Без вести... - Стенькин Василий Степанович. Страница 42

Около полудня поставил чемодан в тени старого одинокого дерева, присел, задумался. Еще раз перечитал письмо Николая Огаркова. Настораживала и вызывала различные догадки одна фраза: «появилась туманная перспектива на встречу с Клавой. Больше ничего сказать не могу».

Странно... Встреча с Клавой. Значит, думает попасть в Россию. Зачем же темнить? И адрес изменился. Стало быть, ушел из «русской охранной роты». Где же он, чем занимается?

Иннокентий поднялся, вышел на дорогу. Долго, терпеливо ждал, когда какой-нибудь добрый шофер заметит и подвезет. Вот грузовик скрипнул тормозами, из окна высунулся толстяк-водитель и что-то прокричал. Каргапольцев понял только одно слово: «Фриско».

Забросив чемодан в кузов машины, заполненный ящиками с апельсинами, сел в кабину

Ехали не так уж долго. Шофер высадил его на шумном перекрестке, стребовал пятьдесят центов, по-дружески распрощался. Вскоре грузовик затерялся в бесконечном потоке автомобилей.

Оказался сибиряк в незнакомом американском городе, с легким чемоданом в руках и тощей деньгой в кармане.

Вспомнились ему в эту минуты чьи-то правдивые слова: «Хорошо быть в чужой стране туристом, но не приведи господь стать эмигрантом».

Уже десятый день доживает Иннокентий Каргапольцев в маленьком отеле, занявшем половину старого, мрачного здания в узком, темном переулке.

Как заманить посетителей в эту старую развалину? Вот хозяин и придумал выход, назвав отель «Веселый улей». Его немногие клиенты потом горько посмеивались над своей обманутой доверчивостью.

Иннокентий научился без всякого акцента, ну прямо как настоящий американец, произносить «I want to work», но работы не было. Только однажды его приняли на один день выгружать фрукты.

Каргапольцев привык экономить на еде. Если было вовсе туго, ел один раз в сутки — обедал в два часа дня; когда дела улучшались — завтракал в десять, обедал в шесть. После Неймса ужинать ему просто не приходилось.

Поднимаясь вместе с солнцем, натощак обходил город, всматривался в непонятные объявления, прислушивался к чужой речи. Часами просиживал в парке... Достопримечательности самого красивого города Америки не отвлекали от мысли о работе. Работа! Есть работа — есть доллары; есть доллары — есть завтрак и обед.

Утром возле ресторана «Золотые ворота» выстроилась толпа человек в триста. Иннокентий сообразил, что здесь есть работа, занял очередь. К полудню выяснилось, что нужны два кухонных рабочих.

В воскресенье Каргапольцев забрел на небольшую гору, словно разлинованную узкими зелеными улицами. Отсюда был прекрасно виден весь город. И вдруг услышал родную русскую песню: «Во поле березонька стояла...» Пели с чувством, на чистейшем русском языке. Он стоял, как зачарованный. Близкая сердцу песня обострила хроническую болезнь, называемую ностальгией. Непреодолимое желание поговорить на родном языке заставило постучать в окно с резным, по-русски раскрашенным наличником.

На стук вышла женщина лет сорока, полная, с круглым лицом, разрумянившимся, очевидно, от хмельного. Ее наряд напоминал одежду старообрядческих женщин или семейских, как их называют забайкальцы.

Осмотрев с ног до головы Иннокентия, женщина улыбнулась и что-то произнесла звонким голосом.

— Простите, — проговорил Каргапольцев. — Видите ли, я русский. Понимаете, русский.

— Да, понимаю, — ответила женщина, с какой-то особенной тщательностью выговаривая слова. — Вы из Советского Союза?

— Да... Стало быть, нет... Я приехал из Неймса.

— Вы просите милостыню?

— Нет, что вы. Я русскую песню хотел послушать.

— Извиняйте, русские есть разные. На наш концерт все билеты проданы.

Женщина лукаво подмигнула и захлопнула калитку.

Прошла еще неделя. Иннокентий отдал последние тридцать центов за пару сэндвичей и чашечку горького черного кофе. «Если сегодня не найду работу, — подумал он, — завтра придется искать ночлежку, разучивать там молитвы вместе с бывшими княгинями и графинями». Но ему повезло.

— Я могу дать тебе работу, — сказал усатый толстяк, попыхивая вонючей сигарой. — Но два условия: мы не гарантируем ни срока, ни заработка; а ты не предъявляешь никаких претензий.

