Классная дама (СИ) - Брэйн Даниэль. Страница 50

— Она прекрасная, — согласился со мной поручик, а я-то посчитала, что он не расслышал мои слова, — вот увидите, и наследник, цесаревич Алексей, ее младший брат, очень милый и искренний. 

— Наследник? — выпалила я и прикусила язык. Младший брат этой девочки?.. Эти… эти… собирались убить ребенка? 

— Да, он большая умница, его величество может гордиться им, ему всего четырнадцать, но он уже изучает математику и экономику по программе университета, — поведал поручик, пока мы бежали по лестнице, повергая в ужас разодетых служителей. — Что все-таки произошло?

Я помотала головой. Не сейчас, я не хочу еще раз облажаться, а я могу… и скорее всего, ошибаюсь снова, и какое счастье, что цесаревна не истеричка, а умная девочка.

То, что я запросто болтала с дочерью правящего монарха, что она лично пригласила меня к себе и впечатлилась тем, что я делаю — а что я делаю? — до меня дошло только тогда, когда экипаж летел к проклятой академии.

— Александр, — я впервые обратилась к нему по имени, и, черт возьми, обоим нам это было приятно. — Все, что вы делаете для меня… спасибо.

Потому что у меня рвались совсем другие слова. Я хотела потребовать от него клятвы, что он не станет разить меня в спину в самый неподходящий момент. Что я могу хотя бы немного на него положиться. Что я устала постоянно ждать предательства, покушения, дрянных событий. Но я никогда не сказала бы этого вслух и никогда бы не попросила таких заверений, потому что я знала — все мне солгут. К сожалению, но это правда.

Мы так заколотили в дверь академии в четыре руки, что Аскольд, наверное, принял решение немедленно скрыться, но передумал и отпер засов, и мы понеслись к дортуарам, и что там сделал Аскольд — было неважно. Я полагала, что кинулся прямо к Мориц, но плевать мне было на академию.

Я ворвалась в дортуар, бросилась к тумбочке возле кровати Лариной. Кто-то вел меня или Ларину, или юную цесаревну своей рукой, кто-то влиятельный, могущественный и справедливый. Тот, кто однажды пришел помочь людям, а нынче проникся моими свершениями и помог почти отчаявшейся мне.

Девочки проснулись, я замотала головой. Я перелистывала тетрадки, ища главное, основное… Не то, это чужая тетрадь, и это, Ларина у всех собирала конспекты и переписывала, вот же она въедливая… 

Есть.

Это была тетрадка по изящной словесности, и я сразу увидела: заглавная «М», строчная «р». Конечно, именно в этой тетрадке тот, кто должен был следить за почерком воспитанницы, закрыл глаза на изъяны каллиграфии.

«Любезный дядинька…»

И на грамматические ошибки. «…В доме дядиньки, покойного купца Кирпичева…» Алмазова всем была хороша, и увы, она ускользнула, но на безнаказанность мог надеяться лишь ее наивный пронырливый брат. Даже не проверивший, что Анна написала под его диктовку, и оставивший мне такую улику. Недальновиден Алмазов для заговорщика. А я — ну, до классного опера мне расти и расти, и если бы не цесаревна, напомнившая мне про «любезного дяденьку», шансов сбежать у Алмазовых стало бы больше в десятки раз.

— Всем спать, — приказала я, взяла тетрадки Алмазовой и вышла из дортуара, закрыв за собой дверь. 

Поручик меня терпеливо ждал. За все время существования академии ни один молодой красивый мужчина его возраста и положения не пересекал этот чертов порог, и если бы старшеклассницы узрели Ягодина, перестали оплакивать Алмазова, но тогда бы я за свою жизнь не дала и ломаного гроша.

— Александр, — я протянула ему тетрадки, он с удивлением принял их, — задержите Эраста Алмазова вместе с его сестрой. Они сегодня покинули академию, возможно, и Петерштадт, и направляются в обитель — или нет, но отец Павел, преподаватель академии, и особенно архимандрит Терентий дадут вам больше информации. Это Анна Алмазова под диктовку своего брата написала письмо, то, подметное, по которому обвинили и Лопухову, и Бородину. Сличите почерк, и у вас не останется сомнений. Прикажите их задержать, и оба, и Эраст Алмазов, и Анна Алмазова, расскажут многое, если не все.

