Черные шляпы - Калхэйн Патрик. Страница 31

Не то чтобы эти кабацкие удовольствия для пролетариата не были частью общей картины Кони-Айленда с давних времен, по крайней мере на памяти Бэта или любого другого из ныне живущих. Уже многие десятилетия несколько огромных парков отдыха, особенно луна-парк, каждую летнюю ночь освещали небо своим искусственным огнем, а иногда и землю в буквальном смысле слова. Пожары много раз вынуждали Кони-Айленд (пусть и невольно) начинать все с нуля.

До начала сезона оставалось еще около месяца, и не все заведения были открыты, некоторые окутывала паутина строительных лесов. Но палатки и павильоны функционировали практически все без исключения, особенно на Серф Авеню и многолюдной Бауэри, через квартал от нее. Извлекать выгоду из хорошей погоды было обязанностью для этих капиталистов, в то время как дождливые выходные неизбежно отъедали куски от официального сезона в четырнадцать недель.

Поэтому ряд заведений не закрывал свои двери круглый год — рестораны, танцзалы и даже в нынешние «сухие» времена некоторые салуны, в том числе их условленное место встречи — трактир «Гарвард».

Бауэри, Ферма, официально именующаяся Океанской Набережной, хотя никто ее так не называл, длиной меньше полукилометра, была усеяна заведениями, где можно поесть и развлечься. В этот субботний вечер, даже несмотря на то, что сезон еще не открылся, аллея освещалась электрическими фонарями, хотя еще не было поздно. Фонари были везде, они висели даже над головами, и парень на ходулях с рекламой хот-догов от Натана за пятицентовый постоянно рисковал в них врубиться. Он не говорил ничего, даже не пытаясь состязаться с назойливыми воплями зазывал и грохотом вперемежку с визгом, доносившимся с «американских горок», а также грохотом множества ружей в тирах, свистом, ударами гонга и музыкой — от классической клавишной до джазовой.

Посередине, между Бэтом и Джонни Холидэем, шла Дикси Дуглас, хорошенькая брюнетка из хора, выглядевшая лет на двенадцать, за исключением фигуры, совершенно соответствующей ее возрасту. На ней была зеленая шляпа-колпак и зеленое платье в белый горошек с белым кружевным воротничком. Юбка едва прикрывала колени, обтянутые телесного цвета чулками. Ее губы и щеки были накрашены, и такая противоречивая комбинация, как известно Бэту, олицетворяла современную моду среди молодых девушек, этакая многоопытная невинность.

Уайатт, похоже, не обращал внимания на окружающую суету, будучи в состоянии игнорировать то, на что Дикси широко распахивала свои глаза от изумления.

Дикси была родом вроде бы из Де-Мойна, совершенно не знакомая с большим городом, так что ее вполне можно было простить за это наивное любопытство, пробудившееся при виде бедлама, царившего на Бауэри. Но, черт, ведь она наверняка хоть раз побывала на ярмарке штата! Можно подумать, она никогда не видела там тира, игровых автоматов, галереи восковых фигур, шоу уродов или площадок для метания колец («Выигрывает каждый! Три за пятицентовый!»). Что еще? Ей никогда не предсказывали судьбу, никогда не определяли вес на взгляд (последним занимались профессионалы подругой части)?

Неужели этот милый носик пуговкой не чуял царящей вокруг вони, от которой у Бэта едва не слезились глаза? Тошнотворной безбожной смеси запахов пороха, косметики «Вулворт», жарящегося книша, человеческих тел, лопающегося попкорна, вареной кукурузы, засахаренных яблок и навоза шетландских пони?

— Просто прелесть этот свежий соленый воздух! — сказала она Джонни, держа его под руку.

Бэт переглянулся с Уайаттом, который поднял бровь на пару миллиметров.

По случайности именно сегодня Уайатт получил подарок от Бэта — новый черный «стетсон», надетый на нем сейчас. Поля не такие широкие, как те, которыми щеголяли братья Эрп в прежние дни в Тумстоуне, но, оставив свой фетровый «хомбург» на секретере в комнате для гостей у Холидэя, он позволял в этом долговязом джентльмене с седыми усами и в костюме сотрудника похоронного бюро узнать человека, являвшегося Уайаттом Эрпом (или когда-то бывшего им). В любом случае, будь поля пошире, в такой толпе эту штуковину просто сшибли бы с его головы.

