Попкино счастье - Козаков Михаил Эммануилович. Страница 2
— Я хоць и не маю права… мешать своим словом словам Зои Юрьейны, потому что ценю свое положение в вашем доме, але добже было б попку вашего оставиць…
Закашлялся от непривычной многосложности фразы — всем своим долговязым тонким телом.
— Ну, что же? Добже, добже!?
Полковнику было досадно, да к тому же он не любил полупольский, полуукраинский акцент Кузьмы.
— Сто надумал я про попку, маю сказаць вам, уважаемый Юрий Ильич… Ходил бы я с попкой да с билециками по улицам… Заработали б на попкину жизнь… И вам заработал бы…
— Как так?!
Если б не тяжелые гири паралича в ногах, полковник Коровин вскочил бы со своего передвижного на колесиках трона.
Вот так жизнь!… Он — старый дворянин, полковник, командир славного подшефного цесаревичу полка, обласканный не раз императором, — и кормиться на старости лет «попутаевыми билетиками»!… Хорош он будет — полковник Коровин — перед соседями во дворе!… Только такой неуч и хам, как Кузьма, мог до этого додуматься!…
Оторопевший желтоглазый Кузьма, глотая чахоточные сгустки кровяной мокроты от кашля, поспешно просил прощения у полковника Юрия Ильича, со старинной дворянской фамилией… А вместо разобиженного полковника, тоскующий по сахару и солнцу какаду голодным криком наполнял комнату:
— Ва-ва-ва!… Та-ва-ва!…
…И все— таки вышло так, как предложил безродный Кузьма.
Зоя, после того как вернулась не поздней ночью, а в утренний свежий час в новых желтеньких — не своих — туфлях, неожиданно бросила отцу:
— В скором времени я от вас переезжаю… Записываюсь с товарищем Забуевым — райпродкомиссаром.
Вечером, когда Зоя, завившись, уходила, чахоточный Кузьма сказал:
— Поздравляю вас с законным браком, Зоя Юрьевна…
А она — уже за дверным порогом — насмешливо оставила горечь парню:
— Дурак! С законным браком!…
…Подумал обо всем Коровин, не забыл и о Зонном переезде подумать, о себе и о попугаевой судьбе — и решил:
— Быть по-твоему, Кузьма… Делай, что хочешь…
Кузьма обменял где-то на Карповке у старого попугайщика Цапко коровинский жилет на «попугаевы билетики-счастье», приделал спереди клетки белогрудого какаду маленький с вставленными деревяшками-перегородками ящичек и несколько дней учил удивленного попку, как вынимать крючковатым клювом билетики и протягивать их на человеческую ладонь.»
А потом стал ходить с любопытным попкой — больше всего к вокзалам и по речным набережным.
Ходил часов с одиннадцати и до восьми-девяти, ходил долговязым тощим стержнем с привязанной через плечо клеткой и застенчиво предлагал «попугаево счастье» обветренным обросшим мешочникам, молочницам и грубо ругавшимся извозчикам, да бродившим без дела за ним мальчишкам — в обмен на утащенный из дому ломоть хрустевшего под зубами хлеба…
И ко всем подходил с одинаково робким:
— Попытайце свое счастье, товарищ…
А если кто соглашался (из жалости ли к желтоглазому мигавшему парню, или веря в «попугаево счастье»), — говорил, радуясь, белогрудому какаду:
— Попочка, дай билецик на счастье товарищу…
Домой приносил деньги, куски хлеба, молоко в грязной бутылочке, все, что давали ему за день, и раскладывал на стол перед старым полковником. То, что оставалось после старика, съедал вялым, болезненным ртом, похожим на смятую, прогнившую дырку его собственных потных чулок…
4
В августе Зоя ушла из коровинского флигеля. Только не женой к райпродкомиссару Забуеву, а «гостить» к моряку-англичанину Грэю: у райпродкомиссара Забуева оказалась жена в Сестрорецке… Старый полковник был даже доволен: все-таки… с интеллигентом сошлась дочка!…
Кузьма ходил целыми днями по Петербургу, торговал «попугаевым счастьем». Кто из-под полы продавал глинообразный хлеб или рыбу, обмотав грязной тряпкой, а долговязый Кузьма и белогрудый попка торговали «билетиками-счастьем» открыто, без боязни: и милиционер, отбиравший хлеб и рыбу, взял у Кузьмы два билета (себе и жене) и сунул в руку Кузьме две красных бумажки.