У тебя полномочия, парень. Действуй. Я поднялась на цыпочки и невесомо коснулась губами его щеки. Вот так, и в гробу я видела, козочка, все правила этикета.

Я вернулась к себе во Вдовий флигель — кончен бал, а я Золушка, но вместо бесполезной в общем-то туфельки я оставила принцу то, что позже нарекут вещественными доказательствами. Сам того не зная, Александр Ягодин делал первые шаги в следственно-оперативной работе и создавал эту службу, не отдавая себе отчет. Войдет в историю и не подозревает об этом.

Дверь одной из комнат открылась, меня обдало парами алкоголя, Миловидова уставилась на меня, а до моей спасительной двери оставалось несколько метров.

— Что тебе нужно? — грубо и прямо спросила я. Если она набросится, лучше стоять к ней лицом. Я отставила ногу назад и приготовилась отразить нападение.

— Он надо мной надругался, — сообщила она заплетающимся языком. Взгляд у нее был стеклянный, смотрела она будто бы сквозь меня, и сперва я решила, что она меня не узнала, но нет. — То, что никто никогда не сделал бы с тобой, Сенцова. Я тебя ненавижу.

Дверь закрылась, и послышалось, как Миловидова в своей клетке горько всхлипывает. Я перевела дух, разогнала рукой кислую винную вонь, и мне почудилось, что еще один запах, едкий, хвойный, примешался к застоявшемуся воздуху Вдовьего флигеля.

Призрак Алмазова?..

Глава двадцать седьмая

Над столицей сгустились тучи. Погода испортилась, и пополз слух, что наследник не успеет приехать до праздника. 

Серая мокрая вата застревала в шпилях, лизала темные крыши, плевала на улицы вязкое месиво. С моря дул ровный промозглый ветер, академия тонула в глубоких лужах, и я приняла единственно правильное решение: лучше отсутствие свежего воздуха, чем пневмония, которую в это время не умели лечить. Я читала девочкам ларонские сказки и думала не переставая, как же сильно боялась меня маленькая Алмазова. Каждый раз, когда я подходила к ней, она вспоминала подметное письмо — и мое имя. Я обращалась к ней, пыталась приручить, а она мечтала, чтобы меня поглотила преисподняя. Вместе с Алмазовым.

А как он терпел меня, зная прекрасно, откуда я вдруг взялась — из его кляузы?

Начесов, как и обещал, пригласил архитектора, молодого ершистого парня, который с готовностью схватил мои чертежи и унесся во двор, несмотря на непогоду. Энтузиазм созидателя было не истребить.

Алмазову прислали замену — средних лет учтивого господина, и с первого же урока он загрузил воспитанниц правилами грамматики. Я пожала плечами — тот самый случай, когда насилие во благо, и у меня хватило благоразумия не вещать это вслух. Старшеклассницы нового учителя невзлюбили, он платил им тем же и снижал оценку за малейшую ошибку. Мне это нравилось.

Начесов считал своим долгом караулить каждый приезд Петра Асафовича и персонально приносил мне корзины и коробочки, но вскоре я выяснила, что ушлый чиновник всего лишь нашел предлог и мои отношения с князем Ягодиным его нисколько не интересовали. То ли Аскольд сунул нос куда не следовало, то ли проворонил слежку и засветил нечто, в стенах академии нежелательное, но Начесов его поймал на горячем и в пару минут выставил вон. Начесов потирал руки и проделывал дырку в сюртуке для очередной награды, все ждали, кто станет следующей его жертвой. Я ставила на Миловидову, Софья соглашалась со мной. 

Улыбчивый Начесов пугал академию, а бояться стоило совсем другого человека, но никто не узнал об этом, кроме меня.

Похожий на сверчка господин Щекочихин забрел в учительскую, где уже были я, мадам Нюбурже, господин Миронов — учитель словесности — и преподавательница музицирования, скромно сел в уголке и чем-то занялся. Я писала замечания к программе гимнастики, вспоминая достижения двадцать первого века в физической культуре, учителя незаметно расползлись, но я поняла это только тогда, когда Щекочихин положил передо мной серый конверт. От него пахнет опасностью, высокопарно подумала я.