Непреднамеренное отцовство - Малиновская Маша. Страница 8
Признаться, мне совершенно неудобно. Я не принцесса, и не привыкла, чтобы меня обслуживали в элементарных бытовых вещах.
– Вы с нами тоже садитесь, – приглашаю я Людмилу Васильевну.
– Нет, спасибо. У меня ещё много работы.
Пока мы едим, она достаёт из-за одной из скрытых под стену дверей корзину и уходит на второй этаж, сообщив, что собирается сменить постельное бельё в комнатах.
А суп действительно оказывается вкусным, о чём я и говорю Людмиле Васильевна. Она же смущается и искренне радуется, что нам понравилось.
– Ну наконец-то у Ярослава Юрьевича дом оживёт хоть, – говорит, глядя на Ромку. – Детский смех он везде жизнь приносит. А то…. Ой, ладно, пойду дальше работать, – она машет рукой и уходит загружать бельё в стирку.
– Мам, а ночью я уже и один спать могу, мне тут не страшно. Тем более, Рик уже со мной.
Рик – его любимый динозавр. Большое резиновое чудовище, жутко орущее, если нажать кнопку на его спине.
А вот мне как-то страшно. Не думаю, что Нажинский какой-то извращенец, просто тут всё такое чужое, такое далёкое для нас с Ромой.
Но он мальчик. И если он просит немного пространства, то я должна ему его давать.
До конца дня Нажинский так и не возвращается. Людмила Васильевна уходит в шесть, и мы с Ромой снова остаёмся вдвоём. Я решаю выбрать комнату для себя, как и сказал Нажинский. Хочу быть ближе к сыну, поэтому затаскиваю свой чемодан в в соседнюю с Роминой.
Из-за сдвига дневного сна, уже к восьми Ромка вырубается у меня на руках в гостиной, где мы смотрим мультики. Я отношу его в детскую, укрываю одеяльцем и некоторое время сижу рядом. А потом иду к себе.
Днём хоть и отдохнула, но всё равно после ночной поездки усталость и ломота в теле. Я принимаю душ, переодеваюсь в лёгкую пижаму и забираюсь под одеяло.
Настраиваюсь на серьёзный разговор с Нажинским завтра.
Я быстро засыпаю, но уже совсем скоро меня будит шум. И я едва не вскрикиваю, когда вижу, что напротив кровати в темноте, разбавленной лишь светом луны из окна, стоит Нажинский.
И он как раз снимает рубашку.
10
– Ты совсем сдурел? – возмущаюсь, стараясь контролировать голос, чтобы не разбудить и не испугать Ромку.
Я сажусь на кровати и натягиваю одеяло на грудь, прижимая его крепко. И как назло надела пижаму шорты-майка, хотя обычно и дома-то предпочитаю спать в футболках. А тут какую с краю в чемодане получилось вытащить, ту и надела. Сегодня не разбирала их, просто поставила у шкафа, отложив это на завтра.
Нажинский как раз стаскивает рубашку, когда резко оборачивается на мой голос. Даже в слабом свете из окна вижу изумление на его лице.
– А ты тут какого чёрта забыла?
– В смысле? Ты сам нас притащил в свою квартиру! – огрызаюсь, начиная понимать свою фатальную ошибку.
– В моей спальне.
– Ты сказал занимать любую, – мой голос становится тише. Вместо испуга я уже начинаю чувствовать смущение. – Я выбрала ту, что ближе к спальне ребёнка. А то что она твоя – не знала.
Я действительно не определила, что эта комната занята. Заглянула в одну, вторую, третью – все практически одинаковые, только цветом покрывала и штор различались.
И если это комната хозяина квартиры, она ведь должна была как-то отличаться, да? Ну там… носки где-то лежать, рубашка, может, оставленная, зарядное от смартфона в розетке, флакон туалетной воды на столе. Ну хоть чем-то, хоть как-то… Запахом от постельного белья, к примеру!
Которое как раз сменила Людмила Васильевна…
Да уж, Соня, вот ты попала.
В шкафы и ящики-то я не заглянула. Чемоданы так оставила, решила завтра разобрать.
Но и всё же, разве в единственной жилой комнате в огроменной квартире не должен быть дух хозяина?
Но эта спальня столь же идеально стерильна, как и остальные.
– Я… прошу прощения, – бормочу, старательно отводя глаза от его полуобнажённого тела. – Не поняла, что это твоя спальня, а в шкафы не успела заглянуть. Я пойду.
