Когда время штормит (СИ) - Ангелов Августин. Страница 42

Первым делом, особист решил установить, кто из англичан относится к корабельному начальству. Ему просто не терпелось попытаться найти самого Дрейка. Тут на глаза Якову попался молодой доктор Дмитрий Ефремов, который как раз начал утренний обход пациентов, осматривая их, что-то записывая в блокноте и выдавая лекарства, которые лежали на стеклянном столике с колесиками, который врач тащил за собой по проходу между диванами.

Пожелав доктору доброго утра, Соловьев поинтересовался, как же Ефремов умудряется различать своих больных? На что врач сразу же указал ему на бритую голову ближайшего лежачего перебинтованного англичанина, на которой красной женской помадой был аккуратно выведен номер «14».

— И что, вы их всех пронумеровали? — удивился особист тому, что медики уже так просто решили проблему идентификации.

— Это парикмахерша придумала. Но, все мои коллеги сразу одобрили, — объяснил Ефремов. И добавил:

— Теперь нет необходимости прямо на ходу на каждого из них заводить отдельную врачебную карту, достаточно в блокноте по номеру найти соответствующую страницу. Очень удобно, знаете ли. Избавляет от лишней бюрократии. Сразу понятно, кого как лечить.

— Оригинально, Дима! А, может быть, у тебя и сведения какие-нибудь еще о них имеются, кроме лечебных? — поинтересовался Яков.

Доктор кивнул:

— Да, я записывал, откуда кого из них принесли. Вон того, например, с номером тринадцать, нашли на полуюте парусника. Этого, четырнадцатого, притащили со шканцев. А пятнадцатого обнаружили на полубаке.

Соловьев заинтересовался и произнес:

— Молодец, не зря я учил тебя записывать все важное, что замечаешь! А не знаешь ли, Ефремов, кто из них может быть капитаном?

— Точно сказать не могу, но, возможно, вот этот. По-моему, я даже видел какую-то гравюру в старой книге про эпоху великих географических открытий с похожим человеком. Когда он еще не был побрит, и его не раздели, то очень напоминал кого-то из известных, ни то конкистадоров, ни то первооткрывателей. На груди, помнится, у него висел стальной нагрудник. А еще при нем имелась настоящая шпага с ножнами на ременной портупее, — сказал молодой доктор.

У Соловьева загорелись глаза, и он вкрадчиво проговорил:

— А не думаешь ли ты, Дима, что это, может быть, сам Френсис Дрейк?

— Знаете, Яков Ефимович, я как-то пока больше о их лечении думаю, чем о личностях, — честно признался Дмитрий.

— А я вот как раз о личностях думать обязан. Служба у меня такая, инженера человеческих судеб, — сказал особист и начал внимательно разглядывать раненого, помеченного тринадцатым номером, сразу заметив, что и этот человек, с бинтом вокруг головы и с красными цифрами, нарисованными помадой на выбритой макушке, пялится на него правым глазом, который, в отличие от левого, не был скрыт под повязкой.

Вчера во время шторма Лаура так сильно мечтала о том, чтобы шторм и весь этот ужас, когда ее подбрасывало вместе с яхтой на огромных волнах, скорее закончился, что теперь, когда вокруг лежал совершенно спокойный утренний океан, залитый солнцем, девушка ощущала радость от того, что ее молитвы все-таки кем-то были услышаны. Может, разумным космосом, а может быть, самим океаном. В любом случае, она видела, что ее маленькая мечта сбылась полностью. После разгула стихии, который Лариса Иванова пережила с трудом, и после ужасного нападения морских разбойников, она наконец-то получила награду в виде вот этого прекрасного спокойного простора, который сейчас расстилался вокруг нее и «Богини».

