Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур. Страница 98

– Боюсь, придется. Встретимся в другой вечер.

– Да, – быстро подхватила Катрина, – когда приедем в Йоханнесбург в следующий раз, увидимся.

– Ну, не знаю… – начал Шон. – Может, еще до отъезда. Где-нибудь на следующей неделе. Как насчет понедельника?

Прежде чем Канди смогла ответить, вмешалась Катрина:

– Шон, мы можем наконец идти? Я очень устала.

И она пошла к лестнице. Оглянулась и увидела, как Канди вскочила, схватила Шона за руку и что-то спросила у него на ухо. Шон коротко ответил, и Канди отвернулась к столу и села. Когда вышли на улицу, Катрина спросила:

– Что она тебе сказала?

– Только попрощалась, – ответил Шон, и Катрина поняла, что он солгал.

По дороге в гостиницу они молчали. Катрину грызла ревность, а Шон думал о том, что спросила Канди и что он ей ответил. «Шон, где Дафф? Ты должен сказать…» – «Умер, Канди». За миг до того, как она отвернулась к столу, Шон увидел ее глаза.

Глава 31

Шон проснулся с больной головой, и Дирк, прыгающий у него на груди, не облегчал эту боль. Шон вынужден был подкупить его обещанием сластей. Дирк, чувствуя свое преимущество, поднял цену до двух пакетов круглых леденцов и двух леденцов на палочках, с красными полосками, прежде чем позволил Катрине увести себя в ванную. Шон вздохнул и снова спрятался под одеяло. Боль переместилась и устроилась за глазами. Он чувствовал в своем дыхании выдохшееся шампанское, а на коже – запах сигарного дыма. Ему удалось задремать, и боль немного ослабла.

– Шон, сегодня воскресенье. Ты идешь с нами в церковь? – холодно спросила Катрина от дверей спальни.

Шон плотнее закрыл глаза.

– Шон!

Ответа нет.

– Шон!

Он открыл один глаз.

– Ты собираешься вставать?

– Я себя плохо чувствую, – прохрипел он. – Кажется, у меня малярия.

– Идешь? – безжалостно напирала Катрина.

Ее чувства за ночь не смягчились.

– Сегодня утром я не могу встать, правда не могу. Я уверен, Господь поймет…

– Не произноси имя Господа твоего всуе, – предупредила Катрина ледяным голосом.

– Прости. – Шон натянул одеяло на подбородок. – Но правда, милая, мне нужно еще пару часов поспать. Голова раскалывается.

Катрина вышла в гостиную и заговорила с Дирком, нарочито громко, чтобы Шон услышал:

– Отец с нами не идет. Будем завтракать одни. Потом пойдем в церковь.

– Но он обещал купить мне пакет леденцов и два леденца на палочках, с красными полосками, – напомнил Дирк.

По мнению Дирка, это были равноценные пункты. Шон слышал, как закрылась дверь номера; голос Дирка затих в коридоре.

Шон медленно расслабился и стал ждать, когда боль за глазами притихнет. Немного погодя он понял, что на столике у кровати стоит кофейный поднос, и стал сравнивать благотворное действие чашки кофе и усилия, необходимые для того, чтобы этот кофе взять. Решение далось нелегко, но в конце концов Шон осторожно сел и налил себе кофе. На подносе стоял небольшой кувшин со свежими сливками, Шон взял его в правую руку и уже собирался добавить сливки в чашку, когда в дверь гостиной постучали.

– Войдите! – сказал Шон.

Он решил, что это пришел за посудой официант. И стал подыскивать слова, которые немедленно отправят официанта подальше. Дверь гостиной открылась.

– Кто там? – Послышались быстрые шаги, и Шон вздрогнул так сильно, что сливки пролились на простыню и новую ночную сорочку. – Боже, Канди, тебе не следовало сюда приходить! – Он страшно заспешил. Торопливо поставил кувшин на поднос и принялся вытирать сливки с сорочки руками. – Если моя жена… Тебя кто-нибудь видел? Ты не можешь здесь оставаться. Если Катрина узнает, что ты была здесь… ну… в общем, она не поймет.

Глаза у Канди припухли и покраснели. Казалось, она всю ночь не спала.

