Дитя среди чужих - Фракасси Филип. Страница 65

Неожиданность.

А Джиму не нравится, когда в его планах возникают неожиданности. И пока этого хватает, чтобы отбросить всю странность происходящего и сосредоточиться на практике.

Джим поворачивается и смотрит на двери подвала.

Во-первых, какого хрена оно там делало?

Поморщившись, он решает подождать с этим до утра. Потом он спустится туда с одним из парней. Тогда станет светло, и он сможет убедиться, что там, внизу, больше не о чем беспокоиться.

Возвращаясь к дому, он решает пока промолчать об этом инциденте. Не стоит выводить всех из себя, особенно когда стало очевидно, что Грег и Дженни просто ищут предлог для побега.

Джим проходит мимо дверей подвала, бросив на них лишь беглый взгляд. Он вытирает рот, лоб, чувствует, как проступает пот. Желудок наполняется кислотой, а мышцы сводит судорогой.

Он знает, что самым разумным сейчас будет залезть под дом. Взять фонари, спуститься и проверить, все ли там чисто. Но он не хочет этого делать, и сам этот факт его беспокоит. Злит. Заставляет чувствовать себя идиотом. Трусом. И все же Джим продолжает идти прямо к входной двери, лишь раз обернувшись в поисках желтых глаз, наблюдающих из темного леса, с высоких ветвей дерева.

Ничего.

Может, Грег и Дженни правы. Может, все идет наперекосяк. Все действительно странно, и с каждой секундой становится все хуже.

Поднимаясь на крыльцо, Джим обещает себе всегда держать пистолет при себе. Никому нельзя верить, и если он снова столкнется с этим существом, надо быть готовым снести этой сраной твари голову. Убить и навсегда выкинуть из головы. Не думать о правде – о том, что эта штука напугала его. Напугала настолько, что он не хочет идти ночью в темный подвал. Как маленький ребенок, боящийся темноты.

Джим тянется к дверной ручке и замечает, что рука дрожит.

Это бесит его еще больше.

«Можешь вернуться, детка,– думает он, и гнев и стыд захлестывают его.– Возвращайся, и я покажу тебе, кто боится. Прямо перед тем, как всажу тебе пулю в лоб».

Джим заходит в дом и закрывает за собой дверь. Затем поворачивается и запирает ее на тяжелый засов, ненавидя себя за облегчение, которое при этом испытывает.

5

Доктор Рио Хамада опаздывает и бесится. Его горячо любимая кошка Килрой, шестилетняя бирманка с шерстью цвета какао и глазами золотыми, как пиратские монеты, сегодня утром была настоящей занозой в заднице. Во время завтрака она запрыгнула на стол и опрокинула стакан с соком ему на колени – а значит, ему пришлось переодеваться и быстро мыть керамическую плитку на полу кухни, и только потом идти на встречу с его другом Мартином в музей в центре города на новую фотовыставку Барбары Крюгер, куда они купили билеты за несколько месяцев. Если бы не это, Хамада, если честно, отменил бы встречу. Учитывая происходящее с Генри Торном, он был слишком обеспокоен, чтобы наслаждаться искусством или, если уж на то пошло, развлекаться. А теперь он еще и опаздывает, а Килрой – плохая кошка, но в то же время крайне везучая, потому что Рио не может долго на нее злиться. Отчасти потому, что эта кошка – его единственный настоящий друг, а отчасти потому, что она безумно любит обниматься.

Выбегая из дома во вторых любимых брюках цвета хаки и белой оксфордской рубашке на пуговицах, в которых чувствует себя самым модным геем в Южной Калифорнии, Рио чуть ли не спотыкается о небольшой сверток на крыльце.

– Да господи боже! – взволнованно кричит он. Рио ловит равновесие и поворачивается, чтобы закрыть входную дверь, но поздно, ведь Килрой успела выскользнуть из приоткрытой щели, уже спускается по трем ступенькам, ведущим на тротуар, и немедля направляется к соседнему дому миссис Дарли, где живет друг Килрой Макси, к большому неудовольствию Хамады.

– Килрой! Черт возьми.

Теперь он точно опоздает, и Мартин будет злиться (и имеет на это право). Но нельзя вот так оставлять Килрой. Он не знает, когда вернется, и ни за что не позволит своей кошечке есть дешевый корм, которым миссис Дарли кормит своего толстого сиамца.