Иннокентий с радостью согласился. В кармане опять появились доллары и жизнь стала не столь грустной.

Однажды, пересекая после работы парк, Каргапольцев обратил внимание на крупного мужчину, сидевшего в одиночестве. Он жадно сосал короткий окурок, обжигая губы и дрожащие пальцы. Лицо его, с дряблыми щеками и набухшими мешками под глазами, казалось слепленным из грязной ваты. А в пяти шагах от него, на соседней скамейке сидели влюбленные. Юноша опрокинул девушку к себе на колени и, позабыв обо всем на свете, страстно целовал ее лицо, шею, грудь. Платье девушки высоко задралось, но она не замечала. Здесь ключом била сама жизнь и это еще сильнее подчеркивало трагическое положение этого увядающего человека. Серый и жухлый, он был похож на степную полынь, опаленную суховеем.

Иннокентий замедлил шаг. Что-то такое неосознанное им, подсказало, что он встретился с русским человеком.

Подошел вплотную к нему, остановился. Человек тяжело поднял веки. Каргапольцев понял, что этот русский попал в непоправимую беду и по доброте своей искренне захотел помочь ему.

— Добрый вечер, — тихо произнес он.

Плечи человека вздрогнули, невидящий взгляд остановился на Иннокентии. Наконец, он спросил:

— Кто ты?

— Русский.

— Слышу, что не турок. Как попал сюда?

— Иду с работы.

— У тебя есть работа? Значит, должны быть доллары. С тебя ужин.

— Что ж, согласен... Только надо бы познакомиться. Меня зовут Иннокентием.

— Меня можешь называть Иваном Ивановичем.

— Это настоящее? — спросил Каргапольцев, уловив фальшивую нотку в голосе старика.

— А для тебя не безразлично? — И тут же примирительно, даже заискивающе добавил: — Ладно, Иннокентий. Это я по привычке... Старая гордость — живучая стерва. Секретов у меня нет — угостишь, обо всем расскажу, покаюсь, как на исповеди.

Они заняли крайний столик на открытой веранде, устроенной на крыше многоэтажного дома. Оттуда были хорошо видны разноцветные огни порта и безграничное свинцовое зеркало океана.

Опрокинув второй бокал неразбавленного виски со льдом, Иван Иванович произнес:

— Теперь можно и поговорить...

Он отодвинул тарелки и стал шарить в карманах.

— Закажи, пожалуйста, пачку сигарет... Спасибо. Так вот, Иннокентий, сегодня мне — пятьдесят. Дата, так сказать, юбилейная — положено подводить итоги, как говорят в России.

Каргапольцев терпеливо слушал, а Иван Иванович говорил безумолку, мысли его часто сбивались. Не только от виски, он — волновался.

— Итоги: куда стремился и к чему пришел... Ты Надсона никогда не читал? Впрочем, в твое время его уже не читали...

Отпив несколько глотков минеральной воды, Иван Иванович начал читать стихи, каким-то свистящим полушепотом: «Я вновь один и вновь кругом все та же ночь и мрак унылый, и я в раздумьи роковом стою пред свежею могилой. Чего мне ждать, к чему мне жить, к чему бороться и трудиться: мне больше некого любить, мне больше некому молиться!» Поймешь ли ты, милый мой благодетель, смысл последних слов? Мне больше некому молиться! — выдохнул он.

Иннокентий понимал смысл тех горьких слов.

— Давно ли ты на чужбине, Иван Иванович?

— И давно и нет. Два года — небольшой срок, но иногда два года бывают длиннее целой жизни... длиннее вечности... Налей еще по одной да подбрось холодку... По специальности я электромеханик. Окончил институт в Ленинграде, там и жил, имел хорошее место. Видно, в те времена был неглупым — меня ценили, выдвигали. В двадцать шесть лет я уже заведовал крупной лабораторией...

Иван Иванович отхлебнул виски, запил водой.

— Однажды изобрел я одну систему... у тебя какая специальность?

— Ветеринар.

— Хм... — Иван Иванович презрительно скривил губы. — Тогда ни черта не поймешь, да и не надо тебе понимать... В общем, мне казалось, что мое изобретение призвано совершить революцию в электротехнике... Началась бесплодная переписка, споры до отупения... Одни хвалили, другие отвергали... Самолюбие мое растравили до предела. Я не находил себе места, стал безудержно поклоняться Бахусу... Ну, ладно... Тут на мою беду подвернулась командировка в Берлин...