Большой вопрос - Неручев Иван Абрамович. Страница 7

Судья понял Бочкарева и даже посочувствовал ему. Но суд вряд ли уважит его просьбу. Ведь наш суд — особый, народный.

Сконфуженный Бочкарев занял в зале свое место.

Вскоре у судейского стола появилась молодая девушка в белой блузке. Это была Иванова, секретарь судебного заседания. Она проверила явку свидетелей, успокоила нескольких, не в меру разговорчивых, посетителей и ушла в совещательную комнату.

Бочкарев рассматривал кресла председательствующего и народных заседателей: первое значительно больше двух других, на каждом из них герб Российской Федерации. Над столом портрет Сталина…

Снова появилась девушка в белой блузке и села за свой стол. Звонок! Присутствующие встали. Вошел суд: председательствующий народный судья Курский и народные заседатели Цветаев и Болотов.

Суд приступил к рассмотрению дела.

Истец Бочкарев Семен Михайлович, 1910 года рождения, из служащих, беспартийный, с высшим образованием, заместитель главного врача городской больницы, на иждивении жена и дети: Олег 14 лет, Игорь 12 лет и Виктор 9 лет.

Его объяснения:

Граждане судьи! Вы поставили передо мной весьма серьезную задачу — обстоятельно и правдиво рассказать о том, что вынудило меня на развод… В состоянии ли я сейчас выполнить эту задачу? Не знаю. Мне трудно говорить. Знаю лишь одно: уйти мне от семьи, от детей, от их матери — я подчеркиваю — от их матери, — уйти от прошлого не так просто; тяжело, стыдно, страшно… А уйти надо.

Позвольте мне, после этого коротенького вступления, рассказать всё по порядку.

Мы с Лидией Владимировной поженились, когда были студентами Медицинского института. Это было время летних каникул 1929 года. Скажу точнее: это было двадцать лет, два месяца и один день тому назад. Лидии Владимировне было тогда девятнадцать лет и четыре месяца, а мне ровно двадцать один год. День нашей свадьбы являлся, таким образом, одновременно и днем моего рождения. Поженились мы по любви, при полном уважении друг к другу. Через некоторое время у нас печально сложились обстоятельства: заболел наш ребенок. Лидия Владимировна принуждена была бросить институт и уехать на юг к своим родным. На юге Лидия Владимировна прожила два года восемь месяцев и четыре дня, но дочку не спасла — девочка умерла. Спустя год, два месяца и семь дней я кончил Медицинский институт, Лидия же Владимировна с моего согласия решила остаться в роли так называемой домашней хозяйки. Наше материальное положение в скором времени стало хорошим, а потом и отличным. На последнее обстоятельство, конечно, влияли мои успехи как врача. Не хвалясь, скажу: меня любят граждане нашего города, отцы и матери детей, которым мне пришлось спасти жизнь или укрепить здоровье. У вас, граждане судьи, может возникнуть вопрос: к чему я сейчас говорю эти нескромные слова? А вот к чему: пациенты меня хвалят, а собственная жена, уважаемая Лидия Владимировна, обзывает всякими наиобиднейшими словами, приклеивает мне всевозможные оскорбительные клички, низводит мой авторитет на нет… Что́ бы я теперь ни сделал, что бы ни сказал в ее присутствии, — всё не так, неправильно… Чем же вызвано это возмутительное поведение Лидии Владимировны? Не знаю, не могу знать!

Перед вами, граждане судьи, я изложу лишь голые факты, которые понудили меня просить о разводе.

Факт первый. Ни один уважающий себя советский врач не имеет морального права отказаться навестить больного в любой час дня и ночи, если к этому возникла неотложная необходимость. Мой долг, святой долг врача, часто, весьма часто, заставляет меня возвращаться домой поздно вечером; нередко бывает, что меня ночью поднимают с постели и увозят к больным детям.

Раньше Лидия Владимировна, в похвалу будь ей сказано, отлично понимала мое положение и даже гордилась им. С недавнего же времени всё обернулось по-иному: Лидия Владимировна подозревает меня, простите, чорт знает в чем. Стыдно даже назвать эти ее подозрения своим именем.

