Ломаные линии судьбы - Алюшина Татьяна. Страница 12

– Сегодня нет, не получится, да и в ближайшее время тоже нет, у меня срочная работа, – посмеиваясь, отказалась от встречи Аглая, проходя в дверь подъезда, которую галантно распахнул и придержал перед ней Антон. – Ну а дальше посмотрим, почему бы действительно и не сходить куда-нибудь, выпить по кофейку и поболтать.

– Отлично, договорились! – порадовался парень и, достав смартфон из кармана, стремительно двигаясь дальше, потребовал как само собой разумеющееся: – Давай номер.

– Номер тоже в следующий раз, – рассмеялась Аглая такой его нагловато-нарочитой непосредственности.

Помахала ему ручкой, сбежала по лестнице и направилась к дожидавшемуся её такси, чтобы ехать домой к заказчице, с которой они договорились просмотреть предварительные варианты.

С отъездом Музы Павловны и «эвакуацией» беспокойного мстителя жизнь жильцов их девятого этажа вновь вернулась к своему прежнему мирному укладу и привычной тишине.

Правда, ненадолго, до очередного происшествия, случившегося через одиннадцать дней после ловли «Шустрого Вилли» и через десять после посещения Аглаей участкового в околотке.

Вымотанная, уставшая, с разламывающейся от долгого сидения над изделием спиной, но невероятно довольная тем, как и что у неё получается, Аглая возвращалась совсем уж поздним вечером домой. Ожидая лифт, она мысленно представляла, как сейчас наберёт ванную с любимой лавандовой пеной и будет лежать в ней долго-долго, подливая постоянно горячей воды. А потом выберется «на берег», завернётся в уютный махровый белый халат, заварит чаю с травками, уляжется-устроится на диване, включит на ноуте какой-нибудь ситком из числа любимых, чтобы ни о чём серьёзном и сложном не думать вообще. И вот будет кайфова-а-а-ать – попивая чаёк, посмеиваясь простеньким шуткам или хорошим шуткам, как повезёт. А потом…

Про «потом» подумать Аглая не успела, поскольку за разъехавшимися дверями лифта, в пустой кабине, она увидела настораживающую и очень неприятную странность, от которой как-то нехорошо-предупреждающе что-то ёкнуло в груди и в области желудка, среагировавшего на открывшуюся картину и шибанувший по рецепторам запах.

Стены кабинки в нескольких местах были заляпаны кровавыми отпечатками больших ладоней – где-то смазанными, а где-то очень чёткой пятерни, а панель управления с цифрами этажей… Такое впечатление, что вообще буквально залита потоками крови.

– Вера Львовна! – позвала несколько истерично консьержку Аглая, словно заворожённая уставившись на измазанные кровью цифры на панели и лужи с отпечатками ног на полу. А не дождавшись ответа на свой призыв, позвала другую консьержку, пытаясь сообразить, кто из них сегодня дежурит: – Анна Ивановна!

Никто из женщин не отозвался. Глаша оторвалась наконец от созерцания кровавой инсталляции и пошла к консьержской комнате, но никого там не нашла – ни спящего, ни телевизор смотрящего – пусто. Как пусто было и во всём холле.

«Ладно, – решила Аглая, – поднимусь к себе и вызвоню кого-нибудь, не стоять же здесь и ждать, пока кто-нибудь объявится».

Но ехать в «кровавом» лифте не смогла, дождалась второго, грузового, в открывающиеся дверцы которого, если честно, заглядывала с некой опаской – ну а вдруг и там кровь, кровь… и у них тут зомби-апокалипсис во весь рост случился. Нет, лифт оказался чистым и следов убоя не носил.

А вот… а вот выйдя на своём этаже, Аглая сразу же тормознула, увидев на полу чуть ли не лужу свежей, не успевшей взяться даже корочкой крови и отпечатки ботинок, ведущие дальше на площадку, к квартирам. Не так чтобы прямо лужа-лужа, но прилично из кого-то натекло, а на стене у лифта осталась ещё одна кровавая пятерня, явно человека «штормило» и качало не по-детски.

– Да, блин блинский, что же это такое?! – возмутилась, ужасно и как-то безнадёжно расстроившись, Глаша и…

А что «и»? Тут «и» не «и», а деваться-то некуда – двинулась по следам. А что делать? Домой бежать прятаться-спасаться? Мол, ничего не знаю, ничего не видела, не слышала – я в домике! Угу, ага… и хотела бы, да испорчена правильным воспитанием.

