся и поставил перед ней стакан. Потом отпил свою водку и посмотрел поверх стакана на нее.

– Пожалуйста, фройляйн, расскажите мне, как вы стали такой значимой фигурой в мюнхенском мире искусства?

Она выпила глоток крепкого напитка в надежде, что это поможет ей успокоиться.

– Я вовсе не значимая фигура, – сказала она. – Я просто работаю в реставрационной мастерской…

– Но Мюльман сказал мне, что вы закончили с отличием академию искусств.

Она помедлила.

– Мой отец много рассказывал мне об искусстве, когда я была ребенком. Он учил меня, что искусство наполняет жизнь смыслом. И после этого я захотела узнать все, что смогу, о реставрации и сохранении картин. – Она снова опасливо посмотрела на бесценный шедевр Леонардо да Винчи, висящий теперь над радиатором.

Франк кивнул.

– Вы станете ценнейшим для будущего этой империи кадром. Я собираюсь донести до Фюрера свое мнение о вашей работе, а оно, как вы можете догадаться, самое положительное.

Франк поднял бокал в тосте, а потом наклонился так близко к Эдит, что та почувствовала резкий металлический запах его дыхания.

– Я очень хочу посмотреть, какие еще сокровища вы для нас найдете.

39

Доминик осторожно передал завернутую в несколько слоев брезента картину солдату, стоявшему в кузове «Джимми» [49]. Тот с почтительностью поставил ее возле аккуратно расставленных, аналогично упакованных работ. Это была последняя из нескольких дюжин картин, найденных в подвале университетской библиотеки в Бонне.

Когда картины были аккуратно погружены, Доминик запрыгнул в кузов и уселся рядом, обхватив коленями винтовку – в давно ставшей привычной позе. Другой солдат захлопнул задний борт и постучал рукой по крыше кабины, давая знак водителю. Когда машина тронулась, Доминик бездумно уставился назад, трясясь в кузове между двух сидящих рядом солдат. Он едва знал их имена. Кто-то, истосковавшись по общению не меньше, чем он сам, попытался было завести с ним разговор, но никто из окружающих не был добрым Полом, и тем более никто из них не был Салли. Доминик отстранился от них, удалившись в кокон молчания, такого же тоскливого, как пейзаж вокруг.

Машина медленно, с трудом выехала через развалины в сельскую местность, направляясь на восток, в сторону вражеской территории, в сторону Зигена и сокровищ, которые могут там скрываться. Эта дорога была в гору и вся в ямах, но сейчас проехать можно было только по ней: все остальные были все еще на линии огня. Даже эта была разрушена, а тут и там встречавшиеся на земле темные пятна свидетельствовали о цене, которую пришлось заплатить за ее открытие.

По крайней мере, в машине перед ними ехал единственный оставшийся у Доминика почти что друг – Стефани. Старый викарий, полный решимости присутствовать при их прибытии в Зиген, встретился с ними в Бонне. Хэнкок пытался убедить викария не присоединяться к ним, ведь очевидно, что ехать через все еще простреливаемую территорию – опасно, но Стефани и слышать ничего не хотел. Он желал отправиться в Зиген, нравится Хэнкоку это или нет, и какой-то там американец не смог бы не пустить его посмотреть, правда ли его обожаемые сокровища собора спрятаны там, где обещано.