Без вести... - Стенькин Василий Степанович. Страница 22

В Риенцо мы прожили два месяца. Ты не знаешь, что такое «транзитные лагеря»! Это, друг, невольничьи рынки, вот что это! Нас там осматривали и ощупывали, как цыгане лошадей на конном базаре. Какая там к черту забота о нашем здоровье, просто ты раб, тебя покупают и проверяют, сколько можно за тебя заплатить.

Но, Иннокентий, самое страшное дальше. Ты знаешь, как мы любили Наденьку, так вот, Наденьки больше нет, погибла. У нее там началась диспепсия. Пытались лечить сами, ей вроде бы стало легче, но о болезни узнало наше начальство. Ее положили в лазарет, там она прожила всего три дня. Говорят, что-то случилось, какая-то непонятная реакция на уколы. После услышали, что в лазарете детей умерщвляют умышленно: бездетные мужчины и женщины хозяевам выгоднее. Люся чуть не лишилась рассудка, все высказала главному врачу. Ее сразу же в лагерную полицию, угрожали, оскорбляли. Я кинулся ей на выручку, куда там, чуть не избили. Твоя, говорят, жена — бешеная, я им кричу, что здесь не концлагерь, а они мне: ты коммунист. Поезжай в свою Москву.

И, понимаешь, понесли всякую гадость о нашей родине. Где ж тут стерпеть? Я и бросил им в морду:

— Сволочь фашистская!

Полицай на меня с резиновой дубинкой. Я ему что было силы сунул в подбородок, он только крякнул, и — как подкошенный.

Больше ничего не помню. Очнулся в тюремной камере. Там же объявили решение суда.

Лагерный «суд», — слышишь, суд! — назначил двадцать пять плетей и десять суток строгого ареста. Вот так-то, старина, так на невольничьем рынке в Европе расправляются с нами, с рабами.

Наконец нас доставили к морю и как скот погрузили в трюм морского парохода.

Но всему приходит конец. Вот и она, Австралия! Живем в рабочем поселке на окраине Сиднея. Чудесный морской климат, но много грязи. Воздух тяжелый, вонючий. Огромный мясоконсервный комбинат кормит всех горемык поселка. Я получил должность убойщика, веселое дело, правда? Не стану описывать свою работу...

Помнишь, в ту последнюю ночь я говорил тебе: «Еду в Россию через Австралию»?

Но... Опять это но...

Но год тому назад советское посольство в Австралии было закрыто: мелкий служащий русского посольства, заграбастав крупную сумму денег, попросил убежища у здешнего правительства. Его фамилия Дятлов. Себя он называет «руководителем шпионского центра». Вот уже год идет шум вокруг этого дела. Назначена «комиссия для расследования шпионажа».

Многие люди, с кем мне приходилось беседовать, считают, что Дятлов — старый агент австралийской разведки.

На пресс-конференции премьер Мензис признал, что Дятлов задолго до «побега» получил от заместителя начальника австралийской службы безопасности Ричардса пять тысяч фунтов.

Фальшивки, которые шпион пытался выдать за «документы», оказались состряпанными австралийской разведкой.

Ну а мне-то легче от этого? Придется ждать лучших дней.

Люся писала письма своим родным. От них ничего нет. Видимо, через «железный занавес» нелегко пробиться.

Друг мой, не теряй связи с нами, ты у нас один, кому мы можем писать всю правду. Огляжусь хорошенько и грохну тебе целую повесть о тутошних делах.

Обнимаем, целуем. Люся и Сергей Пронькины».

Дочитав письмо, Иннокентий долго сидел, уставившись в одну точку. Вновь тяжело стало на сердце: человек без родины, никому ты не нужен, никто не придет тебе на помощь.

«Письма не пробились через «железный заслон», — повторил он про себя. — Может, и правда Россия отгородилась от всего мира? Ах, к черту все эти мысли!

И тут же грустно улыбнулся: «Никуда ты не уйдешь от них, от этих мыслей. Посоветоваться, поговорить бы с верным другом...»

Иннокентий оделся, вышел на улицу.

Сойдя с троллейбуса, он по узкой улочке прошел к берегу Изара. Вдали, между густыми кронами платанов, высилась башенка с позолоченным шпилем: там особняк фрау фон Крингер. Там живет молодая русская женщина, занесенная на чужую землю грозным вихрем. И, кто знает, как страшно может сложиться судьба Эльзы, если он не придет ей на помощь?