Только под конец месяца опечалились во флигельке на Ждановке: и полковник Коровин и чахоточный Кузьма-парень. Вышли все «попугаевы билетики», а снабжавший ими Кузьму старый попугайщик с Карповки отказался наотрез менять билетики на ненужные коровинские вещи. К тому же, зрил в Кузьме конкурента.
— Ты, парень, меня не дурачь!… Приносишь шкатулочки да гребешки, а забираешь, можно сказать, хлеб насущный… Да-с! Хорошо, что я до революции пропасть их купил у немца Кенте — того и остались… Брось ты своего полковника, парень… Ходи с моими попугаями, ладно?… Ты жалостливый, тебе все дают — наторгуешь…
Напрасно Кузьма уговаривал и просил попугайщика — тот был непреклонен.
А все же и на этот раз спас и полковника и белогрудого попку безродный парень… Вечером сказал вдруг:
— Я так думаю, уважаемый Юрий Ильич, что пецатные билецики замениць можно… И, уважаемый Юрий Ильич, — с пользой… Что в этих пецатных билециках написано?… Все написано, как в царское время, без изменений подходящих!
— Что же тебе, дурень, не нравится царское время?
— Не к тому я, уважаемый Юрий Ильич… Не к тому я… Я говорю — замениць можно билецики… так, чтоб поняцней всем, разобраць легче!… Интерес большой будець, уважаемый Юрий Ильич… В билециках все про звезды да про раков написано, а теперь счастье другое, говорю.
— Ва-ва-ва! — кричал, как будто подтверждая, голодный какаду.
— …Думаю я написаць билецики так: написаць про службу в учреждении с пайками, про кварцирку с дровами, а где женщинам — свадьбу напишу за комиссаром… Все, что надо, написаць можно…
— Да ты что? С ума сошел, не иначе?
— Уважаемый Юрий Ильич… Интересней всем будець… Поняцней будець!… У попугайщика Цапко — про звезды, не разобраць ницего, а я напишу на билециках — как в жизни, понятно…
И вышло так, как предложил Кузьма.
Целый день писал на нарезанных синих и желтых бумажках, и тогда только Коровин узнал, что долговязый Кузьма когда-то учился в церковно-приходской школе. Писал старательно, экономя бумагу, а написав, сворачивал билетики, как аптечные порошки, вложив один конец в другой. И старый полковник помогал, развлекаясь, писать новое «попугаево счастье».
А писал чахоточный Кузьма так:
«Вы, товарищ, будете счастливым. Потерпите, и найдется Вам подходящая служба. Ваши родные о Вас беспокоятся и пришлют вам помощь. В вашей семье больше не будет несчастья. Жить вы будете долго. Если есть болезни, они пройдут. Вам нужно трудиться: лень — мать всех пороков».
(Знаки препинанья и поговорки в конце каждого билетика диктовал старый полковник.)
Или:
«Вы проживете, товарищ, больше 70 лет в полном благополучии. Остерегайтесь только ж ездить на крышах вагонов. В скором времени Вас ждут приятные волнения. Вас полюбит красивый молодой человек (или женщина). У Вас будет трое детей. Ожидайте перемещения на лучшую должность. Ждите предсказанного, не теряйте надежды на обещанное счастье».
(А в конце билетика полковник диктовал: «Обещанного три года ждут».)
Так расписывал неизвестным людям счастье безродный тощий Кузьма — сам несчастливец…
А потом ходил опять с белогрудым какаду по подпольным рынкам, к вокзалам и ожидал у парадных больших учреждений, откуда днем по холодным каменным и мраморным лестницам выбрасывалась человеческая волна навстречу жаркому, душившему солнцу и растекалась, дробясь, по широким прямым улицам Петрограда…
Подходил к барышням в белых блузочках, к зеленоштанным мужчинам и предлагал, как всегда:
— Попытайте свое счастье, товарищ… По новому предсказывает.
А безучастный попка выбирал крючковатым клювом то синий, то желтый билетик, подсунутый умелой рукой долговязого Кузьмы. Нужно было не ошибиться — ведь в синих и желтых бумажках разное написано: кому — в учреждении служба или покупка выгодная, а кому — свадьба с комиссаром или с торговым человеком… Каждому свое счастье расписывал Кузьма…
Так ходил Кузьма с попкой по городу, а полковник вечером жевал черствый хлеб и соленую полусвежую сельдь.