Леонид Красин. Красный лорд - Эрлихман Вадим Викторович. Страница 22

^{Газета «Искра» — главная продукция типографии}

По странному совпадению, он возглавил подпольную типографию именно тогда, когда с него окончательно сняли полицейские ограничения. Он уже давно, вскоре после приезда, подал министру внутренних дел прошение о разрешении бывать по служебным делам в Москве и Петербурге (что, напомним, было ему запрещено уже 10 лет). Но только в сентябре 1902 года пришел ответ: министр В. К. Плеве любезно сообщил, что г-н Красин волен жить в любом городе Российской империи, поскольку занимает ответственную должность и больше не опасен для власти. Удивительно, но целых пять лет эта власть не знала, что Красин, он же Никитич, является одним из самых опасных ее врагов…

Часть вторая. Инженер революции (1902–1908)

Глава 1. Роман с «Ниной»

Бакинская типография, получившая в конспиративной переписке имя «Нина», была главной надеждой редакции «Искры», пытавшейся наладить выпуск газеты в России. Между тем с мая до самого конца 1902 года она бездействовала — сперва из-за переезда, потом из-за ареста ее руководителей. Теперь управление типографией взял на себя «триумвират» — Трифон Енукидзе (партийная кличка Семен), Козеренко и Красин, но последний из-за конспирации по-прежнему не мог заниматься ею лично. Авель Енукидзе вспоминал: «У нас с ним составилось такое молчаливое соглашение, что он, будучи на виду, как официальный работник в крупнейшем тогда предприятии, не должен был вмешиваться во все организационные мелочи, но он должен был постоянно руководить».

Руководство Красина имело три главные составляющие: добыча денег для типографии, ее техническое оснащение и налаживание ее связи с заграницей. Первая задача была особенно важной, поскольку прежний печатный станок плохо подходил для печатания «Искры» с матриц немецкого формата — приходилось уменьшать текст до нечитаемого состояния. Надо было покупать в Германии новый, желательно Аугсбургского завода, а он стоил около 3000 рублей. Бакинский комитет взялся за сбор денег, но дело шло медленно; не желая ждать, Красин выпросил у начальства командировку в Германию и провел ее в редакции социал-демократической газеты «Форвертс», изучая технику линотипного набора. По возвращении он смог кое-как модернизировать старый станок так, что к нему подходили немецкие матрицы, параллельно продолжая сбор средств на новую машину.

В начале 1903 года он узнал, что на гастроли в Баку направляется прославленная актриса Вера Комиссаржевская, собиравшая средства для открытия собственного театра. Красин счел это удобным шансом и после приезда звезды без промедления явился к ней в гостиницу. Позже она вспоминала: «Пришел ко мне — никогда я его прежде и не видела — и с первого слова: „Вы — революционерка?“ Я растерялась, ничего не могла ответить, только головой кивнула… „В таком случае сделайте вот что…“ И таким тоном, словно я ему подчиненная». Обаяние гостя подействовало и на великую актрису, о чем она рассказывала Горькому: «Щеголеватый мужчина, ловкий, веселый, сразу видно, что привык ухаживать за дамами и даже несколько слишком развязен в этом отношении. Но и развязен как-то особенно, не шокируя, не раздражая. Ничего таинственного в нем нет, громких слов не говорит, но заставил меня вспомнить героев всех революционных романов, прочитанных мною в юности».

Красин быстро уговорил Веру Федоровну отдать собранные средства не на театр, а на устройство подпольной типографии. Вечер-концерт состоялся, по иронии судьбы, в доме начальника жандармского отделения. Бакинская публика, не избалованная зрелищами, ломилась на представление, хотя билеты были не дешевле 50 рублей. Комиссаржевская пела, декламировала отрывки из ролей, даже танцевала тарантеллу. В антракте кто-то из богатых купцов поднес ей букет из сторублевок — тут же откуда-то взялся Красин, понюхал букет и воскликнул: «Хорошо пахнет! — И уже на ухо: — Типографской краской». После концерта актрисе передали пачку денег, перевязанную розовой ленточкой. «Через несколько дней Леонид Борисович уехал с ними за границу — покупать типографию. „Вы бы мне хоть ленточку оставили — на память!“ Смеется: „И так не забудете!“ Сумасшедший!»

