Без вести... - Стенькин Василий Степанович. Страница 23

Вместе с доверием к Каргапольцеву пришло и повышение: он стал сотрудником редакции последних известий. Жалование увеличилось еще на пятнадцать марок в неделю.

В литературной редакции Мюнхенского отделения НТС Иннокентия встретил коренастый мужчина с бронзовыми волосами. Несмотря на полноту и возраст — давно перевалило за пятый десяток — он был подвижен до суетливости. Развязный тон, рубленая картавая речь отличали его от многих других.

— Борис Мелов, — произнес он, энергично тряся руку Каргапольцева. — Ты согласен габотать со мной?

— Что ж, я не...

— Отлично. Твое место здесь.

Он ткнул пальцем в полированный столик. Иннокентий уселся, вытянул ноги под столом и, подражая собеседнику, весело отрапортовал.

— Сел. Давай работу.

Такая бесцеремонность понравилась Мелову. Он долго хохотал, издавая глухие и протяжные звуки: ххы, ххы, ххы...

— Бгаво. Пговегим, на что ты способен.

Он присел за свой стол возле окна, выходящего на шумную улицу, и стал копаться в бумагах. Вот ведь что интересно: скоро Иннокентий перестал замечать, что Мелов картавит — привык, притерпелся.

— Попгобуй, пгочти вслух, — Мелов протянул ему исписанный лист.

Выбежал в соседнюю комнату, тут же вернулся и, не говоря ни слова, подал знак приступать к чтению. Каргапольцев стал читать вслух дичайшую антисоветчину. Ее будто бы написал советский солдат, какой-то Иван Безбородов.

«Какая чепуха, — подумал Иннокентий, закончив чтение. — Неужели кто может поверить, что наш солдат мог наболтать такую чушь?»

Во время чтения Мелов стоял рядом, показывал Иннокентию, где повысить голос, где читать потише, а сам не промолвил ни одного слова. Через три дня Иннокентий услышал по радио передачу станции «Освобождение». Диктор рассказывал о том, что советский солдат Иван Безбородов вырвался из «большевистского застенка». В заключение солдат прочитал свое «заключение». И каково было удивление Иннокентия, когда он вместо голоса этого самого Безбородова, услышал свой собственный!

Тогда между Каргапольцевым и Меловым состоялась откровенная беседа.

— Как случилось, — спросил Иннокентий, — что мое пробное чтение выдали за заявление советского солдата?

Вместо ответа Мелов издал знакомое: ххы, ххы, ххы... Успокоившись немного, воскликнул: — То глас младенца, а не мужа! Здесь не институт благородных девиц.

— Но... — хотел было возразить Иннокентий.

— Без всяких но. Это наша работа. Чистая и не чистая. Чаще грязная. Научишься.

— Но кто поверит такому заявлению?

— Не волнуйся, поверят. Свет велик, люди разные. Ты коммунист?

— А ты?

— Браво. Ты выиграл. Один ноль. Но в голове у тебя сумбур. Философию изучал?

— Диалектический материализм.

— Ах, ах, ах! Прямолинейность, вульгарность.

— А ты?

— Я, брат, прагматик. Прагматизм — это новая, третья линия в философии. Она возвышается над идеализмом и над материализмом.

— Интересно. Разъясни.

Польщенный вниманием, Мелов перекатывался из одного угла комнаты в другой, бурно жестикулировал. Каргапольцев, сумевший сохранить в себе натуру русского мужика, выдавал себя за простака: в меру восхищался, в меру удивлялся. Мелов же лез из кожи, чтобы показать свои познания.

— Изучить мир нельзя, — говорил он. — Разговор о возможности познания закономерности природы и общества — глупая болтовня.

— Выходит, ты отрицаешь всякую истину?

— Полезно — значит истинно. Другой истины нет.

— Но понятие полезности субъективно: что полезно для одних, вредно для других.

— Например?

— Скажем, религия.

— Религия существует века. Ее признают миллионы. Следовательно, она полезна и истинна.

— А ведь есть люди, которые не признают пользу религии!

— Меня это не касается. Я все оцениваю с точки зрения моего я. Мне полезно, значит, истинно. В этом прелесть моей философии. Она не связывает условными формулами, оправдывает мои поступки.

— Так можно оправдать любое дело.

