Лекарство от одиночества (СИ) - Резник Юлия. Страница 31
– Дя!
– Хорошо, тогда давай быстренько умываться, и к бабушке. Ты же хочешь поехать к бабушке?
– Дя!
– Вот и славно.
Я веду сына в ванную, умываю его, помогаю почистить маленькие круглые, как жемчужинки, зубки. Валов маячит рядом. Топчет туда-сюда коридор.
– Я не хочу, чтобы вы уходили. Я люблю вас. Тебя. Мишку. Вы вся моя жизнь.
– Правда? А так и не скажешь.
Надеваю на сына любимую футболку с динозаврами и шортики в тон. Оглядываюсь по сторонам в поисках кепки. Я точно ее приготовила, но из-за непролитых слез перед глазами все плывет – ни черта не вижу.
– Эля…
– Поможешь спустить чемоданы?
– Элька, не дури.
Ну, нет – так нет. Ставлю Мишку на ножки и берусь за самый большой и тяжелый. Юра, выругавшись, вырывает у меня ручку, хватает еще один и молча выходит из комнаты. Чтобы ему не приходилось подниматься дважды, маленький чемодан я выношу сама. И, как на грех, сталкиваюсь со свекровью в коридоре.
– Доброе утро, – моргает она. – А что происходит?
– Мы с Мишей съезжаем. Спасибо за все, но… – пожимаю плечами, не сумев придумать, что добавить к сказанному.
– Эля, да вы что? Погоди. Юра тебя обидел? Так я ему сейчас…
– Не надо, мам… То есть Любовь Павловна. Ничего уже не будет. – Я все-таки начинаю плакать, – Простите.
Опустив глаза к полу, я все же спускаюсь вниз. Как-то дохожу до машины и пристегиваю Мишку в кресле, пока Юра грузит наши чемоданы в багажник. Мелькнула было мысль оставить машину мужу, в конце концов, это он мне ее дарил… Мелькнула и тут же исчезла. Я не могу остаться без колес из-за глупой гордости. Я и так уже все потеряла. Пусть хоть машина будет.
– Это не конец, Эль, – сипит Валов, наклонившись к окну. Я крепче вцепляюсь в руль и срываюсь с места так, словно за мной черти гонятся. Жму на газ, а мне орать, орать хочется от того, что между нами не стало, от того, что навсегда ушло, а он даже не понял. Но я молчу, сцепив зубы, и еду, оставляя так много в прошлом.
Родители живут в облезлой пятиэтажке на Чурке. Не самый благополучный район. Как был, так и остался. Частный сектор вперемешку с многоэтажками, убитые дороги, разрисованные заборы из профлиста и стаи бродячих собак, рыщущих по округе… Меня приваливает ощущением того, что я по всем фронтам проиграла. Здравствуй, родное болото. С трудом нахожу место для парковки. Пока Мишка нетерпеливо стучит ногами, требуя его выпустить, набираю номер отца:
– Пап… – голос ломается. – Ты не мог бы спуститься? Мне нужна помощь.
Отец выходит из подъезда буквально через пару минуты. В растянутых трениках и линялой футболке – здесь и так сойдет. Бросается обниматься с Мишкой, заглядывает в багажник и, ни слова мне не сказав, принимается вытаскивать чемоданы.
– Так и знал, что делов не будет, – одной фразой, так сказать, обрисовывает ситуацию в целом. Мне почему-то от этого жутко смешно. А от того, что мне приходится сдерживать этот смех, саднит горло.
– Мы вас долго не стесним. Я поищу что-нибудь, – лепечу, с трудом справляясь с собственным голосом.
– Совсем у тебя крыша поехала, Элька! Как будто я вас гоню!
Поднимаемся в квартиру. В тесной прихожей не разминуться. Не укрыться от заплаканных маминых глаз. А рыдает она – будь здоров, как будто кто-то умер.
– Элька, ну вот что ты делаешь, а?
– Я, мама, развожусь.
– Ну как же так? Ну зачем? У нас семья! Как же мы? Вам на себя все равно, на Мишку, так хоть о стариках подумайте! Любочка рыдает, я рыдаю…
Ума не приложу, что на это ответить. Семья у нас и впрямь была дружная. Как-то спелись наши с Юркой родители. Сошлись, такие разные, непонятно на чем. Породнились не на словах, как это обычно бывает, а по-настоящему. Переплелись корнями, как теперь рвать? С одной стороны, я маму даже понимаю. С другой – не уверена, что выдержу, если она будет каждый божий день промывать мне мозг и стенать, чтобы я вернулась.
– Пап, погоди, оставь чемодан тут. А вообще, лучше верни обратно.
– Эль, ну ты чего?
– Поможешь? Прости, что гоняю туда-сюда.
