Президент Каменного острова - Козлов Вильям Федорович. Страница 20

— Куда он лодку погнал? — спросил я.

— Мало ли кто тут рыбу глушил, — сказал Федя. — Мы ничего не знаем. Заховали лодку, а сами пошли в лес…

— А рыба, что в лодке осталась? — спросил Гарик.

— Там наши удочки и одежда, — сказал я.

— Ключи от машины! — Гарик вскочил на ноги. — Остались в штанах… Потеряются — Славка меня… Что же делать?

— Не знаю, — сказал я.

Поглядев на наши расстроенные лица, Гриб немного успокоился. Ему стало легче, что не он один пострадал, а все.

— Бросить бы эту бомбу на остров, — сказал Федя.

— При чем тут бомба? — со злостью сказал Гарик.

— Сходи к ихнему директору, — посоветовал Гриб. — Он скажет — сразу отдадут. Не забудь и про лодку.

— И про штаны, — сказал я.

— Ты знаешь директора, — сказал Гарик, — вот и сходи.

— Мне не отдадут, — убежденно ответил Федя.

— В какую сторону идти? — помолчав, спросил Гарик. Настроение у него совсем испортилось. Федя почесал голову.

— Пешью далековато. Кругом придется.

— Чего мы стоим?

— Спешить некуда, — сказал Федя. — Дай бог, ежели к вечеру домой приползем…

— К вечеру? — в один голос воскликнули мы.

— Озеро-то громадное, попробуй обойти его. Это километров тридцать.

— Не надо было лодку прятать, — сказал Гарик.

— Их пять человек…

— Справились бы, — сказал Гарик. — Я бы один взял троих.

— Языком-то болтать можно… — проворчал Федя.

— А напрямик есть дорога? — спросил Гарик.

— Через лес ближе, — ответил Гриб.

— Айда прямиком, — сказал Гарик.

— Есть места, где без топора не продерешься, — ответил Федя. — И на медведя можно, естественно, напороться. Тут мишки ого-го какие водятся. В прошлом году я на одного наскочил. Он в малиннике сидел, а я тоже за ягодами сунулся. Как встал на задние лапы — думал, мама родная, концы отдам! Ничего, пронесло. Повернулся топтыгин — да боком в лес. Не тронул, леший. А бывает, начнет, паразит, играть. Обхватит лапами и давай бороться, до смерти может заломать. А то еще лизать любит… Обнимет и лижет своим рашпилем, пока от тебя мокрое место не останется…

— По дороге пойдем, — сказал Гарик. — Кругом.

— Я из самого Ленинграда шел пешком, и ничего, — сказал я.

— Я могу и напрямик, а как вы голышом?

Гриб был в штанах и даже рубаху успел надеть. А мы с Гариком остались в одних мокрых трусах. Все наше добро уплыло на лодке. Придется голышом шагать.

— А этот Президент, — спросил Гарик, — кто он такой?

— Из интерната, — ответил Феди. — Не нашенский. Без матки и батьки слонялся. Беспризорник. А потом сюда привезли. Два раза убегал, но прижился на нашу голову. После директора самый тут главный. Над интернатскими верховодит. И наших, островитинских, кое-кого переманил. У них там на острове дом, сами построили. Ну и все лето живут в нем. Другие по домам разъезжаются, а у Президента нет дома, вот тут и околачивается со своими дружками. Они его слушаются, как бога. Поглядеть — одна умора, что они творят! За три версты бревна куда-то таскают. Тяжеленные! А что на острове делают — никто не знает. Мы пытали у своих — как воды в рот набрали. Может, ракету какую изобретают?.. Нашим мужикам насолил. Двоим ножом сети порезал и всю рыбу выпустил. Осенью дело было. Не поленился, паразит, нырнул в холодную воду и порезал сеть… Ну, мужики и осерчали. Хотели поймать да поучить маленько, а он ушел. Есть у них потайной ход, да разве найдешь? Охраняют, наверное…

Федя шагал впереди, мы за ним. Дорога узкая, по сторонам лес. Сосны, ели, в низинах ольха, березы и осины. В дорожную пыль зарылись сухие сосновые шишки. Я иногда наступал на них и чуть не вскрикивал от боли. Гарик тоже поднимал ноги как журавль и часто морщился. Эти шишки кололись, как гвозди. Деревья совсем заслонили солнце. В ветвях сияли голубоватые нити паутины. Из чащобы тянуло прохладой. Не прошли мы и с километр, как увидели глухарку. Она сидела на обочине; при нашем приближении смешно подпрыгнула и излетела на ближайшую сосну. Усевшись на сук, стала бесстрашно смотреть на нас красноватым глазом. Глухарка была рябая, хвост веером, шея длинная.

Федя подмял шишку и запустил в глухарку. Птица захлопала крыльями и улетела. А на землю медленно опустилось рябое перо.

