Классная дама (СИ) - Брэйн Даниэль. Страница 52

Я подошла к окну. Возле подъезда стоял фургон, из него вытаскивали коробки — руководил процессом толстый купец, вприпрыжку бегал тощий мужик в поварском колпаке, я решила, что доставили праздничный ужин. Служивые все так же маршировали в отдалении, и теперь мне казалось, что неспроста.

— Ты меня тревожишь, — укорила Софья. Я пропустила ее слова мимо ушей. — Если ты отказалась от мысли сходить разобрать письма, можно потратить время на то, чтобы подготовиться к завтрашнему приему.

Ах ты черт! Я о нем и забыла, а Софья, понятное дело, была вся в мечтах, и мои терзания по поводу покушения для нее отошли на третий план. Я решила, что я успею разобрать письма — их было немного, девочкам мало писали, сообщения были короткие и обычно сухие, что я находила правильным. Я сомневалась, что близкие сознательно сохраняли видимость безразличия, скорее так было принято, но то, что малышки не скучали по дому, было следствием холодности их родных.

Когда тебя не ждут, расставание вынести легче.

Софья радостно пританцовывала. Светская дама в ней лидировала, я не то чтобы радовалась, но уступала. Было бы хуже в тысячу раз, если бы я попала в тело фанатки и вместо приемов вынуждена была ходить на концерты и на все деньги покупать мерч и постеры.

— Козочка, ты знаешь смешную историю про козу?.. Один человек очень плохо жил. Была у него маленькая квартирка, злая теща, ворчливая жена и…

— …До начала. Постарайтесь на этот раз не подвести. 

Голос принадлежал полковнику жандармерии Ветлицкому, а шаги… черт его знает, но женщине, и молодой. Эти двое завернут за угол и натолкнутся на меня. Кто там с Ветлицким — старшеклассница? Не может быть, девочки заперты пуще монахинь в кельях, никто из них не мог встретиться с полковником жандармерии — никак.

Я на цыпочках рванула назад, к туалету для пансионерок. Шанс нарваться здесь на ученицу во время уроков был мизерный, я вбежала, закрыла за собой дверь и только тогда услышала, что кто-то плещется в умывальной. Шокировав Софью парой не самых приличных в обществе слов, я опустилась на колени и приникла к замочной скважине. 

— Ты просто… просто… — захлебнулась от возмущения Софья. — Подсматривать в замочную скважину? Тебя увидят!

— Козочка, нищей отщепенкой ты нравилась мне гораздо больше, — процедила я, разглядывая в крохотное отверстие коридор. — А когда стала невестой князя, пусть негласной, зазналась. Девчонка… барышня, обыгравшая Ветлицкого, была прекрасна, а сейчас ты светская мармозетка, к тому же ханжа. Отстань. Скажи лучше: чуешь, чем пахнет?.. 

Не видно мне было ни черта, не слышно тоже. Неприметная юбка, но женщина невысокая, Ветлицкий в мундире, похоже, парадном. Я смаргивала выступившие от напряжения слезы и пыталась по положению тел понять, что происходит. Не выходило. Женщина говорила совсем тихо, Ветлицкий чуть громче, но я все равно ловила одни обрывки.

— …покушение состоится, и… императорского величества чувство…

Если повезет, то женщина потом захочет проведать пустой, как она думает, туалет. И откуда опять несет проклятой пихтой?

— …ждем… преследовать. Жалованье… насколько вы мне полезны.

Женщина развернулась, и я потеряла ее из виду. Я потерла глаз, а когда припала к скважине, Ветлицкий тоже ушел. 

— Софья Ильинична?

Каролина Францевна закончила намываться и стояла, нависнув надо мной, сочувственно смотрела. Рукава ее платья были мокрыми, а от рук разило пихтовым маслом.

— Что с вами, дорогая моя?

— Шпилька, — я, обезоруживающе улыбнувшись, наклонилась и повозила рукой по полу. — Найдет кто-то из девочек… 

— Ну ничего же не случится, даже если найдут! — всплеснула руками Штаубе. — Поднимайтесь, милая, нехорошо, если вас вдруг увидят.

Я удачно покраснела, встала и выпрямилась. Каролина Францевна, покачав головой, вышла.

— Что с тем несчастным человеком, тещей и козой?..

