Дело по обвинению. Остров Медвежий - Маклин Алистер. Страница 11
Кэрол (холодея от ужаса). Что случилось?
Дэнни. Нас хотел пырнуть один чумазый. Мы его прирезали. Берите ножи! Берите!
Кэрол не двигается. Широко раскрытыми глазами она смотрит на протянутые к ней окровавленные кулаки. Анджела вдруг протягивает руку, и в нее ложатся ножи – один, другой и третий, потом ребята снова бегут, стараясь добраться до своей улицы. Анджела бросается к ближайшему крыльцу, взбирается на верхнюю, защищенную от дождя ступеньку. Она быстро садится, сует ножи под себя и расправляет юбку, ощущая прикосновение их тонких лезвий к голой коже. Ей кажется, что она чувствует стекающую кровь по каждому из ножей.
Кэрол. Мне страшно! Господи, мне страшно!
Анджела. Тише.
Струи дождя захлестывают длинную улицу. Через Третью авеню проносится полицейская машина с завывающей сиреной. Навстречу ей, не обращая внимания на знак «одностороннее движение», с другой стороны квартала появляется другая полицейская машина.
Кэрол (шепотом). Нож! Один нож виден! Поправь юбку!
Анджела. Тише! (Она засовывает нож глубже под юбку. Глаза у нее как у пьяной. Она слышит, как ревут сирены, потом раздаются два страшных звука – это полицейские стреляют в воздух,– и возбужденный гул многих голосов. И вот уже Кэрол снова шепчет ей).
Кэрол. Они их схватили. О господи, они пропали! И чего они пошли, туда одни? Анджела! Они зарезали мальчишку!
Анджела (теперь тоже шепотом). Да, да, зарезали его...
Кэрол. Что нам делать с ножами? Давай бросим их в водосточную канаву. Сейчас же. Пока до нас не добрались полицейские.
Анджела. Нет, нет. Я возьму их домой.
Кэрол. Анджела!
Анджела. Я возьму их домой.
– Мы нашли их тут, сэр, – сказал Ларсен. – В ящике комода.
– Зачем вы взяли эти ножи, Анджела? – спросил Хэнк.
– Не знаю. Я чуть с ума не сошла. Ребята были совсем вне себя, ну и я, наверное, из-за них тоже разволновалась. Видели бы вы их лица! Ну, и когда они протянули мне ножи, я... я их взяла. Все три. Один за другим. И спрятала их. А потом отнесла их домой, положила в пакет и сунула в комод, в самый дальний угол ящика, чтобы отец не увидел. Он бы совсем взбесился. Он начал бы кричать, что хорошая девушка не стала бы брать ножей от этих трех. Вот я и спрятала их так, чтобы он не нашел.
– Почему же вы позвонили в полицию?
– Потому что я потом поняла, что поступила неправильно. Вот я и позвонила в полицию и сказала, что ножи у меня. Я чувствовала себя ужасно виноватой.
– Вы говорите, что Дэнни сказал вам, что Моррез пырнул кого-то из них? Он так и сказал вам?
– Да.
– Что его пырнули?
– Нет, что чумазый хотел их пырнуть, но что они его подкололи. Вот как он сказал. То есть так мне помнится. Я ведь была очень взволнована.
– А вы читали про это дело в газетах?
– Конечно! Все у нас в квартале читают о таких делах.
– В таком случае вам должно быть известно, что все трое утверждают, что Моррез напал на них с ножом. Вам это известно?
– Конечно.
– Может быть Дэнни Ди Паче ничего не говорил о том, что их пырнули? Так вам кажется теперь, после того, как вы прочли газетные отчеты?
– Ну, может быть... только я сомневаюсь. Я знаю, что слышала. Ведь после этого я взяла у него нож.
– Да, да, конечно.
– И знаете что еще? – сказала девушка.
– Что?
– На моей юбке все еще осталась кровь. Я так и не смогла отмыть пятно. Оттого, что сидела на ножах. Кровь так и осталась.
В тот же день за обедом он посмотрел на свою дочь Дженифер, которая сидела напротив, и попытался представить себе, какой была бы она, если бы жила в Гарлеме. Она была хорошенькой: карие глаза, как у матери, мягкие светлые волосы и уже развивающаяся грудь. Ее аппетит повергал его в изумление. Она ела очень быстро, набивая себе рот, словно грузчик.
– Помедленнее, Дженни, – сказал он. – Нам еще пока не угрожает голод.
