Смерть в театре (сборник) - Пентикост Хью. Страница 83

Люси Тауэрс взяла такси, чтобы доехать из полиции к себе в студию на Бекман-Плейс. Лифтер с любопытством посмотрел на нее. Из кармана у него торчала газета. Пока они поднимались на седьмой этаж, он спросил:

— Не могу ли я быть вам полезен, мисс Тауэрс?

— Я никого не хочу видеть, так что очень прошу вас никого ко мне не пускать.

— Можете рассчитывать на меня, мисс Тауэрс. И примите самые искренние соболезнования.

— Благодарю вас.

Открыв ключом дверь, она вошла в квартиру. Люси не включила свет и сразу же бросилась на диван. Рассказ о смерти Рекса ее изнурил.

Не прошло и пяти минут, как раздался стук в дверь. Лифт едва успел спуститься и подняться. Возможно, она что-то забыла? Да нет, и сумочка, и перчатки лежали рядом на диване.

Люси протянула руку к лампочке и включила свет.

— Кто там?

Густой мужской бас ответил:

— Беверли Уотсон. Мне необходимо видеть вас, мисс Тауэрс.

Беверли Уотсон? Это имя ей ничего не говорило, но показалось смутно знакомым. Ах да, это же старый дядюшка, у которого воспитывался Рекс. Вернувшись из Китая, она видела его один раз и рассказала все, что ей было известно о смерти мужа.

Люси открыла дверь. В темном прямоугольнике двери четко вырисовывалась нелепая фигура старого Бева в белом старомодном костюме, розовой рубашке с помятым ярким галстуком. Но, пожалуй, самым примечательным были голубые глаза старика под нависшими кустистыми бровями.

— Как вы поднялись, мистер Уотсон?

— По лестнице, без лифта. Я стал подниматься час назад, потому что кабина была занята. И поджидал вас в коридоре, опасаясь, что вы отдадите приказание никого к себе не пускать. Но мне необходимо с вами поговорить.

— Полагаю, вы в курсе случившегося?

— Я сам был в морге, опознавал тело.

— В таком случае я не могу сказать более того, что вам известно. Я безумно устала. Не можем ли мы отложить нашу встречу, мистер Уотсон?

— Нет, нам надо поговорить сейчас же.

— Хорошо,— сказала она, вздыхая,— но только недолго. Поверьте, у меня просто больше нет сил...

— Это будет быстро,— сказал Бев дрожащими губами. Люси снова свалилась на диван, а Бев остановился у дверей, засунув руки в карманы. Было ясно, что он еле сдерживается.

Бросив на пол шляпу, Бев крикнул:

— Убийца! Злодейка!

Его глаза горели таким пламенем, в значении которого нельзя было сомневаться. Нужно было бы вскочить с места, но она слишком устала... и потом, не все ли равно? Если он задумал убить, пускай убивает... Только бы поскорее!..

Шанс с Джералдом еще были дома. Они сидели в маленькой нише на кухне — там устроена столовая — и ели сэндвичи, которые только что приготовил Шанс.

Он позвонил капитану Полхэму и рассказал ему правду об уничтожении портрета. Джералд тоже поговорил с ним. Полхэм, утомленный и злой из-за того, что расследование не продвигалось, довольно грубо рявкнул:

— Я слишком занят, чтобы заниматься подобными вещами, если, конечно, мистер Темпест не подаст на вас иск. Во всяком случае, отошлите назад моего инспектора.

Шанс от переутомления утратил способность рассуждать. Он даже не способен был рассердиться на Джералда за то, что тот изрезал такой великолепный портрет. Ему казалось, что он понимает причину поступка Джералда. С другой стороны, он надеялся, что именно Джералд с его острым профессиональным умом сумеет разобраться в этой запутанной истории.

— Знаете, доктор, когда Полхэм в самом начале расследования сказал мне, что дело окажется трудным,— уже тогда я начал волноваться. А теперь, когда капитан медленно, соблюдая все требования сыскного искусства, продвигается вперед, я не могу отделаться от тягостного ожидания новых неприятностей.