Погоди ты с козой… Зачем я нырнула в туалет для пансионерок, понятно, но зачем сюда зашла Штаубе? Чтобы ее никто не засек, потому что воспитанницам разрешают покидать урок в самых крайних случаях, например, когда вот-вот произойдет постыдная неприятность с девочками старше тринадцати лет. А почему Штаубе так было важно, чтобы ее никто не засек?

Она делала что-то, о чем никто не должен был знать. 

Мыла руки.

Глава двадцать восьмая

— Пихтовое масло заказал Алмазов, — сказала я, глядя в пустоту, — но Алмазов добровольно уехал. Мог он бутылочку просто отдать? Бесспорно. Но если Аскольд считал, что масло куплено для Алмазова, потому что Алмазов его об этом попросил?

— Миловидова? — сразу предположила Софья. — Она плескает себе в питье, чтобы скрыть запах. Или кто-то заправил лампу. Пихтовое масло хорошо при простуде… 

— Лампа, козочка. Масло горючее.

— Ты только что об этом узнала?

Нет, козочка, я только что поняла, зачем его покупали. Отбросим Миловидову и ее пьянство, и никто в здравом уме не станет жечь лампу с пихтовым маслом в общежитии. Соседям не придется по вкусу еловая вонь, а где этот запах никто не заметит, особенно сегодня?

— Козочка, тебе нужно спрятать важное письмо. Куда ты его положишь?

— К «Сладострастной поэме»? Ее до сих пор никто не нашел…

Алмазова говорила про жидкий огонь. Как я ее поняла? Превратно. Я рассказывала об извержении вулкана, всем было интересно, а Алмазова промолчала и не поправила меня, но при мне она молчала бы даже под пытками.

Бедная кроха, у меня не было шансов ей помочь. Алмазова была уверена, что брат замешан в заговоре, а еще в заговоре замешана я, а на самом деле?

Это не на Ягу она смотрела со страхом, когда Штаубе вышла во двор и сообщила, что меня ждет начальница и она зла. Штаубе заменяла хворую Калинину, заменяла долго, назначая девочкам любое наказание, какое полагала нужным. И не Алмазов, конечно же, диктовал Анне письмо. Я решила, что он дурак и не проверил, что нацарапала Анна, но это я оказалась дурой с поспешным выводом. Штаубе заставила Анну написать письмо, опасаясь своих ошибок, и почерк свой она не хотела выдавать. Неплохо, но на всякого мудреца довольно простоты. 

— Умопомрачительно интересно, но зачем это все? — хмурясь, недоверчиво поинтересовалась Софья. — Ты говорила, все дело в краже казенных денег.

— В хищении, — машинально поправила я.

— А есть разница? — напустилась на меня Софья. — И Штаубе — классная дама, она ничего не может украсть, ты это прекрасно знаешь. Ты сказала — письмо написано для того, чтобы устранить Лопухову и Бородину. Теперь ты придумала новую версию?

Не знаю. Но жидкий огонь — это масло. Возможно, в письме, которое я не дочитала, сказано что-то об этом. Алмазова мучилась, брат избегал принимать ее слова за правду, что бы она ни говорила — про письмо, про знаки в красном коридоре, про Штаубе… Он мялся и выбирал посредником то меня, то отца Павла, а Штаубе заметала новый след — бутылочку с пихтовым маслом.

— Софья Ильинична!

Я застыла на пролете лестницы. Ветлицкий не торопясь спустился, подождал, пока я тоже сойду, протянул мне руку, я притворилась, что не заметила.

— Справитесь без меня, господин полковник? — уточнила я снисходительно. — Молебен состоится?

Черта с два, опять-таки черта с два, я никогда не могла его вывести из себя даже пьяного. Не по зубам мне сей орешек, надо смириться.

— Вы на меня сердитесь, Софья Ильинична, — неприятно улыбнулся Ветлицкий. — Полно, одно ваше слово, и мы вернемся к нашему разговору. Обещаю, на этот раз мое поведение будет достойным. А сейчас сделайте одолжение, вы слишком хороши для того, чтобы путаться у меня под ногами.

Я потянула носом воздух. Софья, которая все это время демонстративно молчала, опомнилась, пнула меня локтем под ребро. Козочка, что за манеры? Он трезвый.

Мне нужно спуститься в храм, Ветлицкий пойдет за мной, едва смекнет, что я имела в виду все его указания. Но вот я свернула в нужный коридор, а погони все не было, и Софья снова напомнила мне про беднягу и козу.