Я пытаюсь выползти из-под одеяла. И хоть на мне пижама, но ощущаю я себя под взглядом Нажинского абсолютно голой. А он стоит себе, скрестив руки на груди и смотрит, прищурившись.
– Так и будешь пялиться? – спрашиваю сердито.
– Я уже видел тебя обнажённой, чего стесняться? – поднимает саркастично бровь.
– Пять лет назад! И всего один раз! – задыхаюсь я от смущения и возмущения.
Такое ощущение, что у него совсем нет понятия чужих границ. И физических в том числе.
Возмутившись, я отбрасываю одеяло и вытягиваюсь перед мужчиной в полный рост. И понимаю это уже только когда его тяжёлый взгляд скользит по моему телу медленно вниз.
Сглатываю и замираю, словно меня лишили возможности двигаться. Кожа покрывается мурашками, и мне становится немного жарко.
Это состояние длиться всего мгновения, но оно пугает меня тем, что я будто волю теряю. Как попавшая в паутину жертва перед пауком.
– Оставайся сегодня здесь. Уже поздно, – немного откашлявшись, хрипловато говорит Нажинский, а потом уходит, прихватив с собой свою рубашку.
Я выдыхаю и бросаюсь к закрывшейся двери, чтобы защёлкнуть замок. И лишь взявшись за него, понимаю, что это, наверное, не будет иметь смысла. Это его спальня, его квартира. Уж, думаю, и ключи, если ему понадобится войти, он найдёт.
Да и вдруг Ромка ночью в чужом доме испугается. Он хоть и принял решение спать один, всё же не перестал быть четырёхлетним маленьким мальчиком. И я ему сказала, что буду спать в соседней комнате, и он, если ему захочется, может ночью прийти ко мне.
Так что, справившись с собой, дверь я не запираю. Возвращаюсь к постели и забираюсь под одеяло. Укутываюсь до самого носа, хотя буквально пару минут назад меня так мощно бросило в жар. Сейчас же наоборот – начало едва ли не морозить.
Я подтягиваю к животу колени и пытаюсь дышать размеренно, чтобы скорее расслабиться и уснуть. Плавный вдох и медленный длинный выдох. Но сердце всё равно колотится быстро и никак не хочет успокаиваться.
Провертевшись минут двадцать, я даже встаю, набрасываю халат, плотно его запахнув, и иду в комнату Ромки. Поправляю одеяло на нём, целую в лоб, вдыхая родной запах. И только тогда успокаиваюсь. Лишь после контакта с родным человечком, вернувшись в постель, получается уснуть.
Утром меня будит Ромка, забираясь под одеяло и прижимая к моим лодыжкам свои холодные ступни. Опять, наверное, сбросил ночью одеяло и замёрз. Его, как младенца, хоть пеленай на ночь или в конверт заворачивай. А носочки на ночь надевать не хочет, говорит неприятно.
– Иди сюда, сладкий, – прижимаю к груди его голову, когда сам он меня обнимает, утыкаясь носиком в плечо, и так мы дремлем ещё какое-то время.
Когда встаём, Нажинский уже, судя по всему, уехал. И, кажется, мистер идеальность даже неидеально оставил чашку на мойке. Но помытую.
С таким его режимом мне для важного разговора действительно придётся караулить его в спальне. Или сообщения в мессенджере писать.
– Мам, а Людмила Васильна сегодня придёт? – спрашивает Ромка, взбираясь на высокий барный стул у кухонной стойки в ожидании своего традиционного утреннего бутерброда с маслом и сыром.
– Думаю, да, – ставлю скорее тарелку на столешницу и спешу придержать сына. Уж слишком высоко для его роста он вскарабкался. – Ромашка, осторожнее, стул высокий.
– А на площадку мы гулять пойдём? Тут красивая – я в окно видел.
– Конечно, пойдём. Ты только осторожнее с окнами, когда выглядываешь. Тут очень высоко, так что не пытайся открыть их.
Вообще, я первым делом проверила, стоят ли ограничители в детской комнате. И, признаюсь, их наличие меня удивило.
– А бабушке позвоним? Покажем по видео нашу новую квартиру?
– Сынок, позвоним. Но квартиру сильно показывать не будем. Она ведь не наша, а папина.
– А какая разница?
– Есть разница, зайчик.
Ему, наблюдавшему за другими полными семьями, сложно объяснить такие нюансы, чтобы лишний раз не травмировать. Так что в таким темах мне следует быть очень осторожной и гибкой. Не хочется и расстраивать, но и излишне обнадёживать тоже. Самой бы многое понять и разобраться.