Без вести... - Стенькин Василий Степанович. Страница 33

— А потом что?

— Потом... Потом меня связали, почесали ребрышки, три месяца отсидел в тюрьме. Вот вроде и все. А могли и выгнать.

Николай ткнул в пепельницу окурок, хватил рюмку.

— Ну а твои дела?

Каргапольцев подробно рассказал про свои невеселые новости.

— Хреновые дела, Кеша. С Милославским я все одобряю, так ему и надо, гадине. Жалко, что жив остался. Но помни, Кеша: эти бандиты в покое не оставят, свернут тебе башку. Или на родину надо подаваться, или... к черту на кулички.

— Домой стыдно, — с грустью произнес Иннокентий, — на чертовы кулички не хочется, тут оставаться тоже нельзя: прикончат.

Беседа затянулась. Иннокентий пришел в отель и сразу же лег в кровать. Он лежал с открытыми глазами. В его мозгу, словно пчелы в потревоженном улье, кружились в беспорядке страшные мысли... Все перемешалось: пережитые ужасы, угрызения совести, страхи... И вдруг — видение наяву.

Как будто приехал он в родное село. Похоже и не похоже. Ходит по улицам, а дома своего не может найти. Навстречу идет старик, еле передвигая ноги, опираясь на суковатую палку. Узнает и не узнает его, Иннокентия. «Скажи, дедушка, — обращается он, — где дом Михайлы Каргапольцева?» — «А ты кто будешь?» — спрашивает старик, щуря подслеповатые глаза. — «Я его сын — Иннокентий». — «Кеха? Ты изменник. Сгинь с моих глаз, нет тебе дома здесь!» Старик сердито замахнулся палкой.

Дальше идет. Вот райисполком, четвертым от него стоял отцовский дом. Пытается считать, не получается. Видит развалины, пожилая женщина разгребает золу. Похожа на тетку Прасковью. «Здравствуйте, тетя Пана!» — кричит Иннокентий. Женщина испуганно машет руками: «Нет у меня племянника, он продался германцам. Иди своим путем». Куда идти? У кого переночевать? Вспоминает родственников, друзей, знакомых, а найти их не может. Те же дома, но совсем другие.

Спустился к берегу Кабани. И река другая: мощеная набережная, узорные мосты.

А вот лиственница, возле которой проводил вечера с Гутей. Иннокентий от усталости привалился к дереву и явственно услышал, как оно шепчет-скрипит: трус-с-с, трус-с-с, трус-с-с. О, как знаком этот голос! Чей же он? Гути? Ну, конечно, Гути!

Он в страхе побежал в сторону села, а лиственница все скрипела со свистом: трус-с-с, трус-с-с, трус-с-с.

И вдруг видит вывеску: «Отделение милиции». «Надо спросить, где родители». Вбегает на высокое крыльцо, открывает дверь. Большая светлая комната, людей не сосчитать! Сотрудники и вроде не сотрудники. Со всех углов раздался смех, выкрики: «Кешка Каргапольцев — холуй фашистский! Пятнадцать лет искали, сам заявился! Судить его, предателя!»

Откуда-то из угла появляется отец, в черной мантии до полу, и читает нараспев: «Именем Советского Союза приговаривается Иннокентий Каргапольцев за то, что, проявив трусость, сдался в плен...»

«Я не сдался, меня подобрали без сознания!» — хотел крикнуть Иннокентий, а голоса нет. А отец не слушает, продолжает: «...поступил на службу в армию изменников, принял присягу на верность собачьему сыну Гитлеру; окончив школу пропагандистов, вел агитацию против нашего государства...»

«Не вел я, отец, меня только готовили к этому!» — крикнул он, но его никто не слышит.

«...После окончания войны отказался от возвращения на родину и поступил в подлую организацию, именуемую НТС...»

Иннокентий хотел объяснить и это, закрыв на секунду глаза, чтобы собраться с мыслями. А когда открыл — перед ним никого нет. Холодный барак с железными решетками, а сам он в полосатой куртке, какую носил в Дахау, лежит на деревянном топчане

Вбегает надзиратель, на груди у него автомат. «Ты, фашистский прихвостень, почему не идешь на работу? А ну, марш, марш! Шнель, шнель!» Он побежал к выходу, а надзиратель подталкивает стволом автомата в спину.

