Непреднамеренное отцовство - Малиновская Маша. Страница 7

Никто не мог даже предположить, что его двадцатипятилетний сын станет председателем правления, проведёт очень разумный ребрендинг, выведет фирму в Россию и за пять лет поднимет до холдинга, успешно конкурирующего с крупнейшими игроками в сфере на рынке страны.

Нажинский съезжает в подземную парковку. Останавливается и выходит из машины. Я тоже вываливаюсь. Разминаю затёкшие шею и ноги, потом отстёгиваю и вытаскиваю Ромку, пока Нажинский достаёт из багажника наши чемоданы.

Странно всё это. Я не знаю, о чём с ним говорить, поэтому разговариваю только с ребёнком. А тот в свою очередь безотрывно следит за каждым движением отца.

– Ты тут живёшь? – спрашивает у него.

– Да. Но это парковка, а живу я в квартире.

– А машина тут живёт? – Рома с восторгом осматривает БМВ и осторожно касается его пальцем.

– Да.

– А ей тут не холодно? Тут довольно холодно, – поёживается.

– Нет.

Неужели нельзя сказать ребёнку что-то кроме «да» или «нет»? Спросить, например, как ему было в дороге? Устал ли он или, может, голоден.

Это ведь так просто – проявить хоть какую-то заинтересованность к маленькому мальчику, который с таким благоговением смотрит на тебя и с придыханием называет папой.

Но от Нажинского веет холодом сильнее, чем от бетонных стен этой парковки. Она хоть отапливается, а вот у Нажинского холод внутренний и морозит всех вокруг.

Я беру Ромку крепче за руку, и мы идём к лифту за мужчиной. В кабине, пока поднимаемся, сын неотрывно рассматривает Нажинского.

Мы останавливаемся на двадцать втором этаже. Мне даже представить страшно, как это высоко. Наверное, я не скоро решусь выглянуть в окно.

Лифт открывается, и мы выходим. Даже сначала непонятно, это ещё подъезд или уже квартира. Настолько всё вылизано до блеска. Светло-серый мрамор на полу и на стенах, зеркала, дизайнерские светильники и кожаные диванчики. Необычная игра света на стеклянной мозаике на стене возле лифта. И пространства на ещё одну квартиру точно.

Я сразу чувствую себя не в своей тарелке в своём пуховике за семь тысяч и второгодних сапогах.

Это место не для нас с Ромой. Особенно после этого «не сорите в машине» становится понятно, что стерильный, идеальный порядок у Нажинского не только в вопросах работы, но и в жизни.

В чём я и убеждаюсь, когда он открывает дверь своей огромной двухэтажной квартиры.

9

Не знаю, из чего сделан этот человек, но Нажинский поставил у порога наши чемоданы, кивнул на одну из дверей, сказав, что там оборудована детская, а себе я могу выбрать любую гостевую. Сам выпил чашку кофе и куда-то ушёл. И пока я затащила чемоданы в эту самую детскую, он уже спустился в другой одежде. Видимо, душ принял, потому что он него исходил едва слышный свежий запах геля для душа. А потом уехал, сообщив, что пробудет в офисе до вечера.

Да мне хоть пусть вообще не возвращается оттуда, но как можно провести за рулём на зимней дороге больше одиннадцати часов, а потом выпить кофе, принять душ и, даже глаз не сомкнув хотя бы на пару часов, уехать на работу?

– Мам, это будет моя комната? – спрашивает Ромка, осматриваясь.

– По-видимому, – я тоже обвожу взглядом комнату, на которую указал Нажинский как на детскую.

Самую обычную комнату даже без намёка на «оборудованную» детскую. Только что кровать с небольшим бортом и есть маленький столик. А так всё в совсем не детских серо-белых тонах.

Интересно, Нажинский сам эту комнату «оборудовал»?

– Мама, а тут можно будет расставить моих динозавров и книги? – неуверенно спрашивает Ромка.

– Конечно, зайчик, мы тут немного с тобой посвоевольничаем и сделаем твою комнату яркой и уютной.

– А папа ругаться не будет? Это ведь его дом…

– А куда ему деваться? – подмигиваю сыну.

Не знаю, как себе Нажинский представляет жизнь с детьми, но явно не такой, какой она бывает в реальности. И с этой реальностью, раз уж он выдернул нас из нашей уютной жизни, ему придётся научиться мириться.

