Пока подружка в коме - Коупленд Дуглас. Страница 53

— Так ведь дождь…

— И что с того? Возьмем фонарики да оденемся потеплее.

Через несколько минут все семеро уже идут по улице. Дождь льет как из ведра. Можно подумать, что небо превратилось в море.

— Смотрите, — говорит Пэм, — каждая капля — едва ли не стакан воды.

Никто не помнит, когда в последний раз шел такой ливень. Вода обрушивается им на плечи и на головы. Вода оглушает их. Они идут дальше по знакомой улице, фонарики здесь не нужны. Карен едет в инвалидном кресле. Все промокли до нитки. Всем больно и грустно. Вот и конец улицы.

Ричард спрашивает:

— Карен, ты не хочешь сказать, зачем ты… зачем мы сюда пришли?

— Ричард, — несмотря на дождь, заливающий лицо, проникающий за воротник и под капюшон, Карен пристально смотрит прямо в глаза Ричарду. — Понимаешь, конец света — он ведь не такой, как в голливудских фильмах: эффектные взрывы, главные герои, совокупляющиеся посреди всего этого дурдома, улыбки во весь рот, кровью все залито, искры из глаз. Чушь все это. Фуфло.

— Значит, ты говоришь…

— Я говорю: «Тсс!» — шепчет Карен,

Они стоят под дождем, насквозь промокшие, в самом конце Рэббит-лейн, где кончается асфальт и начинается лес.

— Слушайте. Во Флориде живет пожилая женщина. Сейчас она на кухне; под потолком позвякивают от движения воздуха колокольчики, на стульях стоят пакеты с продуктами — вчера она ходила в магазин, да так и не разложила покупки по полкам. На улице свежо, на женщине ночная сорочка. Она выходит из дома и идет к пристани, это совсем рядом. Теплый ветерок дует ей в лицо, проникает сквозь тонкую ткань. Она садится на доски и смотрит в небо — на звезды и спутники. Она вспоминает семью, детей, внуков. Она улыбается и начинает мурлыкать песню, которую ее внуки крутили день и ночь напролет всю прошлую неделю. Вроде «Bobo and the Jets»? Нет, «Benny and the Jets». Вдруг ее начинает клонить ко сну. Она ложится прямо на пристань, закрывает глаза и засыпает. Все. Она последняя. Мир кончился. Начинается наше время.

Часть III

27. Веселиться глупо

Это я, Джаред, год спустя…

…и посадите под замок своих дочерей. И журнальчики свои похабные захлопните. И диванчик свой поберегите, а то я — не приведи Бог — могу прийти и трахнуть его, как какой-нибудь датский дог. Смешно? Вы друзей моих спросите. Их послушать, так я — самый страшный извращенец в мире. И это правда. Зато вы лучше на них посмотрите. Сейчас, через год. Никчемные мешки с дерьмом, они сбились в кучу у камина в доме Карен, смотрят очередную пачку видеокассет. По всей комнате валяются коробки из-под салфеток и маргарина, набитые алмазами, рубинами, золотом: слитки и украшения — все подряд. Пародия на богатство, на благосостояние.

Чем они занимаются между фильмами? Устраивают «финансовые войны», а именно — швыряют друг в друга золотые крюгеррэнды [22], большие рубины и тысячедолларовые банкноты; иногда делают бумажные самолетики из гравюр Энди Уорхола или Роя Лихтенштейна и соревнуются в меткости, запуская их в камин.

Как-то раз, во время затянувшейся паузы между фильмами, я, Джаред, появляюсь около их дома и, проскользнув к установленному Лайнусом генератору, выключаю его. Свет гаснет, что, естественно, вызывает недовольные возгласы у всей компании. И именно в этот миг я оказываюсь в их поле зрения — прямо за окном, на лужайке, световой шар. Первой замечает меня Венди, она же первой произносит мое имя:

— Джаред?

— Венди, это что такое? — спрашивает Меган.

— Это Джаред. Смотрите, он вернулся.

Все пристально следят за тем, как я пересекаю лужайку. На мне старая футбольная форма. Коричневый с белым — цвета нашей команды.

В полной тишине я плыву на высоте нескольких футов над землей, мерцая, как глубоководная рыба, как бледная, в дымке, луна, я приближаюсь к дому, а затем резким броском — словно за хитро переданным пасом — проношусь сквозь уцелевшую ячейку стеклянной двери и оказываюсь внутри. Я проплываю через комнату, не касаясь пола, словно качусь на ленте багажного транспортера в аэропорту, а потом прохожу сквозь противоположную стену. Гамильтон бежит туда, на парковку, но меня там нет.