Еле сдерживая волнение, он поднялся на второй этаж, позвонил. Служанка, словно стыдясь чужого несчастья, сообщила, что Эльза занята и принять не может. Иннокентий сначала не понял, а когда вдруг сообразил, у него все поплыло перед глазами. Рванулся, чтобы ворваться, разбросать все и всех к чертовой матери, освободить ее. Но тут же опомнился, тяжело зашагал вниз. В ресторане потребовал двойную порцию самого крепкого коктейля «Нектар сатаны». Выпил, заказал коньяк. В голове появилось легкое кружение.

За соседним столиком сидели две девицы и усатый господин в смокинге. Иннокентий поднялся, спросил у него разрешения пригласить даму на танец.

Чтобы не сбиваться с такта, он взял самый медленный темп. Вначале получалось плохо. Девушка прижалась к нему, повела сама. Но настроение у Иннокентия снова пропало. Он проводил партнершу к ее столику. Оплатив счет, поднялся наверх. Служанка повторила те же учтивые безжалостные слова.

— Напрасно вы беспокоите себя, господин, — участливо вздохнула она. — Фрау Эльза освободится не скоро.

Иннокентий выбежал из особняка, торопливо зашагал к берегу Изара.

Его рука нащупала пистолет: он — память о погибшем в Дахау французском друге. Перед смертью друг просил отомстить фашистам. Все-таки чудеса на свете бывают. Несмотря на строгий режим, почти ежедневные обыски, он сохранил оружие.

Иннокентий отдернул руку... Эльза же освободится...

Ха, освободится... Приду, а она измученная, растоптанная... И чего ты вообще ждешь, паря Кеша. Родина потеряна, любовь оплевана, впереди — мгла. Он загнал патрон в обойму, медленно поднял руку...

Мог бы грянуть выстрел, но Иннокентия словно кто-то толкнул под руку: он сунул пистолет в карман, протянул в сторону сверкающего огнями города здоровенный кукиш.

— Выкусите, гады! Плохо вы знаете Иннокентия Каргапольцева! Я до своей правды все равно дойду!

Осень. Серые тучи тянутся по небу, рассеивая мелкие капли дождя. Дождь как пыль из-под солдатских сапог. Странное дело, а настроение у Иннокентия было бодрым: он с удовольствием вспоминал о переговорах между Милославским и дядюшкой Куртом. Минул уже месяц, а он не мог вспомнить о том дне без улыбки.

Константин Витальевич пригласил Фишера в свой кабинет, хотя обычно деловые разговоры он проводил в ресторанах и барах.

— Э-э, м-м, господин Фишер, — проговорил он, растягивая слова, — мне стало известно, что вы изъявляете согласие помочь нам...

Он попробовал улыбнуться.

— Не совсем точно, господин Милославский, просто мой брат согласился немножко подработать.

— Видите ли, господин Фишер, мы, подлинные русские революционеры, пока бедны. Условия эмиграции, сами понимаете.

— Вряд ли Карл согласится рисковать даром.

— Да, э-э, м-м... сумеет ли ваш брат укрыть наш груз от двойного контроля? Самолет — не поезд, его легко осмотреть.

Иннокентий почувствовал: пора вступить в разговор.

— На самолете можно найти надежные тайники. Люки пола, карманы между стенками фюзеляжа, пустоты в плоскостях. Свободного места достаточно!

— Карл говорит, что особо тщательно проверяют только те места, где может укрыться человек... — вставил Фишер.

— А как в Будапеште?

— Там у Карла есть дружок, мадьяр. Не откажется помочь.

Милославский поблагодарил Фишера и заверил, что Карл будет щедро вознагражден солидаристами.

После того дня Иннокентий и Курт два раза в неделю получали по пятьдесят килограммов энтээсовских газет, брошюр и листовок и уезжали в сторону аэродрома. За городом заворачивали в лес и, убедившись, что наблюдения за ними нет, всю эту литературу закапывали в землю.

Милославский неожиданно оказался очень доверчивым: легко подписывал распоряжения на отпуск литературы и не интересовался ее дальнейшей судьбой, сообщил правлению НТС о новом канале проникновения за «железный занавес» и рекомендовал Каргапольцева, как своего верного, подающего большие надежды, помощника.