Голос какой-то странный. Сиплый… Будто не мой. И слабость в теле. Неужели я еще и заболеваю? Соображать становится все трудней.
– Прекрати немедленно! Мы никуда тебя не отпустим. Давай сюда нашего подкидыша, – сюсюкает мама, протягивая руку к Мишке. Сюсюкает, а мне ее ударить хочется. – И вообще, у тебя телефон звонит. Ответь, – бросает, не замечая, как меня перекосило.
Достаю из сумочки айфон. Тупо гляжу на экран, на котором высветилось «Бутенко». Надо ответить. Все-таки он мой шеф. Но я отбиваю звонок. Касаюсь материнской руки, привлекая к себе внимание, а когда та ловит мой взгляд, говорю, чеканя каждое слово:
– Если ты еще хоть раз назовешь моего сына подкидышем или Япончиком, это будет последний раз, когда ты его видишь. И меня заодно. Чемоданы я спущу сама. Миша, пойдем.
Толкаю дверь, за спиной звенит пугливое:
– Да ты что, Элька, совсем? Я ж ничего такого! Так, шутка…
– Ваши шутки разрушили мою жизнь… А ты этого даже не понимаешь.
– Эля… – берет на себя роль парламентёра отец, но я не даю ему и слова сказать:
– Извини, мне с работы звонят, – трясу телефоном, – наверное, что-то срочное, раз такая настойчивость.
Выхожу за дверь, приложив тот к уху. Ощущение конца света усиливается. Мне кажется, я ощущаю вибрацию земной коры, что ломается под ногами.
– Ну. Наконец-то. Я тут долблюсь над графиком… Ты на сентябрь будешь брать четверть ставки или половину?
– Я не знаю, Георгий Борисович. Если можно, я бы осталась на ставке.
Бутенко внимательно выслушивает мой ответ, замолкает на пару секунд, а потом спрашивает уже совершенно другим тоном:
– Почему? Что у тебя с голосом?
Устало приваливаюсь к стенке. День только начался, а у меня уже нет никаких сил. Чемоданы еще эти… Вот куда мне идти? Что я, дура, затеяла?
– Эля… Что случилось? – голос Бутенко становится более требовательным, такой тон не проигнорируешь, тем более что требовательности в нем ровно напополам с неприкрытым совсем беспокойством.
– Я сделала, как ты просил, – отбрасываю церемонии.
– Что?
– Я ушла от него.
– Ты серьезно?
– Более чем. Вот… Ищу квартиру. Думала у родителей отдышаться, но ты знаешь, какие они.
– Ты у них? Я за тобой заеду.
– Да ты что? Не надо, зачем?
– Уверена? А Мишка с тобой? Чем я могу помочь вам, Эля?
– Чем тут поможешь? – усмехаюсь горько. – Я… прости, не знаю, зачем это все рассказала. Голова кругом.
– Ты все правильно сделала. Дуй ко мне на квартиру. Я ключи привезу и похлопочу, чтобы с тобой заключили договор, когда мой закончится.
– Ты что, Жор? Кто оформит квартиру на простую медсестру?
– На Мухину же оформили.
– Она старшая.
– Она прыткая. Но и я не лыком шит. Давай, подъезжай. Минут сорок тебе хватит?
ГЛАВА 21
ГЛАВА 21
– Ну, слава богу! Я уже все на свете проклял. Вещи в багажнике?
Стряхиваю с себя странное оцепенение и киваю, не без труда выбираясь из машины. Гляжу в удаляющуюся широкую спину Георгия.
– А проклял почему?
– Потому что разрешил тебе одной ехать, – оборачивается тот. – Долго вас не было, думал, ты уже куда-то влетела. А все-таки, с голосом что? – ведет бровью.
– Осипла, – пожимаю плечами.
Отчего-то смутившись, открываю заднюю дверь, освобождаю Мишку от ремней и ставлю на узкий в выщерблинах тротуар. Голова кружится, и все очевидней становится, что простыла я капитально. Кажется, даже жар есть. Жар есть, а аптечки нет. Вот уж что я забрать не додумалась.
– Мама! Это тибе.
Моргнув, гляжу на зажатый в кулачке сына цветок. Здесь, во дворах сдаваемого в соцнайм жилья, благоустройства нет никакого. Но какие-то энтузиасты организовали клумбы в четырех автомобильных покрышках, блокирующих подъезд к крыльцу. Видно, Мишка решил, что ничего такого не будет, если он эти самые клумбы чуть проредит. Мой сын. Мой самый лучший мальчик. Закусив губу, сажусь на корточки и крепко обнимаю его маленькое крепенькое тельце. Вот ради кого я найду в себе силы преодолеть все, вообще все на свете.