Триптих - Фриш Макс. Страница 17
Карл. Маму засыпало…
Учитель…ради тебя, Карл! Я не хотел, чтобы ты потом за все расплачивался, я не хотел губить твою молодость…
Карл. Она уже погублена.
Учитель. Я сказал: да. А позже речь шла уже не о работе и хлебе, а о том, есть ли у человека родина на земле или нет, и я еще раз сказал: да, потому что не хотел лишать тебя родины. Ты понимаешь?
Карл. Продолжай.
Учитель. Я всегда — раз уж так случилось, — я всегда только хотел как лучше, Карл…
Карл. Скажем: как удобнее.
Учитель. Я думал о вас. Ведь ты теперь тоже знаешь, что это значит — иметь жену, ребенка…
Карл. Продолжай.
Учитель. Потом уже речь шла не о родине или чужбине, понимаешь? Потом уже надо было просто спасать свою голову, и я сказал: да, Карл! Это тоже дело совести: нельзя губить свою жену ради личных убеждений — жену, ребенка…
Карл. Да, уж лучше губить других! (Снова встает.) Ты когда-нибудь стрелял в женщин и детей?
Учитель. Я тебе уже сказал: ты делал это по приказу!
Карл. А кто приказывал?
Учитель. Это не твоя вина, Карл. Что бы нам ни приказывали, это не наша вина…
Карл. В этом-то все и дело!
Учитель. Ты опять смеешься?
Карл. Каждое твое слово — это обвинение нам. Нельзя, нельзя оправдывать себя повиновением, — даже если оно остается последней нашей добродетелью, оно не освобождает нас от ответственности. В этом-то все и дело! Ничто, ничто не освобождает нас от ответственности, она возложена на нас, на каждого из нас — каждому свое. Нельзя передать свою ответственность на сохранение другому. Ни на кого нельзя переложить бремя личной свободы — а именно так мы и пытались сделать, и именно в этом наша вина.
Тишина.
Пути назад нет, отец, поверь мне.
Слышен отдаленный вой сирен.
Учитель. Это тревога!
Карл. Опять тревога.
Учитель. Вот сейчас придут люди… Карл… Неужели я все это брал на себя для того, чтобы в конце концов все оказалось напрасным?
Карл. Я не вижу выхода, отец, для всех нас; это — наша вина.
Учитель. Вернись назад… Каждую секунду сюда могут прийти люди… и Мария не должна тебя видеть, она тебя не отпустит, и мы все погибнем.
Карл. Мария!
Учитель. Карл, я прошу тебя — речь идет о нашей жизни.
Карл. Вот она спускается по лестнице… Мария… сынишка, которого я еще не видел… вот они спускаются по лестнице. (Хватает отца за руку.) Ты не бросай их! (Исчезает.)
Подвал наполняется людьми.
Лизель. Да вот он… Мария, учитель уже здесь. Иди же.
Женщина. Это уже в третий раз сегодня, в третий раз.
Привратник. Да замолчите же!
Женщина. Нет, я просто так сказала: это в третий раз.
Привратник. Мы и без вас это знаем.
Женщина. Господи, каждую ночь и чуть ли не каждый день сидишь в подвале, и даже слова сказать нельзя; чего вы собственно, хотите, и кто вы такой вообще?
Привратник. Я отвечаю за противовоздушную оборону.
Женщина. Я тоже человек…
Чей-то голос. Все мы здесь, милая, люди…
Женщина. Может, мне уж и пожаловаться нельзя, уж и ничего нельзя? Хотела бы я знать, зачем мы вообще ведем эту войну…
Чей-то голос. Читайте газеты!
Женщина. Зачем?
Чей-то голос. Читайте газеты!
Женщина. Если уж и пожаловаться нельзя и говорить нельзя, ничего нельзя — ни света, ничего, — тогда почему бы нам не остаться наверху, чтобы нас убили? И даже этого нельзя…
Привратник. Не должно быть никакой паники. Это моя обязанность, этому меня обучали, и я за это ответственный…
Женщина. А я все равно скажу: сейчас начнется!
Привратник. Что?
Женщина. Третий налет!
Разрывы бомб вдали.
Привратник. Господи, пронесло, Господи, опять не наш квартал…
Учитель. Мария, не плачь…
Лизель. Она все время боится, что ребеночек умрет. Он же просто спит.
Учитель. В самом деле, ну что ты? Все кончилось, на этот раз все кончилось.
