Имяхранитель - Козаев Азамат. Страница 69

Лишь только расставшись с настоятельницей, «толковая девушка» сейчас же перестала говорить Ивану «вы», бросила ехидничать и вообще сделалась холодней ледышки. Очевидно, такая перемена настроения имела какие-то причины. Совершенно неведомые имяхранителю, но веские. Осмыслить их он даже не пытался. Женщины для него были существами намного более загадочными, чем горги.

Поняв после минуты безмолвия, что добровольного продолжения рассказа не будет, Иван хмыкнул и спросил:

– Когда это случилось? И как?

Сонюшка раздраженно дернула остреньким плечиком.

– Точно не скажу. Угол здесь, сам видишь, дальний. Обнаружили только вчера, случайно. Кто ломал, зачем – бог весть. Я поставила эвиссу Ипполиту в известность. Она вызвала каменщиков. Обещала, что на днях будут.

– Мужчин в храме много? – Иван, прикинув объем разрушений, счел, что для хрупких Цапель задача тяжеловата. – Инструмент подходящий найдется?

Сонюшка приподняла голову. Подозрительно блеснули глаза. Неужели фиалковые? – подумал Иван. Девушка тряхнула головой и подступила к нему вплотную. Рассерженная и красивая, настоящая амазонка.

– Ты здесь для какой надобности, друг сердешный? Охранять или разнюхивать?

– Разнюхивать ничего не собираюсь, – стараясь не выдать собственного удовольствия (оказывается, ему необыкновенно нравилось ее злить!), а оттого преувеличенно бесстрастно проговорил Иван. – Зато знать, кто может ударить в спину, я просто обязан. Понятно, сердешная подруга?

Девица буркнула «понятно» и после недолгой паузы, наполненной свирепым сопением, сообщила, что мужчин при храме обитает достаточно. Постоянно, кроме уже знакомого Ивану Александра Планида, еще двое привратников – и это самые крепкие из всех. Остальные люди пожилые: садовников-огородников полдюжины, причем половина – безымянные. Четверка форейторов плюс механик в автомобильном парке. Столяр, очень хороший, не смотри, что без Имени. Пара золотарей – понятно, колонов. Акушер-полноименный и мальчик у него на подхвате, тоже с Именем, пусть и жиденьким. Секретарь Ипполиты – из тех, о которых уклончиво говорят: «завитой затылок». Ну да приходящие работники – десятка полтора. Любой инструмент добыть – не задача, мастерские не заперты ни днем, ни ночью.

– …И «диких» пять рыл, – закончила она подсчет.

– Постой-ка, а кто такие «дикие»? – озадачился Иван. – Троглодиты с Химерии?

– На Химерии никаких троглодитов нету, побасенки это все, – убежденно и с ноткой превосходства сказала Сонюшка. – А если б и были, на кой они тут? Для зверинца, что ли? Так в зверинце мы только неопасных зверушек содержим. Павлинов, зайчиков-белочек. А «дикими» называют безымянных девок, нарочно для сторожевых целей натасканных и выкормленных. Они лучше всяких собак. Сильней, умней, преданней. Бару настоятельницы видал? Вот это и есть «дикая». Хотя ты, конечно, про мужчин спрашивал, – хмыкнула девчонка.

Злость у нее мало-помалу убывала.

– Ну, такая-то барышня, как Бара, – хохотнул Иван, – медведя заломает, не то, что из стены десяток камешков вышибет. Я бы на месте эвиссы Ипполиты, имея подобную охрану, наемника со стороны не приглашал вообще.

– Храму необычайно повезло, что ты не на ее месте, – сказала Сонюшка. – С «дикими» проблема. Им – кроме Бары, она – особый случай – без разницы, кто командует. Что Цапля велит, то и делают.

– Любая Цапля, – скорей утверждая, нежели вопрошая, уточнил Иван.

– Любая, – подтвердила Сонюшка. – А мира между иными нашими девочками…

– Да помню я, помню, – проговорил имяхранитель и неожиданно добавил, дивясь нежности слова: – Сонюшка.

– Для тебя – София, обломок! – сказала та с вызовом и отвернулась.

По настоянию Ивана ко времени наступления сумерек два наиболее внушительных пролома из пяти были кое-как заделаны. К работе привлекли мужскую половину храмовых обитателей в полном составе. Исключение сделали лишь для Александра, которому было приказано хорошенько выспаться перед ночным бдением. Альбинос, естественно, не протестовал.