Девушка улыбнулась и потянулась всем телом, подняв руки к небу, на котором быстро разбегались облака, давая свободу золотистому солнечному сиянию нового дня, которое освещало восхитительный зеленый курортный берег с живописными пляжами и пальмами. В этот момент певице верилось, что мир прекрасен и необъятен, и что самые удивительные мечты могут сбыться, если того очень сильно захотеть. И прекрасный вид, вместе с теплом утренних лучей, согревал ей душу, настраивая Ларису думать только о хорошем. В такие моменты она представляла себя больше не Ивановой из русской глубинки, а именно некоей загадочной Лаурой из вот такого или подобного удивительного местечка под пальмами, где все проблемы решены, еда растет сама на деревьях, и хочется лишь петь все дни напролет, чтобы дарить радость своим слушателям. Конечно, она понимала, что жизнь и сценический образ — это совсем разные вещи. Но, она хотела бы жить так, чтобы слиться с этим своим сценическим образом. Но, к сожалению, такое пока не получалось.

И только на сцене, во время своих выступлений, Лариса ловила счастливые моменты, видя, как загораются глаза у людей, когда им нравятся те песни, которые поет она. А нравилось не все и не всегда. Потому она постепенно меняла репертуар, подстраиваясь под вкусы аудитории. Этим она отличалась от многих других исполнительниц, которые годами перепевают один и тот же шлягер. Лаура же старалась проявлять гибкость в подборе репертуара в зависимости от того, какие именно люди ее слушали. И вчерашний упрек, который кинула ей Вера, дочка владельца «Богини», царапнул Ларису за самое сердце.

Впрочем, великолепное утро приглушило и эту обиду. Увидев молодых моряков, отплывающих на катере от военного корабля, Лаура помахала им и даже послала воздушные поцелуи. А они в ответ махали руками ей, пока катер на отошел достаточно далеко. Она же думала в этот момент о том, что еще не встретила своего прекрасного принца, а была, в сущности, содержанкой Дворжецкого-старшего. И ей в тот момент захотелось покончить с такой неромантичной и даже, наверное, позорной ролью вечной любовницы женатого старика, чтобы обрести настоящую любовь с каким-нибудь обаятельным и привлекательным молодым человеком.

Глава 23

Голова после пробуждения у Френсиса Дрейка по-прежнему болела, но боль все-таки немного уменьшилась после сна, а тошнота уже почти не донимала. Лишь непривычная слабость во всем теле все еще не позволяла даже сесть. Как только он пытался сделать это, так сразу начиналось ужасное головокружение, заставляя всякий раз лечь обратно. Он заметил, что лежит под белым покровом абсолютно голый. Но, его порадовало, что все члены находились на месте. Да и чувствительность к рукам и ногам вернулась после контузии.

Следом за молодым лекарем, которого Френсис уже знал, к нему подошел какой-то лысоватый и полноватый мужчина с крупным носом над толстыми губами. Незнакомец был одет в черный сюртук необычного покроя, украшенный золотистыми полосками на плечах с выпуклыми пятиконечными звездами из золота посередине, а также с золотистыми штуковинами на отворотах воротника. На обшлагах рукавов имелись золотистые нашивки в виде трех отдельных полос, над которыми тоже были вышиты золотые звезды. Причем, те знаки, что красовались на отворотах воротника, формой напоминали корабельные якоря. А из-под сюртука выглядывала белая сорочка с воротничком необычной формы, заканчивающимся острыми углами, загнутыми вниз.

Судя по одежде, украшенной золотом, подобную которой Дрейк никогда раньше не видел, хотя повидал в своей жизни очень немало, этот человек явно имел благородное происхождение, а якоря, вполне возможно, указывали на его принадлежность к флоту. Вот только к какому? Этого Френсис не знал, но, само по себе наличие еще какого-то флота в океане, кроме английского, испанского, португальского, голландского или французского заинтриговало его.

Неизвестный переговорил на незнакомом языке с врачом, после чего уставился на Дрейка своими внимательными карими глазами. И глаза эти выражали неподдельный интерес.

— Может быть, вы есть капитан Френсис Дрейк? — спросил мужчина на английском с сильным акцентом, коверкая слова неправильным произношением и неверно строя фразы, но, тем не менее, вполне понятно.

— Да, сэр. Это я, — подтвердил Дрейк. Говорить он мог уже почти без усилий.

— О! Хорошо! Прекрасно, что вы есть живой! Вы быть мой лучший пленник! — воскликнул незнакомец, явно обрадовавшись.