И даже если он вдруг передумает, то мне плевать. И на Нажинского, конечно же, тоже. Но вот только мне совсем не плевать на чувства ребёнка. Мне хочется максимально уберечь Ромку от разочарования.

– Мам, а у папы дома есть еда? Я голодный.

– Сейчас узнаем.

Я беру сына за руку, и мы идём на кухню. Это не отдельная комната, скорее стена, в которую вмонтирован кухонный гарнитур. Она прямо под лестницей на второй этаж. Напротив – небольшой стеклянный стол с мягкими серыми стульями стульями.

А дальше пространство переходит в огромную просторную гостиную. Всё красиво, с дизайном, но ощущение такое, будто это просто какая-та квартира для рекламных показов, а на самом деле в ней никто не живёт – настолько стерильной и бездушной она кажется.

Холодильник мы тоже находим не сразу. Он вмонтирован в мебель и не сразу можно отличить его от шкафа. Он, слава Богу, оказывается не рекламным, и там даже есть еда. В контейнерах есть бутерброды, какой-то салат, в котором я определяю морепродукты, а Ромка кривит носом и активно мотает головой, выражая ярое нежелание это есть.

Мы находим пакет с замороженными сырниками, и я даже почти с первого раза разбираюсь с навороченной электрической плитой. После завтрака накатывает жуткая усталость – результат ночи в машине.

– Мама, ляжешь со мной? – просит Ромка. – Я один ещё не привык.

– Конечно, зайчик.

Пока я мою и убираю посуду, Рома бежит в свою новую комнату и расставляет на столе и книжной полке своих любимых динозавров.

Зашторив окна, я ложусь рядом с ним, и мы оба выключаемся, как лампочки.

– Мам, как думаешь, папа уже пришёл? – будит меня Ромка через два часа.

Мне проснуться труднее, чем ему, но я всё же продираю глаза. Смотрю на часы на руке – почти час дня. Дневной сон Ромы сегодня сдвинулся, к вечеру устанет. Надо будет его пораньше уложить вечером.

– Сейчас выясним, Ромашка.

Мы выходим из его комнаты и спускаемся снова на кухню. Если Нажинский дома, то я понятия не имею, как с ним себя вести и о чём говорить. Но нам придётся поговорить, потому что не собирался же он просто привезти нас и оставить в квартире, как зверушек в клетке.

Но вместо Нажинского мы обнаруживаем на кухне женщину лет пятидесяти.

Мать Нажинского?

Ромка прячется за меня и сжимает мою руку, когда женщина поворачивается к нам и улыбается.

– Здравствуйте, Соня, – говорит она. – Привет, малыш.

– Добрый день, – киваю я.

– Меня зовут Людмила Васильевна, я домработница Ярослава Юрьевича, он меня предупредил, что теперь будет жить не один.

Ну конечно, домработница. Стоило понимать, что вряд ли Нажинский сам пылесосит, моет и натирает свою квартиру. Такая площадь и такой порядок требуют постоянной работы, ему бы и в офис было некогда ездить.

– Я вам тут обед приготовила. Любите тыквенный суп с фрикадельками? – улыбается Людмила Васильевна.

– Я люблю тыкву, но суп не пробовал, – высовывается из-за меня Ромка.

Людмила Васильевна выглядит милой и приветливой, она не вызывает у меня неприятных ощущений или недоверия.

– Ну вот как раз попробуешь, – она кивает ему, приглашая усаживаться за стол.

Ромка ведёт себя уже смелее. Лично представляется, хотя, думаю, домработница и так в курсе, как его зовут.

Он взбирается на стул, я тоже присаживаюсь рядом. Наблюдаю, как Людмила Васильевна из красивой кастрюли из нержавейки с большими ручками наливает в тарелку яркий оранжевый суп и ставит его перед Ромой.

– Держи, малыш, приятного аппетита.

– Спасибо! – Ромка откусывает хлеб, а потом осторожно пробует немного супа.

Видимо, ему нравится, потому что потом ложка так и мелькает.

– А вы, София, хотите есть? Тоже суп или, может, мясо и салат? Или могу приготовить, что предпочитаете.

– Мам, попробуй суп, – говорит Рома с полным ртом. – Он очень вкусный.

– Пожалуй, попробую.

Я встаю, чтобы налить себе, но Людмила Васильевна говорит, что сейчас всё подаст на стол.