Ангел ходит голым - Измайлов Андрей. Страница 32

Наконец, просто хороший фотограф! Не просто хороший! Уникальный! Мастер documentary fiction! [9] Не уступит и Роджеру Баллену! Не знаете Роджера Баллена? И не знайте. Где-то в захолустной Африке. А здесь — культурная столица, и здесь — Воркуль! Специализация — ню (фр. nudite). К нему череда на фотосессию — за год вперёд! Студенточки, студенточки. Но и дамы света, прослышав, туда же. Как преуспеть в жизни без портфолио? Никак!.. Где-когда всплывут или (внимание!) не всплывут те непристойные, гривуазные картинки, которые в газетных объявлениях туманно называются «фотографиями парижского жанра»? Снова см.: не вашего ума дела.

Ещё вопросы «на кой сдался Лёва Воркуль»? Вопросов нет. И чудненько!

Да! Насчёт уникального. Пара фраз а parte.

Стартуя, всё же необходимо иметь некий навык. А уж потом, на дистанции, как сложится. Вернее, как сам сложишь.

Сказано: творите о себе мифы, боги начинали именно так.

Сказано: видимость важнее сути, ибо нет другой приманки для великосветской суки и для нищей оборванки.

Потому имеем уникальных донельзя: ваятель Ркацители, живописец Софронис, писатель Белобокин-Воровкин, голкипер Котофеев. И каждый: кто, если не он!

Тпру! Голкипер Котофеев — потом, позже. Иначе некто Лилит Даниялова спонтанно ка-ак прыгнет! Глаза выцарапает за своего Юлика Берша! Перво-наперво тому же Котофееву. Жаль убогого. И так-то подслеповат стал. Но! Кто, если не он!.. Всё, всё! Потом, позже.

В общем и целом (и в принципе, и в принципе!), рождение знаменитости укладывается в особенно долгое молчание, затем выпуск в лицо громадного облака дыма и величественное произнесение: «А видели вы, дорогой мой, как течет река?»

Понимающие поймут. Для остальных после небольшой паузы, сообщим: ну, звиняйте! классику надо знать!

Это была пара фраз а parte. Смело можно пропустить. Или вдумчиво перечитать, вникая. Или тупо перечитать, пожимая плечами: а при чём тут?!

Да ни при чём! (Поверили?)

Лёва Воркуль, разумеется, пользовал статус ещё и Роджера с избытком. Должен хоть что-то с этого иметь! Чисто менатально хотя бы!

Имел.

И раньше, до того, до Роджера, был-бывал несносен. Студентки подыгрывали. Вынужденная снисходительность: забавник!

Забавник?

Ну да! На факультете — навстречу Воркуль. И он вдруг трубно-мхатовски: «Никому ни слова о наших интимных отношениях!!!» Или, жаждая зачёта, поймаешь уже на выходе: «Вы уже всё?! Ой, вы мне так нужны!». И он вдруг трубно-мхатовски: «Если б вы знали, сколько женщин мне это говорило!!!» Или пятиминутно припоздала на пару, якобы конфуз: «Простите, ради бога. Метро, пробки…» И он вдруг трубно-мхатовски: «Никогда! Ни-ког-да не прощу! Ибо! Ибо если бы простил — значит, допустил, что любая женщина может быть хоть в чём-то виновата!!!»

Очаровательный говнюк? Так и позиционировался. Многие верят. До сих пор. Студентки. Студенты — нет. Для них он — без «очаровательный».

Надо думать, Лёва в своё время попробовал всё. Свободный художник, как же! И, надо думать, ему не понравилось. Типа не моё. Но попробовал. Один раз — не… считается. А даже если два раза. И три. Четыре. Пять. Не пойду искать. Не моё.

Потому, наверное (наверняка?), студентов и гнобит. А вот студенток привечает. Ну, это к дядюшке Фрейду. Перекапывать прошлое, рыться в окаменевшем говне — охота была! Неохота. (Поверили?)

Да пусть себе. Ты, главное, Роджер, конфидента своего не подведи. Работаем! Работаем?

А как же! Стильно, нет?

Стильно, да. Француз, француз! Милый друг! Ты снимай на плёночку, снимай, Роджер! Негативчики — сюда. Все негативчики? Смотри, Лёва, не подводи! Минуточку! А где? У тебя ведь была фотосессия с этой… как её… такая… звезда курса. Что-то с памятью моей стало. Некто Данилова? Яловая?… Была? Или не было? Ещё скажи: это личное! Лёва! Ты болван, Лёва! Как конфидент конфиденту. Папаша, пройдёмте в закрома. Или мы не друзья? Не друзья?! Как же мне теперь относиться к тебе, сволочь?

