Пока ты не спишь - Бюсси Мишель. Страница 8

Василе Драгонман разложил перед Марианной Огресс бумаги и постучал пальцем по белому листу с четырьмя черными вертикальными линиями, перечеркнутыми красным зигзагом:

– Вот, смотрите внимательно…

Она прикрыла рисунок ладонью:

– Нет, давайте с самого начала! Кто он, этот мальчик? Расскажите в двух словах о его родителях.

– Родители – нормальные люди. Самые обычные. Ничего примечательного в них нет. Матери, Аманде Мулен, чуть за тридцать, но можно дать лет на десять больше. Отец старше, ему как минимум сорок. Женаты много лет. Живут в маленьком коттедже в Верхнем Манеглизе, почти на окраине деревни, в районе сквера Мориса Равеля, если быть точным. Весь Манеглиз – небольшой центральный квартал, вокруг частная застройка. Аманда работает кассиршей в «Вивеко», это продуктовый магазин самообслуживания. Он, если не ошибаюсь, электрик, ищет – пока безуспешно – постоянную работу, тренирует детскую футбольную команду.

– Вы с ним встречались?

– Один раз, в самом начале. В тот момент вопросов у меня было гораздо меньше.

Василе говорил извиняющимся тоном, как будто чувствовал неловкость за то, что невольно бросает тень подозрения на приличную семью. Марианна подумала, что психолог сейчас похож на маленького мальчика, который вынужден выступать в роли противного ябедника, и его ужасно мучит совесть. Она сегодня же вечером допросит Энджи и выяснит, что связывает подругу с этим красавчиком. Вряд ли у них роман. Психолог-интеллектуал не ее тип, Энджи любит «плохих парней».

По коридору мимо стеклянной стены шел Дед со стаканчиком кофе в руке, майор бросила на него вопрошающий взгляд, и он в ответ отрицательно покачал головой. Никаких новостей от профессора Ларошеля, стало быть, ничего нового о Тимо Солере…

– Хорошо, господин Драгонман, давайте вернемся к мальчику. Объясните мне эти рисунки.

– Как я уже говорил по телефону, он утверждает, что у него была другая жизнь – не та, что сегодня, не в Манеглизе, не с родителями Амандой и Димитри Мулен. Он детально описывает эту предыдущую жизнь, хотя обычно, по словам учительницы Клотильды Брюйер, Малон Мулен общительностью не отличается.

– А вам он почему доверился?

– Это моя профессия.

«Хорошо сказано! – подумала Марианна. – Василе очень мил и идеально воспитан, но цену себе знает. А что, если он мифоман? Сочинил историю, чтобы привлечь к себе внимание… Этакое “дело тринадцати из Утро”? [5]»

– Смотрите на рисунки, – продолжил психолог, – так вам будет проще понять. Четыре вертикальные линии, по словам мальчика, это башни замка, рядом с которым он жил. Красный зигзаг – ракета. Он уверяет, что видел, как она взлетает в небо. Много раз.

Марианна вздохнула. Она слушала весь этот бред по одной-единственной причине: Драгонман помогал ей скоротать время в ожидании звонка хирурга, когда можно будет послать пять машин в порт и взять наконец Тимо Солера. Она мельком взглянула на компьютер, заметила открывшийся на экране сайт jelanie-ubit.com и снова подумала об Энджи.

А вдруг подруга над ней подшутила? Что, если этот так называемый психолог – один из ее приятелей с актерскими способностями?

– Вы забыли о пиратах, – рассеянным тоном произнесла Марианна. – Вчера вы упоминали пиратский корабль.

Василе предпочел не заметить иронии.

– Совершенно верно! – Он подвинул к ней другой рисунок: – Синие штрихи – это море. Малон все время повторяет, что видел его из окна своей комнаты. А две черные точки – корабль.

– Так один пиратский корабль или два?

– Один, но расколотый надвое. Его он тоже видел из окна. Именно такого рода уточнения из уст четырехлетнего мальчика настораживают больше всего. Он никогда не сбивается, на каждом сеансе повторяет все слово в слово.