— Полпуда потянет, — на глазок определил Федя. — Ружьишко бы сюда!

Потом дорогу перебежал заяц. Он был худой и длинноногий, желто-серого цвета. Одним махом перелетел через дорогу в десяти шагах от нас и скрылся в молодом ельнике.

— Теперь очередь за медведем, — сказал Гарик и даже не улыбнулся. Мне тоже улыбаться не хотелось. Лес все теснее прижимался к тропинке. Когда мы спускались в низину, веяло грибной сыростью и мраком. На буграх лес стоял солнечный, пахло хвоей и смолой. Иногда сквозь стволы виднелся бурелом. И всякий раз мне мерещилось, что это медвежья берлога. Поравняемся, а он и выйдет к нам навстречу. Федя говорит, что лизать будет… Врет, наверное. С какой стати медведь человека лизать будет? Будто человек сахарный.

— Рассказать, как здесь пять лет назад мужика нашли убитого? Шел он под вечер этой самой дорогой…

— Не надо, — попросил я.

— Пускай рассказывает, — сказал Гарик.

— Днем неинтересно, — ответил Федя, посмотрев на меня. — Как стемнеет, во всех подробностях расскажу…

До вечера еще далеко, а потом, может, и забудет Гриб. Не люблю я слушать истории про покойников. Мороз даже по коже дерет. А потом по ночам всякая ересь снится. Аленка один раз слышала, как я во сне кричал.

Километров через пять, когда мы сделали первый привал, я вместе с Федей и Гариком стал на чем свет стоит проклинать Сороку. Из-за него почти голые бредем через глухой лес, а до дома еще так далеко.

Глава семнадцатая

Аленка и отец сидели на новенькой желтой скамейке. Этой скамейки еще утром не было. Без меня сделали. Они о чем-то разговаривали и даже не посмотрели в мою сторону, когда я появился на тропинке. И лишь мой верный Дед обрадовался, увидев меня. Он заулыбался и, виляя хвостом и пританцовывая, подошел ко мне. «Ты где был, пропащая твоя душа? — спрашивал Дед. — И меня с собой не взял? Хотя ты свинья, Сергей, я на тебя все равно не сержусь!»

Я почесал Деда за ухом и подошел к своим. Они все еще не замечали меня. Ну ладно — отец. Ему по штату положено в строгости воспитывать меня, а Аленка-то чего выкаблучивается?

— Щей бы побольше и картошки с мясом, — сказал я.

— Проголодался? — спросил отец.

— Где ты шлялся? — соизволила взглянуть в мою сторону Аленка.

— Я, может быть, по-настоящему заблудился… На меня, может быть, медведь напал… и это… обхватив лапами, стал лизать…

— Медведь, значит, лизал? — усмехнулся отец.

— Бедный, облизанный Сережа, — сказала Аленка.

Все это начало меня раздражать. Я все-таки восемнадцать километров с гаком отшагал. А они на лавочке сидят да еще насмехаются!

— Где твоя рубашка, штаны? — спросила Аленка. — Медведь слизал?

Про одежду я совсем забыл. Весь лень прошагал в трусах, привык.

— Действительно, где твое обмундирование?

— Потерял…

— Это интересно, — сказал отец.

— Кто-то лодку угнал, — сказал я. — Уходили — была, а пришли — нет…

— Куда уходили?

Я промолчал. Пока не накормят, ни слова больше не скажу.

— Я чувствую, от тебя сейчас правды не добьешься, — сказал отец. Натощак ты врешь плохо… Покорми его, Алена, — возможно, потом он придумает нам какую-нибудь историю повеселее.

Мы с Аленкой пошли в дом. В сенях она сказала:

— Твоя одежда дома. Ее парень принес, с которым мы на болото ходили. У него птичье прозиище… Сорока, что ли?

— Что он сказал?

— Мы сначала испугались, подумали, что ты утонул. Он говорит: «Не беспокойтесь, к вечеру вернется».

— Мы ему покажем, где раки зимуют… — сказал я.

— Суп теплый… Подогреть?

— Тащи какой есть!

Она налила целую тарелку супа с фасолью, на второе поставила на стол миску гречневой каши с молоком. И нарезала черного хлеба. Я накинулся на еду. Аленка сидела напротив и смотрела на меня. Я уплетал чуть теплый суп и косился на кашу. Я еще никогда не хотел так есть. Хотя там, в лесу, мне казалось, что больше всего на свете я хочу растянуться на кровати и заснуть. Последние километры были самыми тяжелыми. Даже привычный к таким переходам Федя Губин устал. Шел, чертыхаясь в адрес Сороки, и спотыкался. Он так и забыл рассказать эту историю про убитого мужика. Гарик до крови сбил о корень большой палец и хромал позади нас. Он тоже бубнил что-то угрожающее себе под нос. Если бы на дороге нам попался Сорока, от него мокрое место осталось бы.