Венди зажигает свечи, и вскоре я спускаюсь к ним сквозь потолок. Зависнув над камином, я говорю:

— Всем привет. Это я, Джаред. Мать вашу, я так рад всех вас видеть!

— Джаред, ты? — удивляется Карен.

— Привет, Карен. И всем здрасьте.

— Джаред, кто ты теперь? Где ты? У тебя все в порядке?

— Я призрак. И знаешь, я просто балдею. Жизнь тут — отпад. Ну прямо отель «Калифорния».

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Меган; теперь она узнала меня — по фотографии из школьного альбома.

— Я пришел, чтобы помочь вам, — говорю я, понемногу просачиваясь в толщу пола.

— Стой, подожди! — кричит Венди. — Не уходи!

Я уже наполовину под полом.

— Ребята, а пол-то у вас классный!

— Ты его как-то ощущаешь? — это, естественно, Лайнус.

— А какие они, небеса? — это Ричард.

— Что бывает, когда умрешь? — это Пэм.

— Эй, старик, покажи нам хоть фокус какой, что ли. — Гамильтон в своем репертуаре.

Над полом остается только моя голова.

— Ух ты! Ребята, это просто кайф. Рекомендую попробовать. Этот пол даст сто очков вперед любой Черил Андерсон, и к бабке не ходи.

— Джаред! — кричит Карен, и в ее голосе настоящая боль.

— Вы все, — говорю я, — птицы, родившиеся без крыльев; вы пчелы, опыляющие срезанные цветы. Но вы не стремайтесь, я скоро вернусь. Привыкайте к чудесам, чуваки.

На следующий день.

Ричард уже теряет терпение: Пэм с Гамильтоном «зависли» у дверцы мини-вэна и усиленно пропускают друг друга вперед.

— Только после вас, Барбара Хаттон.

— Нет уж, мистер Хефнер [23], только после вас.

— Для друзей я просто Хеф.

— Слушайте, вы, придурки, может, хватит? А ну, живо вытряхивайтесь из машины.

Они приехали на большую асфальтированную парковку перед универсамом. Кое-где вразнобой стоят машины, валяются ржавые магазинные тележки, попадаются на глаза и человеческие скелеты. Стеклянные двери магазина напоминают челюсти со снятыми протезами.

— Ладно, мисс Фу-ты-ну-ты, пора выпить.

— Гамильтон, ой, прости, Хеф. Давай-ка слазаем туда, возьмем что надо и по-быстрому назад. Идет?

— Согласен, Ричард, согласен. Ты, главное, не облажайся.

— Ричард, — говорит Карен, — можно, я с вами не пойду? Посижу здесь в машине, погреюсь на солнышке.

— Конечно, Кари. Тебе что-нибудь прихватить?

— Да, ватные шарики… Масло косметическое, которое разогревать надо. И лакрицы, если еще не вся испортилась.

— Есть, понял.

Карен сидит на переднем сиденье мини-вэна, копается в компакт-дисках и радуется неожиданно выглянувшему солнцу, исправно согревающему руины города. Появляюсь я, Джаред.

— Карен, привет.

— Джаред? Ты где?

— Да здесь.

Она оборачивается и видит меня. Я совсем рядом с машиной, стою на краешке покрытой ржавчиной тележки. Днем меня нелегко заметить — как газовое пламя на фоне синего неба.

— Джаред, объясни, что случилось? У меня вообще к тебе куча вопросов.

— Валяй, спрашивай. Кстати, Карен, ты отлично выглядишь. Как самочувствие-то?

— Да паршиво. Вот разве что руки восстановились. А ноги — те чем дальше, тем хуже. Совсем отказывают. Так, по дому еще ковыляю, но не более. Ты-то как? Привидениям бывает больно? Ну ты вот лично ощущаешь боль?

— Не так, как вы.

— Понятно. Я так и думала.

Карен переключает разговор на другую передачу:

— Слушай, Джаред, давай-ка выкладывай все начистоту. Я и так зла на тебя, или кто там все это устроил, за то, что случилось со мной. Заморозили меня на семнадцать лет, а потом воскресили — куклой тряпичной. А кто, кстати, стекло грохнул на кухне? Ну тогда, в прошлом году, когда все началось?