София понемногу сменила гнев на милость и перестала каждый вопрос Ивана встречать фырканьем рассерженной кошки. Тем не менее, называть ее Сонюшкой Иван больше не пытался. А до чего хотелось! Почти нестерпимо. Он проговаривал ставшее вдруг чрезвычайно милым слово одними губами, и от этого теплело внутри. Давно с ним такого не случалось, а может, вообще никогда. Иван чуточку побаивался даже, что курносая девчонка с непростым характером займет в его мыслях слишком много места, и это помешает ему превратиться в ищейку, инструмент обнаружения горгов, когда подойдет урочное время. Он пытался заранее настроиться на ночной поиск, включить тот сторожок, тот датчик, что прятался у него где-то за ребрами, и с изумлением понимал, что успех этой процедуры мало его заботит. Мысли были не о горгах и Цаплях, а о кудрявой и курносой грубиянке.

Часов в семь вечера Ивану пришлось вытерпеть знакомство с остальными четырьмя «дикими». Состоялось оно возле только что замурованного пролома. Работнички, забрав инструменты, успели уйти, Иван же решил немного задержаться. Проверить, насколько быстро схватится кладка. Сонюшка осталась с ним.

Мускулистые тетки с собачьими кличками: Тара, Маара (Иван в них сразу запутался, в памяти сохранилось только обилие «эр») отличались от Ипполитовой Бары лишь более скромной тканью облегающих трико, медными кольцами в носу, да меньшей высотой конических колпаков. На лицо же – родные сестры. Возможно, одноутробные. Впрочем, Иван никогда не умел отличать безымянных одного от другого. Или одну от другой.

«Диких» привела на сворке какая-то карга – с жутким старушечьим запахом, отчаянно шаркающая ногами, но шустрая, смешливая и с острым взглядом. Ивана она называла голубчиком, а Сонюшку (имяхранитель едва не прыснул, услышав первый раз) – Сиси. После того, как подопечные карги обнюхали Ивана и пожали ему в знак дружбы локоть, ошейники были расстегнуты. «Дикие» получили по горсточке изюма, который съели с большим аппетитом, и, смешно косолапя, разбежались. Старуха с профессиональным интересом коннозаводчика или рабовладельца твердыми пальцами потрогала мышцы имяхранителя, одобрительно пощелкала языком, и спросила, не чинясь:

– Давно обломствуешь, голубчик?

Иван, покаянно оглянувшись на Сонюшку – вряд ли девчонке приятно слушать о таком, – сообщил приблизительный срок. Старуха удовлетворенно закивала, что-то неразборчиво бормоча, и предложила ему угоститься изюмом. Иван нервно улыбнулся, взял из мешочка щепотку «дикарского» лакомства, затаив дыхание, запихнул в рот. Вкус у изюма оказался самым обычным. Обрадованная успехом карга сунулась со своим мешочком к девушке, но была решительно остановлена фразой: «Еще чего?!».

Ласково улыбнувшись на прощание Ивану, старуха сгинула – только зашуршали по туфу дорожки кожаные тапочки. Аммиачный запашок остался.

– Быстро она тебя взнуздала, – сказала Сонюшка то ли с одобрением, то ли с укором. – Ну, не расстраивайся, для нее зверя укротить – раз плюнуть. Примерно, как твоим гекконам таракана поймать.

– А для тебя? – хмуро спросил Иван. – Сколько раз плюнуть? Не страшно рядом со зверем находиться?

– И для меня просто, – ответила Сонюшка лишь на первую часть вопроса. – Во всяком случае, ты уже готов.

– В каком смысле «готов»? – все так же мрачно справился имяхранитель.

Слышать в собственный адрес «зверь» было ему, в общем, привычно. Но от нее… Нет, эта девчонка определенно становилась слишком… слишком…

– В обыкновенном, – Сонюшка не дала ему времени подобрать точное, но обтекаемое определение. – Нашей сестре-женщине вовсе не обязательно обладать умением Цапель, чтобы понять, когда мужчина влюбился.

– Кто влюбился, я? В тебя?

– Ты. В меня. Разве нет?

– Я обломок, девочка, – сказал он потерянным голосом, окончательно обалдев. – Обломки не способны на чувства. Доказано наукой.

– Да брось ты! Самые блестящие светила науки способны великолепно заблуждаться, какой предмет ни возьми. Зато женщины – никогда.