После этого Шанс подробно пересказал то, что услышал от Люси о ее первом и единственном месяце жизни с Рексом. Когда он закончил, Джералд, глядя в опустевшую тарелку, проговорил:

— С медицинской точки зрения, в поведении Рекса нет ничего особенного. Мы, врачи, даже не считаем это сексуальным извращением, а всего лишь повышенной чувствительностью. Про этих людей принято говорить как об особо темпераментных. Однако я сразу же должен оговориться, что люди с подобными проявлениями и в обыденной жизни в какой-то мере ведут себя по-особому...

— Должен ли я понять, что, по вашему мнению, Хемингуэй не относился к этой категории людей, поскольку в его поведении ничего особенного не было?

Совершенно верно. Три года он проработал в вашем театре, ничем не привлекая внимания к себе. Вы замечали за ним какие-то странности? Возьмите даже его отношения с Люси. Кажется, она первая его узнала. Он ведь не устраивал ей скандалы, не ловил на каждом шагу, не требовал познакомить с Джеффри. Целых три года он издали смотрел на нее!

— Да.

— Думаю, вы сами понимаете, что такая выдержка была бы невозможна, если бы его эксцессы имели психическое происхождение. Холерический темперамент дает себя знать, таких людей часто называют бешеными, ненормальными и даже психопатами. А тут — ничего! Самое что ни на есть «благонадежное поведение»! Возможна, конечно, другая причина — у него была женщина, которую устраивали его бурные проявления страсти, и он расходовал на нее всю свою энергию. Однако мне представляется куда более правдоподобным другое: Люси придумала всю эту трагическую историю, чтобы оправдать то, что она ушла от мужа и целых двадцать лет морочила сыну голову какими-то баснями. Мы не можем, к сожалению, устроить очную ставку Рекса с Люси, но, поверьте, он наверняка бы объяснил их разрыв по-другому. А теперь она может говорить о нем все, что ей вздумается...

— Но ведь не исключено, что именно он убил миссис Тауэрс?

— Допустим, а кто убил его? Джеффри? Может быть, Хемингуэй открылся ему, не говоря Люси. Конечно, на Джеффри тоже падает подозрение, однако у него есть алиби. Ведь вместе с нами он был в вашей квартире, когда туда поднялась Люси с ее спектаклем — раскаивающейся грешницы! Нет, нет, я никак не могу переварить эти три года в истории Люси, которые ненормальный человек прожил в большом коллективе, завоевав не только уважение, но даже любовь многих. Вы сами относились к нему превосходно. Будь я на месте Полхэма...

— Интересно, что бы вы сделали? — спросил Шанс, когда доктор Браун замолчал.

— Я бы проверил во всех банках, нет ли там счета на имя Кинга или Хандлея и как этот счет возрастал. Понимаете, я скорее могу заподозрить его в шантаже, чем в психической неуравновешенности. И потом, если верить всему тому, что говорилось о нем, его всегда считали человеком увлекающимся, неисправимым идеалистом. Возможно, сейчас он тоже действовал во имя какой-то большой цели?

— Так вы допускаете, что он шантажировал Люси, а она об этом молчала?

— Это предположение,— ответил Джералд,— но вряд ли человек с его знаниями и способностями на протяжении трех лет не смог подыскать себе лучшего места, чем должность ночного сторожа в театре. Видимо, чем-то его устраивало это место...

Зазвонил телефон. Вызывала Шерри.

Шанс страшно смутился.

— Не сердись, мамочка, что я тебе не позвонил. Но тут одна неожиданность за другой. И так без передышки.

— Я тебе звоню по поводу Бева. Знаешь, я очень волнуюсь.

— Потому что он в тебя влюблен без памяти?

— Не шути, дело совсем не в этом. Мы приехали ко мне, мило посидели, я терпеливо выслушала все его бесконечные истории о Рексе Хандлее. Шанс, он обожал своего мальчика.

— Наверное, он не знал, что тот недостоин его обожания?

— Не паясничай, Шанс!

— Мама, я тебе сейчас расскажу, что я выяснил... Кто знает, не стало ли это известно и Беву?

— Да нет, мне показалось, что столь страшный удар и вид убитого Рекса так повлияли на несчастного старика, что он немного помешался. Он винит во всем одну Люси, говорит, что с самого начала она играла по отношению к Рексу подлую роль. Он обзывал ее всякими словами, призывал на ее голову беды, проклинал... Я страшно нервничаю.