Факт второй. Многолетняя врачебная практика привела меня к дружбе с некоторыми семьями. Спрашивается, могу ли я иногда от добрых знакомых или друзей принять приглашение, скажем, отобедать с ними? Думаю, что могу, особенно, когда задерживаюсь и вследствие этого бываю голоден. И далее: можно ли жене из-за этого скандалить, ругать мужа, называть его оскорбительными кличками? Думаю, что нет. А как ведет себя в подобных случаях Лидия Владимировна? Постыдно — вот как ведет себя уважаемая Лидия Владимировна!

Факт третий. Как известно, в каждой приличной семье муж и жена ведут себя разумно, согласовывают основное в своей совместной жизни. А как у нас? Я в семье совершеннейший нуль.

Лидия Владимировна и детей настроила против меня. Подражая маме, они не ставят меня ни во что, косятся на меня, как на чужого.

Это, граждане судьи, наиболее существенные факты. Их не много, но они, прошу поверить мне, весьма и весьма тяжелы, невыносимо тяжелы. Я с каждым днем всё сильней и сильней сгибаюсь под их тяжестью. Они разъедают мою душу, мое сердце. Так у нас не живут, так жить нельзя. Я честный советский человек, и я так жить больше не желаю ни одного дня.

На вопрос председательствующего народного судьи Курского —

— Да, я многократно пытался убедить Лидию Владимировну. Ничего из этого не вышло. Могу заверить вас, гражданин судья, что я первоначально терпеливо и даже снисходительно выслушивал нападки Лидии Владимировны, иногда они смешили меня. Но в конце концов передо мной возник вопрос: да что же я, человек или не человек? К дьяволу сентиментальность! Пусть получает заслуженное! Признаюсь, я тоже стал груб с нею, тоже оскорблял ее, иначе говоря, в долгу не оставался.

На вопрос председательствующего —

— Я уже не мог справиться с собой, с обидой, которая разрасталась в моем сердце. Я-то ведь знаю: ничего плохого в моем поведении нет, только служение своему долгу, и никто не дал права Лидии Владимировне оскорблять меня.

На вопрос народного заседателя Болотова —

— Да, я не вижу иного выхода, — только развод…

На вопрос народного заседателя Цветаева —

— И теперь, еще совсем недавно, я пытался призвать Лидию Владимировну к порядку, просил ее взять себя в руки, одуматься. Но она якобы не может вести себя иначе, расшатана у нее, видите ли, нервная система, в чем, конечно, повинен только мой эгоизм.

Поверьте мне, как врачу, нервы тут ни при чем, хотя оговариваюсь: эта сфера не в моей компетенции. В связи с этим прошу суд обратить внимание на некоторые любопытные обстоятельства: наш ад до сих пор мы с Лидией Владимировной оберегали от чужих взглядов и ушей. О нем знает лишь одна моя сослуживица, подруга Лидии Владимировны, которую мы, по обоюдному согласию, вызвали сюда свидетелем. Вне дома я и Лидия Владимировна ведем себя безупречно. Было несколько случаев — три или четыре, не помню, — когда к нам являлись из школы, где учатся наши мальчики, выяснить причины, почему дети стали плохо учиться. Лидия Владимировна ахала, охала, а правды так и не сказала. Мальчики же отставали, безусловно, из-за наших распрей.

Итак, Лидия Владимировна умеет держать себя на людях и не умеет до́ма, с мужем. Что сие означает? А прежде всего то, что уважаемая Лидия Владимировна безответственно относится к своей семье. Видите ли, со мной она не может вести себя хорошо, а вот, скажем, с милиционером может. Почему? Да потому, что за оскорбление представителя милицейской власти ее могут наказать, а за оскорбление мужа… даже у нас нет еще такой статьи, которая оберегала бы… Словом, это ясно.

Какие же тут нервы! Это самая настоящая бытовая распущенность!

Ввиду вышеизложенного прошу вас, граждане судьи, уважить мою просьбу о расторжении брака с моей супругой Лидией Владимировной.