Лизель. А как он чудесно спит. Ничего не слышит. Посмотрите, посмотрите, как он шевелит пальчиками! Ах ты, разбойник маленький! Посмотрите, как он дышит!
Мария. Да-да!
Лизель. Ах ты, козявочка моя!.. Он в самом деле дышит.
Женщина. И сколько же ему?
Мария. Год… скоро год…
Женщина. Он уже ничего не будет знать об этой войне, когда вырастет. Подумать только! Ну разве что где наш город был — это он увидит. Но сам уже ничего не вспомнит — это уже много, очень много. Там, где никто ничего сам не сможет вспомнить об этой войне, — только там снова начнется жизнь.
Чей-то голос. Или новая война.
Женщина. Почему?
Чей-то голос. Потому что никто ничего сам не будет помнить об этой.
Женщина (прислушивается). Слышите? «Скорая помощь» едет…
Привратник. Да замолчите вы, черт побери!
Женщина. Что, этого тоже нельзя говорить?
Привратник. Если вы сейчас же не заткнете свою глупую глотку…
Женщина. Ну, что тогда?
Привратник. Я должен буду вас арестовать, вы понимаете, должен! Если я этого не сделаю, другие на меня донесут. Нельзя же думать только о себе, черт побери! У меня тоже есть жена…
Все время слышен неясный шум.
Мария. Только бы пришла весна… Только бы пришла весна!
Учитель. Придет, придет весна.
Мария. Весной вернется Карл и не нужно будет оставаться в городе. Мы уйдем в лес, это очень даже возможно, даже в дождь в лесу можно жить… Когда мы с ним познакомились — это было в его последнюю побывку, — когда мы катались на байдарке, мы так и делали — жили в лесу, несколько дней. Ах, какое это было прекрасное время!
Учитель. Представляю себе.
Мария. Только бы еще хоть раз пришла весна, один-единственный раз!..
Входит старик. Он явно здесь чужой.
Старик (после паузы обращается к первому попавшемуся — это учитель). Монастырь разбомбили.
Привратник. Это не имеет значения.
Старик. Что вы хотите сказать?
Привратник. Все восстановят.
Старик. Кто?
Привратник. Будет даже лучше, чем раньше! После войны.
Старик. Да-да, конечно…
Женщина. Опять эти фосфорные бомбы?
Старик. Люди мечутся по улицам…
Привратник. Да замолчите вы!
Старик. Но я все это видел!
Привратник. Болтовней делу не поможешь!
Старик. Молчанием тоже.
Женщина. Может, он и прав, отец, нечего об этом говорить, нам всем нечего теперь говорить.
Старик (продолжает как бы с самим собой). Люди мечутся по улицам, повсюду натыкаются на горящую смолу; через минуту они все обуглятся… останутся посреди улицы, как черные стволы…
Учитель. Куда ты, Мария? Куда ты?
Мария. На улицу… Учитель. Ты сошла с ума!
Мария. Я хочу в лес!..
Учитель. Но не теперь же!
Мария. По-моему, ему здесь душно, он здесь задохнется…
Учитель. Не сейчас! Слышишь, Мария?
Мария. Слышу, слышу…
Разрывы бомб все ближе.
Чей-то голос. Зажигательные. Это уже зажигательные. Скоро кончится.
В дверях появляется дежурный из противовоздушной обороны.
Дежурный. Господин учитель, ваш сын…
Мария. Карл!
Дежурный. Там ваш сын… Он… повесился…
Учитель. Мой сын…
Дежурный. Улица горит!
Женщина. Фосфор?
Дежурный. Улица горит! (Поспешно уходит.)
Учитель. Мария!.. Где она? (Спешит вслед за Марией, выбежавшей вместе с ребенком.)
Женщина. Она тронулась. Я это сразу поняла.
Каждый раз она боялась, что ребеночек задохнется.
Чей-то голос. Это ее муж повесился?
Лизель. Так это все-таки был он. Наш Карл…
Старик. Они мечутся по улице, улица в огне, всюду горящая смола… Через минуту они обуглятся… останутся посредине улицы, как черные стволы.
Возвращается учитель. Шум затихает.
Учитель. Улица горит.
Женщина. Господи, накажи врагов наших! Господи, накажи врагов наших! Накажи их, Господи!..
Чей-то голос. Наши тоже не лучше.
Привратник. Кто это сказал?
Женщина. Я не говорила.
Привратник. Кто это сказал? Трус, который боится сознаться, предатель, которого надо поставить к стенке, если он сознается.