Год порно - Мамаев-Найлз Илья. Страница 21

В праздники город совсем вымер, и его пустота только усилила ощущение апокалипсиса, которое Марк переживал изо дня в день. От мороза подошвы прилипали к пешеходным дорожкам, и, гуляя, Марк почему-то с интересом за этим наблюдал. Только однажды он поднял взгляд наверх и снова, как в детстве, заметил, что небо перетянуто проводами и троллейбусными путями. Местами на них рядами выпирали темные перевязки, в которых Марк видел лапки навеки неудачно присевших птиц. Те мультяшно поджаривались в его воображении снова и снова, отчего Марк смеялся вслух. Он не пытался подавлять и прятать свою истерику.

Новая партия порно не помогала сохранить здравый рассудок. Посмотрев отрывками пару озвученных фильмов, Марк осознал, что прописывает слишком длинные реплики на русском и актеры иногда не успевают прочитать их полностью. Стало совестно за такую работу. Если он даже порно нормально перевести не может, что же он вообще может.

Мне нравится, как твои яйца бьются об мою киску, зачитывал Марк вслух, потом сокращал, перематывал видео назад и читал снова. Не останавливайся. Продолжай. Прошу, еще.

Стены были тонкие. Пару раз кто-то отключал свет, пока Марк работал. А однажды вечером соседка перехватила его на лестничной площадке и сумасшедше уставилась ему в душу.

Жениться будешь, не то сообщила, не то спросила она.

Да?

Иначе грешно. Уже грешно. А будет хуже.

Марк не улавливал сути.

И даже если женишься, продолжала бабка. Скажи невесте своей, чтоб не орала как резаная. Да и сам тоже потише. Я все слышу, подытожила соседка и закрылась у себя, на этот раз не перекрестив Марка.

От советских батарей воздух в квартире пересох, и у Марка зудело все тело. Он разрывал кожу то в одном месте, то в другом, а потом шел в ванную смывать кровь. В зеркале отражались расползшиеся пятна сыпи. Марку казалось, что они с ним навсегда и дальше будет только хуже. Как-то так он относился и к режиму власти, и к раздору в семье, и к невозможности быть с Лесей, и к другим изъянам на теле жизни.

Я хочу, чтобы мама быстрее умерла, говорил Марк девушке на портрете Генри.

Он считал себя плохим человеком за то, что в его голове возникают такие мысли. Сидел на балконе, положив голову с этими мыслями на руки, и глох от собственного горячего дыхания. Болезнь мамы он ощущал как застрявшую в земле ядерную боеголовку, которая может взорваться в любой момент.

Уж лучше сразу, оправдывался он перед портретом. Я очень устал надеяться, что все будет хорошо.

Однажды он включил медленную музыку и положил телефон на подоконник. Закрыл глаза, вытянул вперед правую руку и согнул ее в локте. Левую приподнял. Стал переступать с одной ноги на другую и тихонько крутиться. Он почти ощущал, как касается тела воображаемой девушки. От ее прохлады унялся зуд и по спине пробежали мурашки. Марк поцеловал ее. Кончиком языка дотронулся до зубов и на секунду-другую поверил в происходящее. Когда он открыл глаза, все исчезло. Только во рту осталось ощущение чего-то недостижимого.

Выступление местного независимого театра показалось ему хорошим способом отвлечься и развеяться. Ребята устроили перформанс, высмеивающий новогодние корпоративы. На сцене стоял длинный стол с типичными новогодними блюдами. За ним сидели актеры в роли работников некоей компании, которых тамада развлекал туповатыми сальными шутками. Когда пришло время новогоднего обращения президента, выключился свет, все встали и на стене загорелось изображение — нарезка из всех выступлений президентов России. Зрители слушали их несбывшиеся пожелания и пустые напутствия.

Многие в зале были младше Марка. Они одевались иначе, общались фразами, которых он не понимал. По-другому реагировали. То и дело кто-то скандировал Рос-си-я, и вокруг смеялись. В нарезке было и последнее выступление Ельцина, где он, уже очень больной человек, растягивал слова, делал паузы и в целом с трудом и плохо говорил. Когда его показывали, раздавались смешки. Сначала с одной стороны, потом с другой. Марк делал вид, что не замечает, постепенно смех подхватывало все больше народу, и в конце уже хохотал весь зал. Пространство скукожилось, а вместе с ним и все, о чем в тот момент думал Марк. Даже когда в детстве родители брали его на посиделки со своими взрослыми друзьями, он не чувствовал себя настолько чужим. Стало вдвойне противно, когда Марк осознал, что смотрит на происходящее глазами отца.