— Успех — конечная цель. Для достижения цели все средства хороши. Приемлешь?

— Да. В таком смысле, как ты.

— Дерзишь?

— Нет. Такой ответ мне полезен — стало быть он истинный.

— Ххы, ххы, ххы... Ах, варнак.

Иннокентий много лет не слышал этого слова, спросил:

— Ты сибиряк?

— Нет. Из Воронежа.

— Откуда же ты знаешь такое слово?

— От отца. Его любимое. Служил за Читой. Оттуда привез.

— А здесь давно?

— Четырнадцать лет.

— Как попал сюда, если не секрет?

— Не устраивай допроса. Хотя... Хочешь послушать, пожалуйста. Кстати, это забавная история.

Мелов выдвинул кресло на середину комнаты, щелкнул зажигалкой, закурил и выпустил несколько колечек дыма.

— Это случилось в первую военную осень, — начал Мелов. — Немцы маршем шли на восток, а мы бежали без оглядки. Однажды немецкая мина разорвалась почти возле моего окопчика...

Мелов забросил ногу на ногу. Говорил он не спеша, явно подбирая слова без трудной для него буквы «р».

— Меня засыпало, еле откопался. Ну, думаю, конец, больше бог не помилует. И стал соображать, как бы отключиться от войны. Дезертировать — пуля в лоб, себя ранить — не выпутаешься. И учудил я такую комбинацию. Наглотался всякой дряни, ухватился за правый бок и ну орать. Доставили меня в лазарет. Доктор чуть коснется — я еще сильней. Диагноз — аппендицит. Сделали операцию. Условия сам понимаешь какие. Загноение шва, температура около сорока. Отправили меня в госпиталь. Город Мценск. Читал Лескова «Леди Макбет Мценского уезда»? Вот туда. А немцы наступают на пятки. Захватили меня, вылечили. Я перед ними чистенький: сообщил все как было. Истину. Если бы освободили советские, опять бы правду-матушку выложил: немцы, мол, больного, пленили, беспомощного...

— Ну а потом?

— Потом суп с котом. Ххы, ххы, ххы... Не спеши, всему свой черед. — Мелов зажег погасшую сигарету и вернулся к столу.

Иннокентий понимал, что за простотой и развязностью Мелова скрыта хитрость опытного врага.

— Обязательно найду свободный денек, — как бы между делом пообещал Мелов, — погляжу, как вы начиняете самолет... Может быть, мне не стоило говорить, но мы высоко ценим твои труды.

Он принес пачку немецких газет и передал их Каргапольцеву, предложив просмотреть и выбрать самые интересные события для еженедельного обзора. И каково было удивление Иннокентия, когда он увидел в руках у Бориса советские газеты.

— Это что, подлинные?

— Разумеется.

— А нельзя ли почитать?

Мелов прищурил глаза и внимательно рассматривал своего нового помощника.

— Очень интересуешься? Освоишь методику работы, получишь. А пока довольствуйся немецкими... Ххы, ххы, ххы...

Иннокентий сделал вид, что обижен недоверием.

— Не обижайся, Иннокентий Михайлович, каждый из нас когда-то делал первый шаг.

Эти слова отличались от всей речи Мелова теплотой и искренностью. Несколько минут они молча листали газеты, делая необходимые записки.

— Борис Федорович, — обратился Иннокентий, — а военные сведения не составляют секрета?

— Все, что напечатано в газетах, мы передаем в эфир, — ответил тот, не поднимая головы. — А что ты имел в виду?

— Послушайте. Одиннадцатого октября в Бонне начались переговоры между правительством Западной Германии и странами Атлантического союза. Цель их — узаконить оккупацию страны на пятнадцать лет.

— Из какой газеты?

— «Зюддейче цейтунг».

— Пойдет.

— И дальше, — продолжал Иннокентий. — С тринадцатого по семнадцатое октября в Южной Германии проведены большие маневры войск западных союзников, под условным названием Голубой кадрон».

— Маневры? Пойдет.

Так постепенно осваивал Каргапольцев свои новые обязанности.

А в мире шла беспрерывная борьба. Правда и ложь, словно штормовые волны, налетали друг на друга, образуя глубокие водовороты. Иннокентий все больше и больше понимал, что есть партии, союзы и даже правительства, которые только и делают, что пытаются навязать миллионам людей свою кривду.