– Хм,– выдыхает Хамада, на мгновение забывая о Килрой, музее и паршивой еде миссис Дарли. Он нагибается и берет конверт без адреса, имени и вообще каких-то данных на лицевой стороне.

В нем что-то дергается, когда он переворачивает конверт, и Рио чувствует, как пересыхает во рту, а волоски на голове встают дыбом. Конверт грязный, использованный и мятый. Это не доставка, не письмо из больницы или что-то подобное.

Это что-то другое.

Он оттягивает металлические язычки у клапана, открывает конверт и запускает туда руку. Пальцы касаются сложенной втрое бумажки и чего-то похожего на полароид. Чувствуя с каждым мгновением тошноту и ужас все сильнее, Рио вытаскивает оба предмета из конверта.

Когда он видит уставшее, побитое лицо Генри, его маленькое безвольно тело на куче грязных одеял у голой серой стены, Рио не вскрикивает и не рыдает, но когда разворачивает записку и читает содержимое, перегибается через низкие перила своего крыльца и выблевывает свой ранний завтрак на клумбу с ветвями роз, нецветущими в это время года.

Закончив, Рио, спотыкаясь, возвращается в дом, кладет конверт и его содержимое на кухонный стол и набирает домашний номер Торнов. Его палец замирает, зависнув над клавиатурой, а мозг напоминает, что Хамада не знает домашний номер Торнов, а записная книжка с данными клиентов находится в портфеле, который может быть, а может и не быть в кабинете или в спальне на втором этаже.

– Да твою мать,– громко говорит Рио, не обращаясь ни к кому (даже не к Килрой, которая и правда уже уплетает миску дешевого корма в соседнем доме миссис Дарли).

Не колеблясь ни секунды, Хамада набирает 9-1-1.

6

Генри просыпается от ускользающего воспоминания, словно из сна. Он думает, может, это был не сон, а что-то другое. Кто-то разговаривал с ним.

– Папа? – неуверенно спрашивает он в непривычной темноте.

В комнате все та же морозная температура, и мальчик смотрит на одноглазый обогреватель и видит черное окно, которое должно пульсировать огненно-красным теплом.

Ответом на его слабый вопрос служит лишь тишина.

– Черт бы все это побрал,– бормочет он и радуется, что хотя бы снова носит относительно чистую одежду, хоть и ощущается она льдом на коже.

Лиам сдержал свое слово, хотя обогреватель оставляет желать лучшего. Тюремщик принес красное, потрескавшееся пластиковое ведро, которое нашел в сарае, наполовину наполненное питьевой водой, а также пузырек со средством для мытья посуды, которым похитители по необходимости мыли руки. На дне ведра была твердая корка грязи, но внутри было достаточно чисто, а трещина была ближе к верху, так что вода почти не разливалась. Генри сам обо всем позаботился и отмыл одежду как мог, довольный возможностью отвлечься от ужасной ситуации, от постоянного страха.

Разумеется, Лиам в это время снова спрашивал о его способностях. Генри думает, что Лиам – ну, по крайней мере отчасти – верит Генри. Насчет его дара, твари в подвале, ее защитницы в лесу. Взрослые похитители и полные придурки также чувствуют в себе нужду высмеивать, издеваться и запугивать. Но Генри знает, по его мыслям, по цветам его чувств, что насмешки бессмысленны, это просто реакция взрослого мужчины, столкнувшегося с чем-то необъяснимым. Чем-то страшным. Генри понимает, что мужчинам не нравится бояться, поэтому они отыгрываются на всех подряд – предпочтительно на более слабых,– а это тактика любого хулигана и идиота, с которыми Генри когда-либо сталкивался за свою короткую, травмированную жизнь.

В большинстве своем Генри удавалось не обращать внимание на подшучивания Лиама.

– Если ты читаешь мысли, то почему же не знал, что Джим тебя похитит? Почему не знал его истинных мотивов?

Генри всего лишь пожал плечами.

– Я не лезу. Не нарушаю личные границы. Однажды я чуть не сорвался. Но он хорошо играл. И вообще, можно притворяться и в голове. Ты тоже так делаешь. Иногда.