Он и еще пара человек ушли. Одним из них был Вадик, бывший пацан, худощавый тридцатилетний парень под два метра ростом. Он просиживал в кофейне по полдня со своим ноутбуком, но работал мало — больше болтал с кем-нибудь за жизнь. Раскладывал по полочкам ее фундаментальные аспекты. Несмотря на его важный вид и вдумчивый тон, ничего нового такие разговоры никому не открывали. Если только самому Вадику. Но сейчас он молчал. За что в эти несколько минут Марк его очень полюбил и даже забыл, что Вадик его раздражает.

Они вышли во двор и закурили. Марка еще грели остатки тепла собравшихся в одном помещении людей. Он стоял с курткой нараспашку, а Вадик застегнулся. Тот постоянно чем-то болел и носил с собой лекарства. Они покурили, не сказав ни слова, пошли в сторону дороги, и Марк спросил, может ли Вадик подвезти его домой.

Да, сказал Вадик громким басистым голосом.

Ему было не совсем по пути, и Марк считал недовольство на лице Вадика, которое тот быстро работой мысли превратил в праведное спокойствие. Подвозя кого-то куда-то или еще как-то помогая, он, кажется, верил, что имеет дело с вечностью. И что такие добрые дела придают его жизни смысл.

Что-то мне как-то плохо стало, сказал Марк, уточняя, по одной ли причине они молчали. Когда показывали Ельцина и все…

Это была просто жестокость, сказал Вадик, качая головой. Я просто охуел, если честно.

Ага.

Они сели в машину. У обоих изо рта шел пар. На лобовом стекле сверкали ледяные потеки, и через них все вокруг выглядело иначе. Кривым и неправильным. Вадик все поворачивал ключ, срабатывал стартер, но двигатель не заводился.

Да что ж ты будешь делать, гос-па-ди, сказал Вадик после очередной попытки.

Вся в хозяина.

Вадик был из тех тридцатилетних, которые каждые полгода начинают жизнь с чистого листа. Он менял работу, одежду, прическу и читал детские книжки, чтобы не свихнуться. Неизменным оставалось только одно: что бы он ни затеял, все оборачивалось провалом. Марк постебывал его на эту тему, а Вадик терпел.

Дьявол, только отвечал он. Ну, чисто дьявол.

Машина завелась раза с седьмого, и пришлось ждать еще минут десять, пока она разогреется. Тогда Вадик включил Пугачеву, развернулся прямо посреди дороги и повез Марка домой. На перекрестке горел красный. На правой полосе стояла одиннадцатая «Лада» с включенным поворотником. Вадик проехал на своей иномарке по левой полосе и остановился за метр до линии стоп. Так водитель соседнего автомобиля не смог бы повернуть голову и заглянуть Вадику в глаза.

Сидит там какой-нибудь дедушка, не раз объяснял Вадик. Всю жизнь честно работал, чтобы купить машину. А тут какой-то пацан на иномарке. Душу раздирает, когда они на меня смотрят.

Машину Вадику когда-то давно купили родители. Еще до того, как папин бизнес накрылся, а маму сократили и оба раньше времени вышли на пенсию, которая их быстро разорила, состарила и обратила к богу. И даже до того, как Вадик прочитал «Маленького принца» и устыдился своей работы с бывшими пацанами. Они занимались тем, что рекламировали способ похудеть за полчаса и исцелиться от рака с помощью мази. По какой-то непонятной причине люди им доверяли, и в обществе парней уважали за их деловую жилку. Вадик все это потерял, уйдя в свободное беспацанское плавание.

Его длинная низкая черная бэха передвигалась по йошкар-олинским дорогам так же неловко, как и он. Ямы крали у него автомобильные запчасти, царапали дно и мяли диски. Но Вадик не продавал машину. Ему жилось теплее с осознанием, что она у него есть.