– Знаю, папа, но в половине девятого я обещала быть у Агаты – у нее есть сногсшибательные новые пластинки. Мама сказала, что обед будет в семь, – только ты опоздал. Значит я давлюсь из-за тебя.
– Сногсшибательные пластинки Агаты могут и подождать, – сказал Хэнк. – А ешь все-таки помедленнее.
– Ну, она торопится не совсем из-за пластинок Агаты, Хэнк, – сказала Карин. – Там будут мальчики.
– А? – сказал он.
– Ради бога, папа, не смотри на меня так, будто я отправляюсь в притон курить опиум. Мы только собираемся немножко потанцевать...
– Что это за мальчики? – спросил Хэнк.
– Да просто соседские ребята. Вообще-то, все они дураки, кроме Лонни Гейвина. Он еще ничего.
– Что ж, хоть это утешительно, – сказал Хэнк и подмигнул Карин. – А почему бы тебе не пригласить его как-нибудь к нам домой?
– Да что ты, папа! Он ведь у нас был уже сто раз.
– Почему же я его не видел?
– Готовился, наверное, к выступлению или задавал взбучку какому-нибудь свидетелю.
– Это вовсе не смешно, Дженни, – сказала Карин. – Твой отец не бьет своих свидетелей.
– Я знаю. Это просто эвфемизм.
– Я посоветовал бы тебе получше разбираться в оборотах речи – второе твое высказывание было гораздо хуже первого, – сказал Хэнк.
– Это была гипербола?
– Да, так, пожалуй, уже лучше.
– Английский у нас преподает один слизняк, – сказала Дженни. – Чудо, что я вообще хоть что-то знаю.
Она схватила салфетку, вытерла рот, со стуком отодвинула стул и быстро чмокнула Карин.
– С вашего разрешения я удаляюсь, – сказала и выбежала из столовой.
Хэнк смотрел, как она остановилась перед зеркалом в прихожей и подкрасила губы. Затем привычным движением поправила лифчик, помахала рукой родителям и, хлопнув дверью, вылетела из дому.
– Что скажешь? – спросил Хэнк.
Карин пожала плечами.
– Меня это беспокоит, – сказал Хэнк.
– Почему?
– Она уже женщина.
– Она девочка, Хэнк.
– Нет, она уже женщина, Карин. Она красит губы и поправляет лифчик, как будто делала это всю жизнь. Ты уверена, что ей полезно ходить к этой Агате и танцевать? С мальчиками?
– Меня бы больше беспокоило, если бы она танцевала с девочками.
– Деточка, это не тема для шуток.
– Я не шучу. К сведению прокурора, его дочь расцвела в двенадцать лет. И уже скоро два года, как она красит губы и носит лифчик. Думаю, что она уже целовалась.
– С кем? – спросил, нахмурившись, Хэнк.
– Господи, да с десятком мальчишек, я полагаю.
– Мне это не нравится, Карин!
– А как мы можем этому помешать?
– Не знаю... – Он помолчал. – Но меня возмущает мысль, что тринадцатилетняя девчонка целуется со всеми в округе без разбора.
– Дженни скоро исполнится четырнадцать и я уверена, что она целуется только с теми мальчиками, кто ей нравится.
– Ну а потом что будет с нею?
– Хэнк!
– Я не шучу. Я лучше сам поговорю с девочкой.
– И что ты ей скажешь?
– Ну, скажу...
С невозмутимой улыбкой на лице Карин спросила:
– Ты что, прикажешь ей не разжимать ног?
– В известном смысле, да.
– И ты думаешь, она действительно не будет их разжимать?
– Мне кажется, она должна знать...
– Она знает, Хэнк.
– Ты не производишь впечатления слишком заботливой матери.
– Совершенно верно. Дженни разумная девочка. Думаю, она только расстроится, если ты станешь ей читать такого рода лекции. Думаю, что важнее было бы, если бы...
– Если бы что?..
– Если бы ты почаще приходил домой рано. Если бы ты видел мальчиков, которые назначают ей свидания. Если бы ты проявлял интерес к ней и к ним.
– Да я даже не знал, что она уже ходит на свидания. Разве она для этого не слишком молода?
– Биологически она уже такая же взрослая, как и я.
– И, по-видимому, во всем идет по твоим стопам. – Сказав это, Хэнк немедленно пожалел о своих словах.
– Ну, конечно, в твоем представлении я ведь берлинская шлюха, – сухо заметила Карин.