Марианна провела пальцем по синему морю на рисунке.

– А что насчет леса людоедов? Я помню, в истории был лес.

Она подалась вперед, выставив грудь, свой лучший и единственный аргумент в общении с мужчинами. Разыграла ее Энджи или нет, пора заканчивать комедию.

– Скажите честно, господин Драгонман, чего вы хотите? Как глубоко надеетесь вовлечь меня в эту странную историю? Вы же не станете утверждать, что поверили ребенку, что вас убедили сказки и рисунки?!

Глаза психолога сверкнули. Два кусочка керамики цвета сиенской терракоты разлетелись вдребезги, столкнувшись с жестоким, ледяным, расчетливым миром.

– Да, майор, как бы странно это ни звучало, я ему верю! Восемь лет учебы и столько же лет работы «на земле», как вы говорите, должны были убедить меня, что мальчик создал свой внутренний мир со свойственными ему одному символами, психологический лабиринт, по которому следует передвигаться с особой осторожностью. Называйте это как хотите – инстинктом или интуицией, – но я уверен: большинство воспоминаний Малона реальны. И плевать, что это противоречит психоанализу! Повторяю, я уверен, что малыш видел все, что нарисовал.

– В своем доме в Манеглизе?

– Конечно нет!

«Проклятье!» – мысленно выругалась Марианна, крепко сцепив пальцы под столом. Она чувствовала, что против собственной воли втягивается в немыслимую историю и делает это, потому что в ожидании звонка профессора лучше смотреть в дивные, цвета медовой коврижки глаза психолога, а не пялиться на кофемашину.

– У вас есть что-нибудь еще, господин Драгонман? Более конкретное?..

– Да.

Психолог покопался в старенькой кожаной папке и выложил на стол несколько снимков торгового центра:

– Узнаёте?

– А должна? Во Франции несколько тысяч подобных комплексов.

– Этот находится в Мон-Гайар, самом большом районе Гавра. Малон утверждает, что именно здесь мать – настоящая – передала его второй матери, Аманде Мулен. Я показывал ему много фотографий. Он узнал «Макдоналдс», логотип «Ашана» и красно-зеленого попугая, символ «Пиратского островка». Все три магазина есть только в этом торговом центре. Ребенок не мог такое выдумать…

Марианна внимательно просмотрела все снимки, подняла глаза на Василе и вынесла вердикт:

– Не согласна. Он перепутал. Ваш Малон с самого рождения каждую субботу проводит в этом потребительском раю, как и все обитатели северной части эстуария.

– Мальчик ничего не путает, майор! Очень трудно за несколько минут объяснить вам тонкую разницу, существующую между семантической памятью и памятью эпизодической, но Малон не ошибается, уверяю вас!

Красивый, гордый и упертый… Чертов умник…

Марианна вздохнула.

– И как давно, по-вашему, состоялся обмен мамами?

– Много месяцев назад. Возможно, год. Это не первичное воспоминание, а воспоминание о воспоминании [6], если хотите.

– Не понимаю, объясните подоходчивей.

– Воспоминание, о котором он заставляет себя думать каждый вечер, чтобы не забыть, если никто ему не напомнит. Воспоминание, которое он вбивает себе в голову, как гвоздь. И вешает на этот гвоздь в мозгу воображаемую простыню, не желая видеть, что за ней.

– А что за ней?

– То, что он пережил до обмена в Мон-Гайар. То, что ему удается выразить только рисунками. Людоеды, пираты и многое другое. Реальность, которую почти невозможно визуализировать впрямую.

– То есть мальчик был травмирован и прячет эту внутреннюю травму?

Василе одарил майора Огресс мальчишеской улыбкой.

– Для меня это очевидно! Я готов усомниться в его словах о двух мамах, я не знаю, насколько искренни Мулены, но в одном не сомневаюсь: малыш перенес тяжелейшую травму и его мозг возвел толстенные стены, чтобы запереть призрак в самом дальнем уголке памяти.

Психолог почувствовал, что снова завладел вниманием Марианны, и продолжил, стараясь не торопиться и говорить убедительно: