Совсем не мечта! (СИ) - "MMDL". Страница 122

Далеко-далеко впереди я видел кусочек стены бревенчатого соседского дома, куда сбоку упирался наш высокий шиферный забор; на той же левой стороне — углы обоих сараев, продуваемых всеми ветрами, и каменные плиты у рукомойника. Справа же подобием сплошного сплетения живой колючей проволоки шевелились ветки раздетых кустов — смотреть на них долго было так же болезненно, как на телевизионную рябь. Взор отплывал в сторону сам, но не мог толком ни на чем сфокусироваться, метался в предчувствии беды…

У стены соседского дома я приметил движение — смог различить силуэт, черный, высокий, определенно, человеческий, однако успокоения в этом было мало. Неизвестный не торопился, не бежал на меня, его шаги были медлительны и тяжелы — такими темпами он достигнет меня лишь минут через пять — времени целая прорва! Но сердце ускоряло свой ход, глухо колотилось в кончики пальцев, виски и барабанные перепонки. Опасливо я отвел одну ногу назад, готовясь бежать. Но некто не срывался с места, неторопливо передвигал онемевшие ноги, и ветер доносил до моего чуткого от ужаса слуха обрывки тяжелого дыхания и низкого рыка… «Не хочу здесь быть… Не хочу здесь находиться…» — неистово стучало в мозгу, но я толком-то и не знал, куда бежать, стоит ли вообще подниматься на это крыльцо. Я готов был мешкать до последнего, ставя на разницу в скорости — пока из пустоты между сараями не вынырнула еще одна тень… и справа за кустами, трещащими под неспешной напористостью очередного неизвестного. Чем больше я присматривался, чем усерднее вгрызался взглядом в сумерки, тем больше видел безликих голов, а воздух наполнялся давящим гудящим шумом. Я знал: встреча с этими «людьми» не принесет ничего хорошего! Они голодны, истощены, безумны — мертвы… и не откажутся от цели всех прочих сделать такими же, если от изуродованных тел останется чему бездумно целую вечность бродить по земле…

Задыхаясь, я взбежал по ступеням, за пару секунд преодолел коридор и отворил тяжелую дверь, обшитую дутым гладким оранжевым материалом, будто содранным с дешевого кресла. Я закрыл дверь за собой на ненадежный крючок, но никакого иного замка на ней не было! — прижался спиной, забыв, что и это не сможет помочь, ведь дверь открывается наружу!..

На холодном коричневом линолеуме небольшой прихожей, прижавшись спиной к стене, сидела молодая женщина в старинной длинной белой сорочке, и в этом испуганном, но по-прежнему суровом лице я узнал свою мать, запечатленную такой в воспоминаниях из моего детства да на снимках тех же времен. К груди она прижимала светловолосые головы двух безмолвно плачущих десятилетних мальчишек. Дети прятали лица за маленькими мокрыми от слез ладонями, зарывались в пышные волосы мамы, жались к ее ночной сорочке, так что разглядеть их я не мог, но все же не вызывало сомнений: справа — Валик, мой брат, а слева — Антон… У дрожащих коленей последнего едва слышно поскуливал малюсенький бежевый щенок — вселенскую тоску в его черных пуговках я не смог бы спутать ни с чем!

— Что вы зде… — сощурился я, но мать, выпустив Валика, поднесла указательный палец к губам. С каждой секундой ее трясло от ужаса все сильнее, как и защищаемых ею детей.

— Нельзя… чтобы они… услышали нас… — прошептала она.

Я слышал, как скрипели ступени крыльца, каждая помногу раз: сколько же их приближается к двери?!.. Бессчетные шаркающие шаги становились лишь громче — и неожиданно затихали по очереди, угасали где-то поблизости. Вдруг из этого монотонного моря высокой волной был выброшен частый стук подошв по прогибающимся доскам — кто-то поднялся по ступеням так же быстро, как и я, пробежал коридор и отчаянно — громоподобно — заколотил обоими кулаками в дверь! Мать и Валик теснее прижались друг к другу, Антон вырвался из-под дрогнувшей женской руки, подбежал ко мне и обхватил вокруг пояса, уткнулся лицом мне в живот, в жесткий, неприятный на ощупь джемпер.

— Не впускай их! — звонко затараторил ребенок, и я, сбитый с толку, нелепо погладил его по спине. — Не впускай! Не впускай! Они убьют нас! Они все уничтожат! — Он поднял на меня большие ясные, покрасневшие от слез глаза, уже беззвучно повторяя все то же и мотая головой…

— Не впущу! Слышишь? Успокойся, все будет хорошо! Я никому не дам ранить вас! Я всегда б…

— Марк! — прорезалось сквозь грохот ударов в дверь — с той стороны…

В одно мгновение везде наступила тишина. Мальчик внемую рыдал в мой джемпер, царапал о грубую ткань нежные влажные щеки. Одна моя ладонь замерла на его хрупкой спине, вторая — на холодном лаке двери, к коей я привалился саднящим виском. Этот голос… Вот почему мальчик, ищущий у меня утешение, бросился умолять…

— Марк, пожалуйста, открой дверь! — слезно воскликнул мой Антон из-за толстой древесины. Ребенок вновь помотал головой, не отрывая лоб от моего тела. — Марк, ты меня слышишь?!.. Я прорвался сквозь них, но меня окружают, мне некуда больше бежать!

Дышать становилось почти невозможно: в груди билась птица в агонии, по трахее скатывались тяжелые валуны, и эти вибрации вклинивались в голос, подменяли большую его часть:

— Я… не могу открыть дверь…

— Да ты что, издеваешься?! Не пугай меня — не сейчас! — так же задыхаясь от слов, как и я, кричал мне Антон. Я чувствовал, как спиной он прижимается к мягкой обивке двери, против собственной воли не может перестать наблюдать, как мучительная гибель в обличии несчетного количества темных фигур приближается шаг за шагом, сужает кольцо…

— Я… я не могу… — безвольно лепетал я, и тонкие ручонки ребенка обнимали меня в благодарность, с мольбой, притесненной неубывающим страхом. — Антон, мне очень жаль, но здесь моя семья — я не могу открыть дверь!..

— Они же меня на куски разорвут! Марк, пожалуйста!.. Лучше открой дверь и сверни мне шею, убей голыми руками, если не хочешь впускать! — но не позволяй мне ТАК умереть!.. — Он рыдал, ударяясь затылком о дверь — надеясь потерять сознание и не почувствовать пытки… — Ты же говорил, что любишь меня, — мерзкий лжец!!! Любимых не обрекают на муки!..

Он сыпал верными словами, а я не мог найти, что им противопоставить: «Я должен защитить семью!» и «Влад мне запретил открывать эту чертову дверь!» напоминали блеяние лгуна, старающегося перерезать веревку, что тянет его многотонную совесть ко дну.

В какой-то момент Антон закричал, и прозвучавший вопль боли прокатился электрическими разрядами по каждому моему нерву. Пальцы поверх детской спины ощутили горячую влагу. Я опустил глаза на мальчонку — и тотчас осел на порог. Из рваной раны на его узком плече бурно струилась кровь и заливала рубашку. Мать в крике молилась, Валик ревел в потолок, Везунчик скулил, жался к ним. Снаружи Антон, снова разомкнув губы, разбил мое сердце вдребезги: в детское тельце вонзились острейшие ногти десятка человеческих рук — разворотили грудную клетку, выпотрошили живот, и куски разодранного мяса вместе с внутренностями рухнули на пол. Я хотел кричать — но голос вяз где-то в горле; я закрывал глаза руками, но видел все через них, будто плоть стала стеклом. Из последних сил поднявшись, я окаменевшими пальцами кое-как выдернул из петли крючок и толкнул дверь.

— Антон!..

В коридоре за порогом не было никого, кроме него. Мой Антон был цел и невредим, а его рубашка — девственно чиста. Во дворе вдоль пустынной дорожки шелестели обросшие жухлой зеленью кусты и деревья. Антон стоял твердо, ровно, опустив лицо, словно заинтересовался мелочью, лежащей на темном дощатом полу.

— Ты — один из них?.. — убито спросил я, от бессилия держась за ржавую ручку двери.

Антон поднял голову и, всмотревшись в меня чернотой, залившей глаза, улыбнулся — так, что аж кровь застыла у меня в жилах.

— Да.

Я проснулся рывком — так же быстро, как когтистая рука Антона с легкостью под громкий треск ребер проткнула мне грудь и вырвала сердце! Справа в постели, сев, шарахнулся реальный Антон.

— Черт подери! Никогда так не делай! — разразился он сонной злостью, но как только понял все по выражению моего лица и струящемуся по лбу поту, злость сменилась сочувствием и тревогой. Еще толком не отдышавшись после весьма неприятного пробуждения, он гладил меня по груди, говорил что-то успокаивающее, разделяющее реальность и сон, чтобы последний оставил меня, наконец-то, в покое!.. — Ты переживаешь из-за скорого похода к врачу? — жалостливо осведомился Антон, взбив и перевернув впитавшую капли пота подушку.