– Не беспокойся, Шон. Я ждала на другой стороне улицы, пока не увидела, как уходит твоя жена. Один из моих слуг пошел за ней – она в голландской церкви на Коммишнстрит, а там служба тянется пятьдесят лет. – Канди вошла в спальню и села на край кровати. – Мне нужно поговорить с тобой наедине. Не могу отпустить тебя, не узнав о Даффе. Расскажи… расскажи все. Обещаю не плакать, я знаю, что ты этого терпеть не можешь.

– Канди, не нужно мучить себя этим. Дафф мертв. Давай помнить его живым.

Шон забыл о головной боли, ее место заняла жалость к Канди и тревога из-за положения, в которое она его поставила.

– Пожалуйста, расскажи. Немедленно. Я не найду себе места, пока не узнаю, – тихо сказала она.

– Канди, разве ты не понимаешь, что это неважно? Неважно, как он умер. Тебе нужно только знать, что его нет в живых. – У Шона сдавило горло, но он продолжал, негромко, почти про себя: – Он умер, и это единственное, что важно, он умер, сделав нас богаче благодаря знакомству с ним и беднее, потому что ушел от нас.

– Расскажи, – повторила она, и они посмотрели друг на друга, скрывая чувства за бесстрастными лицами.

И Шон рассказал ей; вначале он говорил запинаясь, потом все быстрее и увереннее – к нему возвращался пережитый ужас. Когда он закончил, Канди ничего не сказала. Она сидела на кровати и разглядывала узоры ковра на полу. Шон сел ближе и обнял ее за плечи.

– Ничего не поделаешь. Никто не может отменить смерть.

Она прислонилась к нему, к его большому телу, и они сидели молча, пока Канди вдруг не отодвинулась от него и не улыбнулась своей легкой хрупкой улыбкой.

– А теперь расскажи о себе. Ты счастлив? С Катриной был твой сын? Красивый ребенок.

Шон с облегчением постарался увести Канди от воспоминаний о Даффе. Они говорили друг о друге, заполняя пробелы, возникшие за то время, что они не виделись, пока Шон вдруг не спохватился.

– Боже, Канди, мы говорим целую вечность! В любую минуту может вернуться Катрина. Тебе лучше уйти.

У двери она повернулась, погрузила пальцы в его бороду и потянула голову из стороны в сторону.

– Если она когда-нибудь бросит тебя, великолепное чудовище, здесь кое-кто всегда найдет для тебя место. – Канди встала на цыпочки и поцеловала его. – Будь счастлив, – приказала она и закрыла за собой дверь.

Шон поскреб подбородок, снял ночную рубашку, скомкал, бросил в открытую дверь спальни и пошел в ванную. Он растирался и насвистывал вальс, который вчера играл оркестр, слегка потея в теплой ванной, когда услышал, как открылась входная дверь.

– Это ты, милая?

– Папа! Папа! Мама купила мне сласти. – Дирк заколотил в дверь ванной, и Шон, обернув талию полотенцем, открыл. – Смотри! Смотри на мои сласти! – торжествовал Дирк. – Хочешь попробовать, па?

– Спасибо, Дирк. – Шон положил в рот большую конфету, передвинул к щеке и спросил: – А где мама?

– Там. – Дирк показал на спальню. Он старательно закрыл пакет с конфетами. – Угощу Бежана, – объявил он.

– Ему понравится, – сказал Шон и пошел в спальню.

Как только Шон увидел жену, он сразу понял: случилось что-то очень плохое. Катрина лежала, невидящим взглядом уставившись в потолок, лицо у нее было желтое и неподвижное, как у трупа. Шон в два шага очутился возле нее. Коснулся щеки пальцами, и его снова охватил ужас, тяжелый, темный.

– Катрина?

Ответа не было. Она лежала без признаков жизни в глазах. Шон выскочил из номера и побежал по лестнице вниз.

В вестибюле было полно людей, и Шон через их головы крикнул портье за стойкой:

– Врача! Быстрей! Моя жена умирает!

Тот тупо смотрел на Шона. Шея у него была слишком тонкой для высокого жесткого воротничка, черные волосы разделены посредине и набриолинены.

– Быстрей, болван проклятый, шевелись! – заорал Шон.

Теперь все в вестибюле смотрели на него. Он стоял, все еще в одном полотенце вокруг талии, мокрый, с волосами, свисающими на лоб.

– Шевелись, парень, давай!

Шон приплясывал от нетерпения. На перилах рядом с Шоном стояла тяжелая каменная ваза, он угрожающе поднял ее, и клерк очнулся от транса и побежал к выходу. А Шон бегом вернулся в номер.