На улице жуткий мороз. «Не меньше сорока восьми», — со страхом думает Иннокентий. Он старается как можно быстрее долбить мерзлую землю. В него тычут пальцами со всех сторон и орут: «Фашистский прихвостень выслуживается!»

Ему стало невмоготу, бросил лопату и, не стыдясь слез, побежал туда, откуда доносились обидные выкрики.

Иннокентию хотелось закричать:

— Люди! Люди! Поверьте мне!..

Каргапольцев, опомнившись, испуганно осмотрел комнату.

— Вот ужас... — подумал он. — Не дай бог пережить такое. Нет, ни за что!

В общем, решение было принято... И не ведая об этом, Анджей подлил масла в огонь: сообщил, что завербовался в Соединенные Штаты Америки, рассказал, как это делается.

Днем Каргапольцев отправился на Мюлесенштрассе, где размещалось отделение так называемого «Толстовского фонда». Там можно было оформить контракт на выезд в ту самую заокеанскую страну.

Моросил мелкий сентябрьский дождь. Наступило похолодание, редкое в здешних местах в начале осени.

Прошла неделя с тех пор, как Иннокентий передал пожилому симпатичному господину на Мюлесенштрассе автобиографию, анкету и заявление с просьбой разрешить выезд в США. Осталось получить рентгеновский снимок грудной клетки и шесть фотокарточек для благодетелей из «Толстовского фонда».

У Иннокентия было сквернейшее настроение: все последние дни он жил впроголодь. Как назло, никакого случайного заработка. Пособие по безработице не удалось получить: отказали в регистрации, поскольку не является постоянным жителем Франкфурта. Двадцать марок, оставленные Николаем, кончились.

Каргапольцев слышал от ребят, что табак утоляет голод, успокаивает нервы. Он взял сигарету из пачки, лежащей на тумбочке соседа, зажег и сделал три-четыре затяжки. Его вырвало.

Симпатичный господин из «Толстовского фонда» встретил Каргапольцева с наигранной веселостью. Его речь состояла из мешанины русских, английских и немецких слов.

— О, я так беспокоился энд волновался, что тебя нихт. Фрагебоген унд автобиография лежат, а рентген и фотокарты нет. Я от души желаю, чтобы ты нашел счастье ин USA.

Иннокентий с трудом понял, что ему следует пойти на улицу Цеппелин-аллее, где с ним хотят познакомиться те, от кого теперь полностью зависела его судьба. Старичок все-таки сумел растолковать, что по этому адресу находится отделение службы безопасности, называемой для краткости Си-Ай-Си.

В особняке на Цеппелин-аллее Каргапольцев без всякой волокиты был принят лейтенантом американской армии. Лейтенант был высокий, лет сорока пяти, с черными, напомаженными волосами, с усиками, похожими на две черные мухи. Когда он говорил, мухи шевелили крылышками.

— Мне сообщили, господин Кар-га-поль-цев... О, какая трудная фамилия! Разрешите называть по имени?

Иннокентий кивнул.

— Мне сообщили, что вы хотите поехать в Штаты?

— Да, подал документы в отделение «Толстовского фонда».

— Мне это известно. Я читал вашу анкету, но у меня есть вопросы.

Офицер задал десяток все тех же привычных вопросов: где жил до войны, чем занимался, военная специальность, при каких обстоятельствах попал в немецкий плен, служба в плену и по окончании войны, цель поездки в Америку и другие.

Иннокентий отвечал спокойно и обстоятельно, обошел только один факт из своей жизни: пребывание в «зондеркоманде 806».

Лейтенант сосал сигарету и, очевидно, удовлетворился его ответами.

— Теперь, господин Иннокентий, маленькая формальность: въезжающий к нам должен дать отпечатки пальцев...

— У нас, господин лейтенант, только у преступников снимают отпечатки... в милиции. — И тут же добавил: — Собственно, я не возражаю... Это так, к слову.

После того, как эта унизительная процедура была выполнена, лейтенант не спеша раскурил новую сигару и, выйдя из-за стола, остановился на середине комнаты.

— Я весьма понимаю и разделяю ваше стремление, господин Иннокентий, простите, что так называю, эмигрировать в Штаты. Но мне представляется, что туда лучше ехать не с пустыми руками. Надо иметь хотя бы маленький капитал, чтобы делать бизнес...

— А если капитала нет? — спросил Иннокентий, еще не понимая, к чему клонит офицер, приняв его слова за любезное пожелание