Комиссаржевская еще раз приезжала в Баку в конце года (собранные в тот раз деньги тоже пошли на типографию), встречалась с Красиным и позже. Она помогала новому знакомцу организовывать выступления в городе столичных артистов, с которых неизменно взималась дань «на нужды революции». Познакомила его со своими друзьями, включая Максима Горького; их первая встреча состоялась в марте того же года в дачном поселке Сестрорецк близ Петербурга. Писатель, близкий тогда (как и его гражданская жена Мария Андреева) к большевикам, был одним из немногих, кто знал о тождестве Красина и Никитича. Впрочем, он не сразу поверил в это, увидев подходящего к дому элегантного господина в котелке и рыжих (последний крик моды) лайковых перчатках. Войдя, он представился: «Леонид Красин» — и пожал руку Горького «очень сильной и жесткой рукою рабочего человека». Это успокоило «буревестника», а еще большую симпатию к гостю он ощутил, когда тот заговорил о том, что революционеры должны быть «художниками своего дела». Горький не только надолго стал другом Красина, но уже через несколько дней познакомил его со знаменитым «миллионщиком» Саввой Морозовым, но к их отношениям мы обратимся позже.

^{Савва Морозов}

Кстати, вопреки словам Комиссаржевской, «покупать типографию» Красин не ездил — приобретение современной печатной машины инженером электростанции сразу вызвало бы подозрения. Поэтому революционерам пришлось попросить помощи у Ованесьянца — владельца небольшой бакинской типографии, которому были обещаны щедрые комиссионные. Весной 1903-го он заказал в Аугсбурге вожделенную машину и через месяц благополучно получил ее. Но тут случилось непредвиденное: Ованесьянцу так понравилась новая машина, что он не захотел ее отдавать, предложив вместо этого вернуть деньги. В итоге Трифону Енукидзе с товарищами пришлось взломать ночью склад, где стояло ценное оборудование, и на телеге перевезти его к себе.

Красин приложил еще немало усилий, чтобы оборудовать типографию современными машинами для обрезки, фальцовки, переплета и другими необходимыми инструментами. Чтобы всё это добро не досталось полиции, Трифон решил увеличить и без того строгие меры конспирации. Он арендовал в татарском квартале, на Нижне-Тазапирской улице, здание, где прежде помещалась конюшня, и вырыл там обширный погреб, где и должна была разместиться типография. Работы заняли почти два месяца, и в мае 1903-го «Нина» заработала наконец в полную силу. Ее работник Вано (Иван) Стуруа рассказывал: «Из первого дома, где мы жили, устроили подземный ход в закрытую половину конюшни. Ход начали из стенного шкафа и довели его в глубину до двух с половиной аршин. Внутри у нас были дубовые рамы, цементная облицовка… двери на шарнирах, блок с примитивной подъемной машиной, калильная лампа с сеткой. По блоку спускались и поднимались мы сами и поднимали грузы. Снаружи всё было окрашено под цвет стены. Всю эту работу проделали мы сами в течение полутора месяцев. Машина была установлена в закрытой половине конюшни, стена была завалена сеном».

В прежнем здании для отвода глаз устроили бакалейную лавку; там же жили работники типографии, где одновременно или по очереди трудились до восьми человек, получавших неплохую зарплату (25 рублей в месяц). Летом к ним присоединился бежавший с пересылки по пути в Сибирь Авель Енукидзе, но он, боясь ареста, почти не выходил из дома, как, впрочем, и остальные. Красин позже вспоминал: «Проживающие в доме печатники и наборщики подвергались строжайшей дисциплине и не имели права вообще выходить из дома. Через определенное время каждый из них получал отпуск, но его не разрешалось проводить в Баку. <…> Внутрь типографии, кроме Семена и меня, изредка посещавшего ее, больше для целей технической консультации или экспертизы, никто абсолютно не допускался, и провал был абсолютно исключен».