Тарасик Заброда умеет. Нас всех так учили. Даже не стал первым учеником, скотина. Базовая техника манипулирования. Но умеет, да. Вот этот мгновенный перепад: искреннее дружелюбие — искренняя ненависть (и обратно). Дисциплинирует подотчётного только так!

Роджер неосторожно впадёт ненароком в панибратство — щирый западэнец Тарасик спустя раз-два включает Гоголя. Смур тем ужасней, что внезапен. Общаешься накоротке. Тут собеседник чернеет лицом: а тёзку моего, Бульбу нашего, не прощу вам!

Чего-чего?

Того-того! Как вы тёзку моего, Бульбу нашего, до Варшавы-то?!

Предлагал ведь — и в порожнюю бочку спрятать, и в груду рыбы урыть. Ой, никак не можно! Единственный вариант… Теперь строят везде крепости и замки, а потому по дорогам везут много кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на дне воза, а верх я закладу кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому ему ничего, коли будет тяжеленько; а я сделаю в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана. «Делай, как хочешь, только вези!» И через час воз с кирпичом выехал из Умани, запряжённый в две клячи.

М-м. Но до Варшавы довёз-таки! По обоюдному согласию! Нет?

Да. Однако морально тяжело. А уж физически! Да, вынесем всё! Но почему вы нам вечно диктуете условия, на которые мы вынуждены соглашаться?! Ещё и кормите через дырочку снизу!

Пребывай, Лев Давидович, в перманентном состоянии вины — Тарас Заброда впал в смур. Панибратство?! Знай своё место, Роджер! Ну, всё-всё. Снова дружим, Лёва, снова дружим. Но учти…

Отрезвляюще.

Пожалуй, так сыграть щирого западэнца — надо иметь талант. Или быть им, щирым западэнцем.

И пусть! Лишь бы не мешало при работе, а то и помогало.

Как гласит негласная заповедь: убеждения можешь иметь любые, но не доводи их до окружения.

Вот! Именно!

Стиль? Стиль ещё заслужить надо. Разве что амплуа. Сам избрал себе амплуа, Лёва. Типа француз. Noblesse oblige [10].

Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жаннетта, Жоржетта, Полетта, Колетта, Кларетта, Лоретта, Мариетта.

Мамзельки. Все и каждая прошла через студию.

Студия? Чердак в старом фонде. Такая… мансарда. Repete медленно, внушительно: в старом фонде. Вторая линия Васильевского.

Хрен тебе в сумку, Лёва, когда бы ты не Роджер. Иначе — никакой чердак (ну, мансарда, мансарда!), ещё скажи спасибо, что живой. Пришлось поразруливать, пришлось. Пользуйся, Лёва. Тебе нужней. Ты ж художник! Теперь это всё — твоё. Закреплено. Студия! Кровать под балдахином. Фальш-стеллаж с золотыми корешками. Пыльные театральные костюмы. Набор париков. Треноги, штативы. Всё такое. Отнюдь не зазорно пригласить хоть кого. Иветту, Лизетту… etc. Не ради же банального соития! Вот ещё! Фотосессия — люблю, а так — нет.

Кого-то Лёва разочаровал: птичка вылетела, всем спасибо, все свободны! Кого-то, наоборот, очаровал: у-у, какая у вас, оказывается, птичка! аист! у-у, какой! По ситуации. Резвись — не хочу! Главное — имидж. Художник! Француз, говоришь (позиционируешься)? Щас подберём. А, вот! Парижская школа, Монпарнас. Модильяни, Сутин, Шагал. Во главе с таким Паскеном (болгарин, между прочим). Портреты обнажённых-полуобнажённых проституток. Кредо: в искусстве ничто не аморально. С учётом, однако: сорокапятилетний этот самый Паскен повесился в своей студии — на пике славы, когда Париж готовился к ретроспективной выставке его работ. Чего вдруг? А художник, чужая душа — потёмки.

Лёва? Лёва! Роджер, мать твою!!! Всё понял? Что — всё? Нет, сорокапятилетний — просто совпадение, прекрати! Паскен выискался! Был ты и есть порнушник на цыпочках! Возомнил! Успокойся, ну. Будь проще. Ты же у нас француз. Они все такие легкомысленные, не заморачиваются особо. Всё нормуль, Роджер. Двинем-ка в кабак! «Все флаги», а? Там улитки только-только с виноградов, шампансква! Правда, поехали! Отметим твой диссер! Заранее — да, дурная примета. Верим в приметы? Неужто хоть тень сомнения, что — не диссер, что диссер — не?!