Бэт в своем черном котелке с плоским верхом, щегольски заломленном набок, был одет в свой отлично сшитый серый костюм с золотисто-желтым галстуком, в тон к золотому навершию трости в его левой руке. Он нечасто пользовался тростью, но, учитывая толпы народа и ненадежность улиц и тротуаров Кони-Айленда, ему пришлось достать из гардероба в передней простую тяжелую прямую трость. Он даже слегка отполировал ее золотистый набалдашник замшевой тряпочкой.

Он занимался этим, сидя на краешке стула в стиле королевы Анны в гостиной, заповеднике Викторианской эпохи, — владении его жены Эммы, в котором он бывал не слишком часто. Она же любила умиротворенно сидеть там за вышиванием, прямо как в тот самый момент.

Когда он женился на Эмме, а произошло это лет тридцать назад, в Денвере, она была гибкой блондинкой, поющей и танцующей девушкой, найденной им в театре «Палас», которым он затем владел и руководил. Сейчас она потяжелела, но осталась такой же миловидной, заслуженной седеющей покровительницей искусств, чьей самой худшей привычкой было играть в бридж по пенсу за ставку, а самой лучшей — никогда не спрашивать мужа, куда он идет и когда он вернется.

Но вид мужа, занимающегося тростью с золотым навершием, пробудил в ней интерес, достаточный, чтобы оторваться от вышивки и прямо посмотреть на него своими прекрасными голубыми глазами.

— Зачем трость, дорогой? Старая рана беспокоит?

— Нет, дорогая. Я в компании с Уайаттом отправляюсь на Кони-Айленд, сама знаешь, какая там толчея и суета.

— О да, — ответила Эмма, хотя они оба прекрасно знали, что она в жизни не была на Кони-Айленд. — И, конечно, не забывай в этой грубой толпе о том, что всегда говорил твой друг Тедди.

Она имела в виду Теодора Рузвельта, но, кроме этого, Бэт понятия не имел, что она подразумевает.

Жена улыбнулась в ответ на его замешательство все той же дразнящей улыбкой, которой она награждала его со сцены «Палас» (и вне ее).

— Иди медленно, держа в руках большую палку, — процитировала Эмма.

— Ты снова права, как всегда, — рассмеялся он.

И он ушел из дома, избежав дальнейших расспросов, хотя она (раз в двадцатый, наверное) спросила, зачем отправляться с Уайаттом так далеко для того, чтобы прилично поесть, как будто все рестораны Нью-Йорка могли хоть как-то соперничать с искусством их темнокожей поварихи Альберты (и чаще всего, если по правде, действительно не могли).

Прибыв к Холидэю, Бэт застал спор между Джонни и Дикси насчет того, может ли она присоединиться к ним в их поездке на Кони-Айленд.

— О Джонни, пожалуйста! Я с детства только и слышу об этом волшебном месте!

Бэт, считавший, что Дикси и по сей день остается ребенком и описание Кони-Айленд, как «волшебного места», весьма спорно, глянул на Уайатта, чье лицо не выражало ничего. Они стояли на лестничной площадке первого этажа.

Джонни, выглядевший, как призрачная (правда, куда более здоровая) копия своего отца, в костюме сливочного цвета, пастельно-голубой рубашке и темно-синем галстуке, заколотом булавкой с бриллиантом, как раз собирался надеть темно-коричневую шляпу с загнутыми полями. Он был в смятении от слов Дикси, которая уже оделась в зеленое платье в белый горошек, чтобы отправиться с ними.

— Дикс, — отчетливо, но не грубо начал он. — Это смехотворно. Во-первых, это деловая встреча. Во-вторых….

— Возьми девушку с нами, Джон, — коротко проронил Уайатт.

Бэт обернулся, глядя на него, ожидая увидеть пену на губах или другие признаки безумия.

Но Уайатт выглядел абсолютно спокойным.

— Здорово, здорово! — закричала Дикси, захлопав в ладоши, а Джонни, в свою очередь, обернулся к Уайатту, ища у него все те же симптомы.

— Уайатт, вы шутите, — сказал он. — Это слишком опасно для Дикси.

— Ты собираешься ее выгнать?

— Что?

— Когда ты проведешь ремонт и снова откроешь заведение, ты намерен ее выгнать?