В принципе Глаша уже понимала, с кого тут натекло кровавых ручьёв, собственно, и гадать-то особо не требовалось: ноги-руки таких размеров имелись лишь у одного человека, проживающего на их этаже. Но пока она не увидела собственными глазами и не удостоверилась окончательно, теплилась такая робкая, трусливая надежда, что, может, это всё-таки не он. Может, какой маргинал забрался в подъезд, воспользовавшись отсутствием консьержки на месте, или кто-то кого-то отмутузил, и тот, наоборот, свалил из подъезда.

Ну, может же быть, а? Всякое ведь бывает?..

Нет, не может, ответила ей реальность, продемонстрировав фигу всем трусливым конструкциям-предположениям в виде приоткрытой двери квартиры Чащина Виктора Юрьевича, к которым и тянулись те самые алые отпечатки от ботинок.

Совершенно не хотелось Аглае заглядывать в эту квартиру, до прямо незнамо чего не хотелось. Сознание истерично верещало, требуя немедленно сваливать отсюда по-тихому. «На фиг, на фиг, Аглая, – кричал разум, – давай домой! Очевидно же, что там всё плохо-плохо, и ужасно, и капец-звездец, и соваться туда – давай это уж как-нибудь без тебя, кто-нибудь другой…»

Ну да, «не соваться» – как раз случай Аглаи Зориной. Отползти по-тихому и не отсвечивать – щаз-з-з, угу… охо-хонюшки хо-хо.

Как в том старом советском фильме, отчего-то вдруг вспомнившемся Глаше.

«Impossibl, Райка, impossibl», – говорит с радостной рожей злодей, считая, что он обыграл тут всех и победил.

«Посибел, посибел», – отвечает ему с довольным смешком хороший советский человек, вставший на защиту иностранной Райки вместе с другими товарищами и всей Советской страной и переигравший плохиша.

Вот и Аглая «посибел», что бы там ни верещал её внутренний голос.

– Эй! – позвала Глаша, эдак осторожненько, одним пальчиком за боковину, приоткрывая дверь чуть пошире. – Виктор Юрьевич, вы там живы?

И прислушалась. Тишина. Такая странная, напряжённая тишина, реальный саспенс… Нет, не совсем тишина, какие-то еле различимые звуки всё-таки слышно: не то стон, не то сип-хрип какой…

– Ладно, – оповестила Глаша, – я вхожу.

Ну и вошла, и осторожно-медленно двинулась вперёд, ориентируясь на еле слышный звук. Далеко не ушла: на полу, сразу за дверью в большую, стильно обставленную гостиную, расположенной напротив входной, лежал хозяин квартиры в какой-то изодранной, изорванной клоками рубахе, без одного утерянного где-то рукава, с ног до головы залитый и перепачканный кровью. И светлый палас под ним пропитывался кровью, словно невидимый художник обвёл контур его тела алым маркером.

– Ёжики шипастые! – высказалась в сердцах Аглая и, шагнув вперёд, присела рядом с телом.

Или пока ещё человеком?

Она наклонилась, чтобы пощупать пульс. По обонянию и нервам, словно кувалдой, ударило застарелым запахом спиртного, тем, который въедается в кожу, в поры, волосы и все внутренности после многодневного накачивания алкоголем, а ещё запахом рвоты и… слишком хорошо памятным ей и знакомым резким, приторным, железистым запахом сырой крови.

Резкий рвотный позыв, рванув вверх, подкатил комком к горлу, Глаша отшатнулась, отстраняясь от источника вони, несколько раз судорожно-нервно вдохнула-выдохнула, борясь с тошнотой. Совладала, пересилила себя.

Справилась. И, преодолевая страх, удушающие рвотные позывы, выбивающие слезу, брезгливость и отвращение, протянула руку, отодвинула в сторону практически оторванный воротник некогда белой рубашки и попыталась нащупать жилку на шее. В общем-то можно было и не искать: в этот самый момент мужчина тихо засипел, чем снял вопрос о статусе себя как уже тела или всё ещё человека живого. Но Глаша таки нашла, что искала, почувствовав, как тихо-тихо и совсем медленно бьётся его сердце.

Вот лучше бы он не сипел, не стонал и не выдыхал вовсе! Такое амбре из него вылетело, что новый, гораздо более мощный, чем все предыдущие, рвотный порыв вынудил Аглаю подскочить, стремительно выбежать из комнаты и скрючиться пополам, чуть не избавившись от ужина, а заодно с ним и обеда с завтраком.